— О-о-о-о! — простонала работница торговли. — Будьте вы прокляты! Вы и ваш ванилин!

В вытянутой вверх руке она сжимала жестяную банку с надписью «МПИТ СССР ГЛАВПАРФЮМЕР» Остальные буквы были закрыты ее мясистыми пальцами. С трудом мы — два здоровых мужика — придали продавщице вертикальное положение, и она, злобно на нас зыркая, сказала:

— Покупателям не положено за прилавком находиться! — и потерла ушибленные ляжки. — Ванилин брать будете?

Хорошо хоть жива осталась!

В итоге я оказался счастливым обладателем внушительных размеров металлической банки с кондитерским снадобьем производства Ленинградского химико-пищевого комбината. Что делать с такими объемами ванилина — я не представлял, как хранить его после вскрытия — тоже. Тем не менее, выбравшись на улицу, устроился на крыльце, достал нож, приставил острие к крышке и несколькими ударами по рукоятке пробил дырочку. Высыпав кое-что на ладонь, задумался: что мне теперь — плевать на него и в кожу втирать, или так — из банки на башку насыпать?

— А вы нездешний? — мотоциклист с авоськой, полной продуктов, вышел из дверей магазина.

— ГДАХ! — ударила дверь, приведенная в движение тугой пружиной, моя рука от неожиданности дернулась и крупинки ванилина полетели на землю.

— Еду в Талицу, — проговорил я. — На попутках.

— И что, охотно берут попутчиков? — удивился мужчина. — Долго уже едете?

— Утром был в Минске. Тут вот правда завис, с этим ванилином и с этими мошками… Мне б на трассу выбраться — дело бы пошло веселее. А то такое чувство что Слуцк — это одна большая промзона!

С сомнением оглядев мои габариты и объемистый рюкзак, мотоциклист спросил, переходя на «ты»:

— В коляску влезешь? Я аж до Комарович тебя довезти могу, если сотня кэмэ в коляске не испугает. Особого удобства не предвидится, так и знай!

— В моем положении выбирать не приходится… А до Талицы мне сколько останется?

— Километров пятнадцать — двадцать…

— Ну это в случае чего и пешком можно! — выдохнул я.

— Да ладно — пешком! Подберет кто-нибудь! Залезай уже в коляску, пекарь… Да погоди ты, там же второй шлем лежит… И вот — авоську пристрой, да смотри не раздави! Я тоже ванилина взял, жене подарю — булки печь, и от мошек.

Хотелось свежих впечатлений и приключений? Кушайте, товарищ Белозор. Не обляпайтесь.

За Любанью нас догнали жуткие черные тучи и грянул дождь — настоящий, майский, с оглушительными раскатами грома и молниями, рассекающими небо напополам. Конечно, мы в это время ехали среди полей, и ни одного долбаного деревца в округе не намечалось. Самой высокой точкой на километр окрест оказалась башка мотоциклиста Габышева — так он представился.

Мы вымокли до нитки, несмотря на мою брезентовую куртку и его кожаный мотоциклический… мотоцикловый… мотоциклетный? В общем — у него был реглан, или тужурка — конкретная такая верхняя одежда из плотной кожи. Как у плохих чекистов в фильмах про сталинские времена, снятые в начала двадцать первого века.

Ни реглан, ни брезентуха нас не спасли. А дополнительный защитный слой из налепленных мошек не спас «Урал». Нет, молнией по макушке Габышев не получил, мотоцикл просто в какой-то момент выплюнул из выхлопной трубы струю воды и заглох.

— У, кур-р-рва! — Габышев яростно пытался завести железного коня, дергал всеми руками и ногами, что-то крутил и страшно ругался — но тщетно.

Ливень усиливался, а мы толкали мотоцикл с коляской по трассе с упрямством обреченных. Мимо проскочил одинокий «жигуленок», обдав нас порцией холодной жижи из-под колес и не остановившись.

— Знаете, почему я больше всего люблю пешие походы как вид туризма, товарищ Габышев? — спросил я и сдул с носа крупные дождевые капли.

— И почему же? — Габышев стянул с себя шлем и темные очки, и вдруг оказалось, что он имеет внешность, характерную скорее для уроженца Якутии или, например, Бурятии, но никак не полесской глубинки.

— Потому что в конце концов весь этот транспорт приходится тащить на себе. Байдарки нужно обносить берегом вокруг бобровых плотин, велосипед — переть на плечах, когда пробьешь камеру или сломаешь спицы. Машину или мотоцикл — вот, толкать, когда заглохнут…

— Резон в ваших словах есть, Герман! — длинные, до плеч волосы Габышева стали похожи на мокрые черные сосульки. — Но это у вас сейчас туризм. А у меня — насущная необходимость! У меня овечки некормленные!

— Овечки? — похоже, сегодня был день открытий.

— Овечки! Мы в Комаровичах кооператив организовываем. По производству изделий из овечьей шерсти, с полным циклом — от непосредственно разведения овечек до готовых носков, платков и варежек. Я документы ездил оформлять!

— А почему в Слуцк, а не куда поближе? — я ступил ногой в колдобину и мои замшевые кроссинговые боты тут же стали еще более мокрыми, если это вообще было возможно.

— Так никто в виду не имеет, как это делать! Не было у нас независимых кооперативов уже лет пятьдесят! Вот — в Слуцке золотой человек нашелся, помог с бумажками… А наши дундуки уже подпишут! Так-то!

— Дела-а-а! — сначала- клубника, теперь вот — овечки…

Похоже, эта самая Модернизация, о которой все говорят, на селе двигается куда как быстрее, чем в городе! Только выбрался из стольного града Минска, как сельские нэпманы новой формации поперли целыми табунами! Или то — отарами?

У нас уже зуб на зуб не попадал, когда, наконец, развиднелось и выглянуло пекучее майское солнце. Полтора часа проливного дождя если и не доконали нас полностью, то боевой дух опустили до самой нижней отметки.

И, конечно, в этот самый момент с какого-то проселка на трассу вырулил, весело пофыркивая мотором, трактор небесно-голубого цвета и неизвестной мне модели.

— Эй, болезные! Вас подцепить? — высунулся из кабины усатый, загорелый и голубоглазый полешук неопределенного возраста.

— Подцепи уж, будь любезен! Встряли мы тут как… Как немцы под Москвой! — развел руками Габышев.

— Но в кабине у меня места нет! А вы насквозь мокрые… Простудитесь на ветру-то! Хотите — дам одеяло? Но у меня одно! — тракторист попался заботливый.

— У меня сменка есть! — сказал я. — Если минуту подождете — я быстро переоденусь.

— А мне давайте одеяло! — стуча зубами, проговорил Габышев.

Так мы и ехали — со скоростью примерно сорок километров в час, подцепленные за трос к трактору. Картина была фантасмагорическая: Габышев — за рулем мотоцикла, в зелено-белом клетчатом одеяле и мотоциклетном шлеме, и я — в трусах-боксерах и клетчатой же, но красно-черной рубашке на голое тело, потому как все остальные вещи были совсем мокрые. Хорошо хоть рукопись «нетленки» в герметичный футляр догадался заранее положить… А за нами на ветру развевались штаны и майки — в тщетной надежде хоть немного просохнуть по пути до Комарович.

Спустя километров десять «Урал» вдруг зачихал, задергался и завелся.

— Кур-р-рва мать! — совсем не по-якутски выругался Габышев. — У-у-у-у, железный засранец! Может и успею овечкам корма задать!

Проблема была в том, что трактористу было наплевать на состояние «Урала». Он пер себе и пёр на крейсерской скорости, кажется, даже не оборачиваясь. А мы болтались за ним, как собачонка на поводке и пытались орать осипшими голосами и размахивать руками — но у Габышева семафорить получалось хреново из-за одеяла, а у меня — из-за неудобного положения в коляске.

Остановился тракторист когда ему приспичило по нужде — примерно через час.

— Ты пабач яка трясца! — сказал он. — А я что-то и запамятовал, хлопцы… Думаю — дзе мое одеяло? Неяк нядобра вышло… Хоть не проехали-то? Вы вообще куда едете?

Мы беспомощно уставились друг на друга: добросердечный тракторист, оказывается, просто забыл о нашем существовании!

— В Комаровичи! — сказал Габышев совершенно севшим голосом. — Большое вам спасибо за одеяло!

— Да оно не за что, хлопцы! — растерянно переминался с ноги на ногу тракторист.

Его можно было понять: вроде и помог, а вроде и шляпа какая-то получилась. Неловко попрощавшись с добросердечным и забывчивым мужиком, мы взгромоздились на мотоцикл. Габышев напялил на себя сырой реглан, нахлобучил шлем на голову, заставил меня сделать то же самое и сказал: