— Освободить? — повернулся к нему заместитель. — Освободить в дни Отечественной войны? Так ты сказал или я ослышался?
— Постой! — снизил тон Петр Иванович.
— Мне стоять нечего.
— Обожди.
— И ждать нечего.
Петр Иванович махнул рукой.
— Поговорим после.
После разговора с заместителем директора Петр Иванович вернулся домой расстроенным. Он долго ходил по комнате, отказался ужинать. Ночью не мог уснуть, ворочаясь на постели.
— Заболел, что ли? — в десятый раз спрашивала его жена. Вставала, подходила к буфету, доставала какие-то пузырьки, капала в рюмку бурую жидкость и предлагала мужу:
— Выпей. От дум это помогает.
Петр Иванович махнул рукой.
— От дум я и сам как-нибудь избавлюсь, а в цехе-то кто у меня работать станет?
Садился на постели, молча сидел в темноте, тряс бородкой.
— Эх ты, старый мастер!.. Допустил до чего… Что же это, господи…
Утром встал измученный, неотдохнувший и на работу ушел раньше срока. В цехе никого еще не было. На столе лежали чертежи новых заказов. Не хотелось даже смотреть на них. Знал, что его «списочный состав» никогда не справится с таким заказом и это будет несмываемым позором для деревообделочного цеха, для него — старого мастера — Петра Чугунова.
Все же развернул чертежи, пробежал глазами по ним, усмехнулся:
— Дня через два будем просить новых рабочих или смены начальника цеха.
Не раскрылась, а будто разорвалась огромная дверь цеха, и в нее потоком ворвалась стая ребят. Ворвались с шумом, криками и всей массой устремились к нему — Петру Ивановичу, и у каждого свое приветствие.
Петру Ивановичу не хотелось даже поднимать головы, видеть эту шумливую галочью стаю и все же пришлось подняться и ответить не раз:
— Здравствуйте!
И сразу почувствовал себя беспомощным, бессильным против такой массы ребятни, с которой он не знал, как надо начинать работу, как расставить их по цеху, как, кому и какую дать работу, даже как с ними разговаривать: как со взрослыми или как с ребятами.
Заметил стоявшего в стороне с засунутыми в длинные рукава ручонками вчерашнего знакомого, своего тезку, и поманил его пальцем.
— А ну, подойди сюда.
— Есть, товарищ начальник! — Глаза у мальчишки шмыгают и горят задорным огоньком.
— Начинать будем, что ли? — спрашивает Петр Иванович и смотрит прямо в глаза мальцу.
— Всегда готов, товарищ начальник.
Петр Иванович невольно улыбается.
— Шило ты, погляжу я, парень. Вот на работе каким будешь?
— Служим трудовому народу, — отвечает парень.
— Ну-ну! А станок пускать умеешь?
— Третий разряд у меня.
— Возьми чертеж, — сухо говорит мастер и сует парню лист бумаги. — Проверим, какой у тебя третий разряд.
Парень лихо козыряет правой рукой и тут же говорит:
— К какому станку прикажете встать?
— Какой понравится, — отмахивается мастер.
Парень прошелся по цеху, приглядываясь к станкам, остановился перед одним из них, похлопал его рукой и громко сказал:
— Так и запишем: наш.
Старик-мастер, наблюдавший за мальчиком, даже вздрогнул:
— Вот чертенок… Понимает, какой надо взять.
А чертенок возился уже возле станка, рассматривал его в деталях, пускал станок на полный, средний и малый ход, прислушивался к звуку хода и, казалось, остался довольным. И только после этого развернул чертеж, рассматривал его долго, внимательно, вымеряя и что-то подсчитывая на листке бумаги.
Петр Иванович возился с остальными, распределял их по станкам, давал работу на пробу без чертежа, смотрел, как ребята пускают станок, как держат инструмент, а порою все нет-нет да и взглянет на тезку. Медленной походкой он обошел цех, приглядываясь к ребятам, завернул в свой закуток, заметил почти у самого стола Петра Ивановича-младшего.
— Разрешите, товарищ начальник.
— Ну? — Суховато, ворчливо произносит мастер. — Не выходит, что ли? Читать чертежи умеешь?
— Мало-мало маракую.
— Так чего ж тебе надо?
— Посоветоваться хочу, товарищ начальник.
— Ишь ты! — усмехнулся старый мастер. — Посоветоваться…
Младший подал деталь и чертеж.
— Может, ошибаюсь? Все же я впервые у вас.
И снова в его глазах мастер видит прыгающие искорки. Не поймешь: не то смеется, не то он на самом деле такой.
Петр Иванович взял деталь, чертеж, циркуль. Проверил по чертежу, посмотрел на тезку.
— Третьего, говоришь, разряда?
— Не заслужил? — с тревогой переспрашивает младший.
— Заноза, — отвечает старший. — Третьего, спрашиваю?
— Третьего.
— Заслужил.
— Значит, можно действовать?
— Действуй!
— Нарядик бы, товарищ начальник! У нас без этого не полагалось.
— Есть, — отвечает Петр Иванович-старший и смотрит поверх его головы. — Сколько же тебе дать?.. Ладно… — Он подает лист младшему. — Сыпь…
Младший выходит в проход. Он настолько мал, что его почти не видно из-за станков.
Петру Ивановичу некогда думать о шустром пареньке. Он снова идет в обход, всматриваясь в работу ребят, вслушиваясь в ход станков, проверяя готовые детали, сложенные ребятами на доски возле станков. Беря деталь, спускает очки на нос, часто кивает головой, но молчит и шагает дальше, усталый, утомленный бессонной ночью, бестолковым первым днем работы с ребятами. Он чувствует, что пока еще ничего не может сказать определенного, как будто среди ребят есть такие, с которыми можно работать; это его тезка — Петр Иванович, это высокий парень, который назвал себя Медведевым, это еще два-три, а дальше что? Дальше он пока ничего не видит и не знает. Целый день он расставлял, расспрашивал, объяснял… Среди «списочного состава» оказалось три девочки — Петр Иванович расставил их на подсобные работы, одну, особо шуструю, определил в табельщицы.
Стало для самого себя неясным, а что он скажет заместителю директора, если тот вызовет его и спросит: «А ну, как?»
Определенно подумал только о своем тезке: «Парнишка с хваткой. Из этого толк должен быть…»
Так он доходит до конца цеха одной стороной: возвращается обратно другой стороной, и у него создается впечатление, что его в чем-то обманули: вчера ему дали определенный брак, он шумел, кричал, отказывался принимать его, и вдруг это оказался совсем не брак. Выходит, что его обманули собственные глаза, которым он верил в течение шестидесяти трех лет.
Петру Ивановичу становится стыдно, он круто сворачивает из прохода в свой закуток, садится на табурете, завертывает папироску и глубоко затягивается. Чувствует страшную усталость.
Поднимает глаза, перед ним Петр Иванович-младший.
— Ты чего?
— Кончил.
— Кончил? — Петр Иванович-старший даже приподнялся с табурета. — Кончил?
— Так точно, товарищ начальник.
— Да я же тебе дал дневное задание.
— Уж больно хорошо станок поет, товарищ начальник, так вот и получилось.
— Сядь! — показал ему старый мастер на ящик.
Младший сел.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— На работе сколько?
— Год.
— Где же ты навострился так?
— Война научила.
— Верно, — соглашается старший. — Многому она научит.
Посмотрел на часы.
— Давай собираться, тезка, гудок скоро.
И вдруг ожил цех, зашумела, загудела ребятня, замелькали шапки.
Петр Иванович почти выбежал в проход, закричал:
— Не разбегаться! Чтоб у каждого станок был в порядке.
Торопливо шел между станками и видел: все как полагается. Пожал плечами.
— Ну, что ты скажешь? Не умею я с вами… Да ну вас…
Стало стыдно во второй раз. Боялся посмотреть на ребят, а те кричали со всех сторон:
— До свиданья, товарищ начальник.
Петр Иванович распрямился, поднял обе руки и только одними кистями махал им. И мелко, мелко смеялся про себя.
— Ну чего я с вами, чертенятами, делать стану. Не цех, а птичник… Галчата и только…
Петр Иванович не ходил больше в контору. Не хотелось встречаться с Александром Владимировичем. Стыдно было явиться к нему: накричал тогда Петр Иванович на него, а прав-то все же был он — Александр Владимирович.