Збигнев стиснул поводья до того, что они двумя красными шрамами врезались в его ладонь.

– Ваше преподобие, – сказал он дрожащим голосом, – простите, но сейчас я не могу говорить. Если разрешите, я потом провожу вас до самого Эблонга и сообщу всё, что знаю о Митте, о Каспере, о Мадзини…

– О Мадзини? Вы знаете Мадзини?.. – встрепенувшись, начал было Коперник, но, взглянув на залитое слезами лицо своего спутника, замолчал.

– Воздуху побольше! – сказал каноник, распахнув окно комнаты, в которой лежала Митта. – И света! Немедленно снимите эту кладовую пыли, – добавил он, указывая на тяжелые гардины.

Потоки света хлынули в комнату и заиграли зайчиками на ковре у кровати больной.

Коперник склонился над разметавшейся на подушках девушкой. Губы ее пересохли и казались черной запекшейся раной на багрово-красном лице. Одеяло, покрывавшее больную, простыня ее и сорочка были влажны от пота.

Коперник положил руку на лоб девушки. Лоб был сухой и горячий. Отец Миколай проверил ее пульс, а затем, усевшись на табуретке, долго и пристально вглядывался в лицо Митты.

Ванда, Уршула и пани Ангелина старались ни одним движением не нарушить тишины. В комнате слышно было только тяжелое дыхание больной.

За все время, что Коперник выслушивал Митту, девушка только один раз пришла в себя. Раскрыв туманно-голубые глаза, она пробормотала что-то неразборчиво, а затем снова погрузилась в беспамятство.

– Позовите Войцеха с медикаментами, – попросил доктор. Потом, подождав несколько минут, велел подать кувшин с водой. – Давайте ей побольше пить. Она потеряла много влаги, а это в ее теперешнем состоянии опасно, – сказал он и вышел из комнаты, жестом пригласив пани Ангелину, Ванду и Уршулу следовать за собой.

За дверями, взволнованные, дожидались пан Вацлав и Збигнев.

– Придется вам суток двое-трое неотлучно дежурить около больной. Приготовьте ей кислый напиток из клюквы или брусники… Я думаю, что завтра-послезавтра наступит кризис. Только меньше тревожьте ее и чаще открывайте окно. Надеюсь, что с божьей помощью больная скоро выздоровеет.

– О пан Езус! – всхлипнула пани Ангелина. – Вы наш спаситель, пане доктор!

Когда Збигнев проводил Коперника в отведенную тому комнату, каноник устало вытянулся в кресле.

– Вы утомлены, ваше преподобие… Не заночуете ли у нас?

Каноник молча покачал головой.

– Вы, конечно, проголодались… Не отведаете ли…

– Нет, спасибо, есть я не хочу… Ну, а сейчас вы уже сможете рассказать мне о Каспере, о Митте, о Мадзини?

Збигнев с опаской глянул на усталое лицо отца Миколая, на темные круги вокруг его глаз.

– Теперь вы не сможете меня выслушать, – сказал он жалобно.

Коперник через силу улыбнулся.

– Смогу, – утешил он молодого хозяина. – Только сначала – о Каспере!

В молчании выслушал каноник рассказ бывшего воспитанника Краковской академии. О Каспере ничего нового Збигнев не мог рассказать, разве что сообщил печальное известие о том, как пана Якуба Конопку ограбили по пути из Лидзбарка в Гданьск, почему он вынужден был свернуть с Гданьской дороги и направиться в Краков.

«Печально, печально. Значит, это еще более отодвинуло спасение Каспера!» Чтобы пуще не огорчать молодого Суходольского, Коперник не высказал своих мыслей вслух.

История с убийством профессора и похищением Митты заставила отца Миколая встрепенуться.

– Очень ли походит панна Митта на своего отца? – спросил он Збигнева.

Тот даже немного оторопел.

– По-о-ходит, – наконец протянул он. – Люди, которые знавали Ланге в молодости, говорят, что Митта вылитый профессор, но я… Простите меня, ваше преподобие, мне трудно судить… Профессор был человек тучный… И выражение глаз у него иное…

– Теперь о Мадзини, – сказал Коперник. – Простите, что я вас исповедую…

Каноника очень огорчил рассказ о смерти бывшего однокашника и приятеля, одного из образованнейших кардиналов, знатока античного искусства, друга «отрицателя» Пиетро Помпонацци и великого Леонардо да Винчи.

– Говорил ли вам Мадзини о наших студенческих годах? – спросил отец Миколай.

– Мы много толковали о вашем «Малом комментарии», я ведь прочел его по настоянию покойного профессора Ланге и…

– И?.. – переспросил Коперник.

Збигнев покраснел под его проницательным взглядом.

– И… Но ведь я тогда был всецело под влиянием Ланге и отцов доминиканцев, – не отвечая канонику, стал он оправдываться. – Потом я вторично, уже из рук отца Флориана, получил эту рукопись. В ту пору у меня уже был свой король в голове, а перед тем я к тому же проштудировал другое такое же сочинение… Я имею в виду труд сожженного на костре барселонца Диэго Гарсиа… Вы знаете что-нибудь о его жизни и смерти?

– Нет, – сухо сказал Коперник.

– Но труды Гарсиа вам известны? – задал вопрос неугомонный Збигнев.

– Да, – так же сухо ответил каноник.

– Простите меня, ваше преподобие, но то, что я услыхал во время исповеди бывшего кардинала Мадзини, навеки отвратило меня от всех духовных… Говорю это свободно, так как слышал, что вы, имея звание каноника, не приняли сан…

Несколько минут длилось молчание.

– Я духовное лицо, – еще суше выговорил наконец Коперник. – Что вы хотели мне сказать, сын мой?

Збигнев Суходольский смущенно молчал.

– Я не уверен в том, что мне еще раз доведется навестить панну Митту, – сказал каноник Збигневу на прощанье. – Так вот, прошу вас и ваших домашних: в точности выполняйте мои назначения, не давайте больной задумываться, развлекайте ее музыкой, пением, веселыми историями… И вообще побольше света и воздуха!

«Бедный мальчик! – размышлял, покачиваясь на своем смирном коне, Коперник. – Но как я мог поступить иначе? Дать ему выговориться? Да он же, по простоте душевной, готов приравнять меня к богоотступникам только потому, что выводы, подсказанные мне наблюдениями над светилами, расходятся с учением отцов церкви. А полвека назад, когда ученые решались толковать о шаровидности Земли, разве не подымали те же отцы церкви на них крест, как на одержимых бесами? Да и сейчас святых отцов беспокоит соперничество церковной и светской науки… Следовательно, надо стараться, чтобы и моя гелиоцентрическая система проникала в умы наших ученых – равно светских и духовных – постепенно. Брат Тидеман неправ, уговаривая меня отдать в печать мои еще недоконченные труды „Sapienti sat“. Мудрость могут уразуметь только мудрые. И грех мне будет великий, если я соблазню единого от малых сих».

Мерное покачивание в седле убаюкивало. Коперник то погружался в дрёму, то снова просыпался от неожиданного толчка. И этих немногих минут отдыха было достаточно для его железного организма.

«Проверим-ка, не ошибся ли я», – решил он, окончательно отгоняя дрёму.

– Войцех! – окликнул он старого слугу. – Как следует ли ты рассмотрел эту больную паненку Митту? Скажи, не напомнило ли тебе ее лицо… кого-нибудь из наших пациентов?

Войцех замялся в некотором смущении.

– Да как вам сказать… – пробормотал он, неловко улыбаясь.

– Ну, ну, говори! – настаивал Коперник.

– Прошу у пана доктора прощения, если скажу глупость… Только лицо этой хворой паненки ну точь-в-точь схоже с лицом того юродивого, что привезли мужики из Ольштына!

– Значит, я был прав! – сказал сам себе Коперник, закрывая глаза.

Отец Миколай ошибался, полагая, что ему не доведется еще раз навестить свою больную. Через три недели ему снова пришлось отправиться по делам диацеза в Гданьск, и как обрадовались все Суходольские, когда Юзеф доложил о его преподобии канонике Миколае Копернике!

Встречать высокого гостя вышла в прихожую вся семья.

Ванда первая бросилась к канонику, крича:

– Пан доктор, Митта сегодня уже улыбнулась!

Збигнев и Адольф Куглер помогли канонику разоблачиться, пани Ангелина приложилась к его руке, а хорошенькая Уршула, не зная, что делать, бережно сняла с его рясы пушинку.

Через минуту все собрались было в комнате больной, но каноник безжалостно велел им дожидаться в столовой.