Он едва произнес треть заклинания, а присутствующие в комнате сущности начали проявляться. Они походили на тени, отбрасываемые на пар, их очертания расплывались, их черты были смазаны, как будто художник работал под дождем. Их было трое: все мужчины.

— Остановись, — простонал один из них.

— Назови хотя бы одну причину почему.

— Мы только исполняли приказы.

— Чьи приказы?

Призраки обменялись паническими взглядами.

— Мои, — произнес знакомый жесткий голос из темноты соседней комнаты.

Гарри сразу расслабился. — Норма! Какого черта?

— Не мучай их, Гарри. Они просто пытались защитить меня.

— Хорошо, — сказал Гарри призракам. — Думаю, вы, ребята, получили отсрочку.

— Но оставайтесь на своих постах, — сказала Норма, — за ним могли проследить.

— Исключено, — ответил Гарри со всей уверенностью, проходя в закулисье.

— Свежо придание, — проговорила Норма.

Гарри попробовал выключатель, и настенные бра загорелись, красные лампы служили для лакировки наготы костлявого бесстыдства старых клиентов.

Норма стояла посреди комнаты, опираясь на трость, ее седые волосы, переходящие в белизну, были распущены — впервые за все годы, что Гарри знал ее. Ее лицо, хотя и сохраняющее изящную красоту и привлекательность черт, выглядело измажденным от усталости. Только ее глаза находились в движении: казалось ее бесцветные зрачки наблюдают за теннисным матчем двух абсолютно равных игроков — слева направо, справа налево, слева направо, справа налево, мяч ни разу не был упущен.

— Во имя всего святого, что ты здесь делаешь, Норма?

— Давай присядем. Помоги. У меня ноги болят.

— Здешняя сырость им не на пользу. В твоем возрасте следует поостеречься.

— Мы уже не так молоды, как раньше, — сказала Норма, ведя Гарри в комнату, куда заходили распутники только когда были настроены на экстремальные игры. — Я не могу больше, Гарри. Чертовски устала.

— Ты бы так не устала, если бы спала в собственной постели, — сказал Гарри, глядя на рваный матрас, разложенный на полу и застеленный несколькими изъеденными молью одеялами, чтобы накрываться. — Иисусе, Норма. Давно ты тут? Иисусе, Норма. Как давно ты здесь?

— Не беспокойся об этом. Я в безопасности. Если бы я лежала в своей постели, была бы уже мертва. Если не сегодня, то завтра, или послезавтра. Гуд подставил нас, Гарри.

— Я знаю. Я попал в крупную западню у него дома. Едва выбрался живым.

— Господи, прости меня. Он был чертовски убедителен. Кажется, я сдаю. Этого бы никогда не случилось, если бы я была помоложе.

— Он подловил нас обоих, Норма. Он занимался серьезной магией. Слышала об убитых волшебниках? Один из них ещё жив. Ну… в зависимости от твоего определения "живой".

— Что?

— Длинная история, но я знаю кто убил их. Демон. Встретил его в доме Гуда. Он серьезный игрок.

— О, Боже. Я опасалась этого. Это еще одна причина, по которой я отсиживаюсь в этой вонючей дыре. Думаю, они хотели разделить нас. Как только ты уехал, моя квартира стала ненадежна. Я почувствовала наведение опасных чар и я по-быстрому убралась оттуда. Гарри, открывались пути. Пути, которые должны быть закрыты, и что-то приближается по одному из них — или, может быть, по всем сразу — это означает, что я, ты и куча других людей могут пострадать.

— Я верю, но это не меняет того факта, что тебе не следует оставаться здесь. Здесь отвратительно. Следует перевезти тебя в место, где ты не будешь спать на сыром полу с крысами, бегающими по твоим ногам. Не говоря уже о том, что творилось на этом матрасе. Ты не можешь видеть пятен, Норма, но поверь — их много и самых разных цветов.

— У тебя есть место на примете?

— Вообще-то, да. Я все подготовлю, а потом вернусь за тобой, хорошо?

— Как скажешь.

— Уже сказал. Скоро увидимся. Мы выпутаемся из этой заварушки. Обещаю.

Когда он ласково целовал ее в щеку, она схватила его за руку.

— Почему ты так добр ко мне? — спросила она.

— Как будто ты не знаешь.

— Сделай одолжение.

— Потому что в целом мире нет никого, кто значил бы для меня больше, чем ты. И это не снисходительность, а чистая правда.

Она улыбнулась, прижимаясь к его руке. — Спасибо, — сказала она.

Гарри мгновение смотрел на неё с любовью, а затем, не сказав ни слова, развернулся и отправился на поиски более безопасного прибежища.

Монастырь ордена Сенобитов представлял собой обнесенный высокой стеной комплекс, построенный семьсот тысяч лет назад на сотворенным проклятыми холме из камня и цемента. К нему вел только один путь — узкая лестница, тщательно охраняемая монастырской стражей. Он был построен на кануне надвигающейся гражданской войны, во времена, когда происходили постоянные стычки между фракциями демонов. Глава Ордена Сенобитов, чья личность известна только восьмерым, которые выбрали его из их числа и возвели на этот высокий пост, решил, что для большего блага Ордена он использует крошечную часть огромного богатства, накопленного ими, на постройку крепости-святилища, где его жрецы и жрицы будут в безопасности от изменчивой политики Ада. Крепость была возведена в соответствии с самыми строгими стандартами, ее полированные серые стены были неприступны.

С годами, когда Сенобиты все меньше и меньше появлялись на улицах города, который спроектировал и построил Люцифер (город, называемый некоторыми, Пандемониумом[24], но нареченный своим архитектором Пиратой), истории о том, что происходило за гладкими черными стенами крепости Сенобитов, разрастались, и у всего бесчисленного множества демонов и проклятых, которые бросали взгляды на нее, имели любимые байки о бесчинствах ее обитателей.

Между монастырем и великим городом Ада, Пиратой, расположилась обширные трущобы, называемые Канавой Файка, куда проклятые, служившие в особняках, храмах и на улицах, уходили спать, есть и, да, спариваться (и, если им повезет, родить одного-двух младенцев, которых можно было бы продать на скотобойню без лишних вопросов).

Истории о крепости и чудовищных вещах, происходящих за ее стенами, обменивались словно валюта, становясь все более изощренными. Понятным утешением для проклятых, живущих с таким количеством ужаса и жестокости в своей повседневной жизни, было наличие места, где все было еще хуже — на которое они могли смотреть и убеждать себя, что их положение может быть еще хуже. Поэтому каждый мужчина, женщина и ребенок были признательны тому, что не попали в число жертв крепости, где немыслимые устройства Ордена вычищали даже самые сокровенные воспоминания. Таким образом проклятые влачили свое существование, чем-то напоминающее жизнь — в экскрементах и истощении: их тела едва питались, их дух изнывал, они испытывали удовольствие от почти счастливой мысли, что по крайней мере кто-то страдал больше, чем они.

Все это явилось шоком для Теодора Феликссона. При жизни он потратил большую часть состояния, заработанного своими занятиями магией (он предпочитал считать их волевыми барышами) на искусство, всегда покупая в частным порядке, потому что картины, которые он коллекционировал, всплывали, если вообще всплывали, вне пределов обоняния музейных гончих. Все картины, которыми он владел, имели какое-то отношение к аду: — "Люцифер павший" Тинторетто: его крылья, оторванные от тела, следующие за ним в пропасть; пачка подготовительных этюдов Лукки Синьорелли для его фрески "Проклятые в аду"; книга ужасов, которую Феликссон купил в Дамаске, потому что ее неизвестный создатель нашел способ обращать ежечасные размышления читателя к греху и наказанию. Это были самые ужасающие экспонаты из его довольно внушительной коллекции на тему ада, и ни одно из них даже отдаленно не напоминало истину.