– Я в последний раз молю тебя, Гаспаре Бернат, – сказал Ротта со слезами в голосе, – отдай мне завещание… Ради сестры моей Бианки, которая принимала тебя, как родного.

«Ради нее я как раз не должен этого делать», – подумал Каспер, но промолчал.

– Отдай завещание, проклятый поляк! – вдруг заорал Ротта. – Ты говоришь, о нем знает четверо людей? Так вот могу пообещать тебе, что никто из вас четверых не доберется до Венеции!

– Ты что, хочешь провертеть дырку в днище «Санта Лючии»? – спросил Каспер презрительно. – Да ты потонешь вместе с нами! Впрочем, – вспомнил он вдруг, – пока я на «Лючии», ты не сделаешь нам ничего плохого. Ты поклялся перед мадонной, что жизнь моя для тебя священна и неприкосновенна. Ступай проспись. Ты, верно, хлебнул лишнего на радостях, что мы прибыли в Константинополь… Верно, Паоло, – добавил Каспер миролюбиво, – тебе нельзя пить. Под хмельком ты всегда ввязываешься в драки или несешь такую ерунду, как сейчас… Подумай лучше о добрейшей синьоре Бианке, как тебе утешить ее в горе… Теперь ты станешь богатым человеком, Паоло, со временем приобретешь фелуку, а потом – кто знает, – набравшись опыта, может быть, станешь заправским капитаном… Я много учился и плавал вместе со своим отцом, но мне и на ум не пришло бы командовать таким судном, как «Святая Лючия»! Да и ребята тебя недолюбливают, Паоло, ты сам это знаешь!

– Отдай завещание! – хрипло пробормотал Ротта.

Каспер пожал плечами и повернулся к нему спиной.

Хотя боцман Якуб Конопка уже около пяти лет не заглядывал в Стамбул, но оказался прав: приезжие иностранцы по-прежнему собирались в кофейне Спиридона Акрита. Это было, пожалуй, единственное место в городе, где можно было отведать свинины и запить еду вином.

Сейчас в ней собралась на поминки покойного капитана почти в полном составе команда «Санта Лючии». На корабле остались только дежурные по кораблю и люди, занятые по ремонту. Обычно до окончания плавания матросам избегают выплачивать причитающиеся им деньги, но Зорзио Зитто понимал, что в Турции никто не сбежит с корабля, да и к людям своим он успел приглядеться. Поэтому боцману Густаву Кнебелю задолго до прибытия в Константинополь было велено выплатить команде часть жалованья.

Паоло Ротта подсел было к одному из столиков, но четверо ребят, не сговариваясь, отвернулись от него, а затем, воспользовавшись каким-то предлогом, перешли за соседний столик.

Каспер видел, что Ротта сидит в полном одиночестве, и пожалел было брата синьоры Бианки, но не подошел к нему, так как спешил на «Лючию». Сегодня дежурным по кораблю оставался боцман с тремя стариками, завтра эту обязанность предстояло выполнять Касперу Бернату.

Постепенно кофейню оставили и остальные участника пирушки.

Хозяин кофейни уже несколько раз почтительно осведомлялся у одиноко сидящего посетителя, не угодно ли господину матросу какой-нибудь снеди, но Ротта не требовал ничего, кроме сладкой греческой водки.

Время шло к вечеру, Спиридон Акрит заготовил уже было фонарь, чтобы довести своего захмелевшего гостя до набережной, когда к единственному занятому столику кофейни подсел новый посетитель. Подняв на него воспаленные глаза, Паоло Ротта снова опустил голову.

– Синьор матрос, как видно, не узнает меня? – вежливо осведомился чернобородый человек в богатом плаще.

Матрос пробормотал какое-то ругательство.

– Я надеюсь, – продолжал чернобородый, – что гнев синьора относится не ко мне, а к поляку Касперу Бернату?

Хмель Ротты как рукой сняло.

– Откуда вы знаете Каспера Берната? – спросил он, внимательно приглядываясь к незнакомцу. – Кто вы такой?

– Так как синьор меня не узнает, я сам покаюсь ему: это я помог в Риме Касперу Бернату во время драки у трактира.

– Вы друг Каспера Берната? – спросил матрос угрожающе.

– Я враг Каспера Берната. Больше того: я вчера находился ночью на палубе «Святого Бенедикта» и слышал ваш разговор, – пояснил чернобородый. – Я хочу и могу вам помочь, Кьянти![39] – заказал он хозяину кофейни. – Сейчас мы с вами потолкуем, – добавил он, наливая матросу полный стакан.

– Я и так пьян, – пробормотал Ротта. – Вы действительно можете мне помочь? – спросил он, дрожащей рукой поднося стакан ко рту. – Ваше здоровье, синьор… синьор…

– Фон Эльстер… Рыцарь фон Эльстер, – подсказал чернобородый. – Итак, у нас с вами общий враг, и мы должны объединиться, чтобы его одолеть. Неужели двое таких бравых мужчин не справятся с мальчишкой поляком? А тело его мы бросим на съедение константинопольским крабам.

– Синьор рыцарь, знает бог, как я хотел бы видеть его мертвым! Он мало того, что оскорбил меня там, в Риме, но на корабле он натравил на меня всю команду и восстановил против меня капитана, моего деверя… – Ротта помолчал. – Но я не могу желать ему смерти, так как перед мадонной поклялся, что жизнь его для меня будет священна и неприкосновенна…

– Да, я слышал, что болтал этот щенок, – заметил рыцарь презрительно. – Однако бывают случаи, когда его святейшество папа освобождает верующих и не от таких еще клятв.

– Я венецианец и матрос, ваша милость, – возразил Ротта. – От моей клятвы меня не сможет освободить даже сам господь бог. Я поклялся перед статуей мадонны, заступницы и покровительницы моряков!

Рыцарь фон Эльстер, помолчав, вдруг хлопнул ладонью по столу.

– Идет! – сказал он. – Будет по-твоему: вот только полчаса назад у меня был разговор с одним турецким купцом… Как хорошо все сходится… Ладно, я помогу тебе обезвредить полячишку, а жизнь его пускай останется священной и неприкосновенной. Жив он останется. Понятно? Жив, но не больше.

– Мне нужно больше, – пробормотал Ротта. – Мне нужно отнять у него одну бумагу…

– О-ей! Мы словно сговорились с тобой: мне тоже нужно отнять у него одну бумагу…

– Это имеет отношение к завещанию покойного капитана? – спросил матрос с опаской.

Рыцарь вместо ответа только весело похлопал его по спине. «Черт побери, – подумал он обрадовано, – на этом письме магистра я, пожалуй, заработаю столько, что смогу выплатить половину своих долгов! Малую толику придется, вероятно, сунуть этому болвану, но вообще-то все хорошо складывается… Разразившаяся буря, правда, задержала нас, и прибыл „Святой Бенедикт“ позже, чем итальянцы. И мальчишка, опередив нас, получил у ренегата Джулио письма магистра. Эх, не нужно было магистру так долго из-за них торговаться! Однако польский гонор сыграл с Каспером Бернатом плохую шутку: он, видите ли, не пожелал пожать Джулио руки на прощанье! Ренегат теперь рвет и мечет: Орден заплатил бы ему не меньше, а посланец Ордена, рыцарь, родственник самого великого магистра, не только пожал ренегату руку, но даже расцеловал его на прощанье. Правда, это случилось после того, как Джулио подсказал фон Эльстеру, как приобрести нужное письмо, но, кстати, сохранить для себя и шесть тысяч дукатов, ассигнованных Орденом на это дело».

Хозяин кофейни уже дважды выходил в зал, потряхивая зажженным фонарем, но двое его запоздалых посетителей все еще беседовали о чем-то, низко склонившись друг к другу.

Когда они наконец поднялись из-за стола, Спиридон Акрит потушил фонарь: его гостям он больше не понадобится – над куполами, башнями и минаретами Константинополя уже занималась розовая заря.

Эту розовую зарю Каспер Бернат наблюдал с высоты капитанского мостика. Готовясь к сегодняшнему дежурству, юноша поднялся пораньше, чтобы сговориться с боцманом Густавом Кнебелем обо всем, что их обоих могло интересовать. Правда, поручение вармийского владыки и каноника Миколая Коперника уже выполнено: нужное письмо запрятано в тайничке, случайно обнаруженном Вуйком в их каюте, и можно было, казалось, ничего не опасаться, однако излишняя предосторожность никогда не мешает.

Перламутрово-розовое море, гладкое, без единой морщинки, лежало внизу, ветер приносил аромат лимонных и лавровых рощ, не хотелось думать ни о чем дурном или опасном, но дело прежде всего.