Не менее тяжелые обвинения были предъявлены Н. П. Дубининым и академику В. Н. Сукачеву, который предложил после «печально знаменитой» августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. ввести в состав бюро биологического отделения АН Т. Д. Лысенко как вождя советской биологии (Дубинин, с. 279). Хорошо зная о тяжелой борьбе В. Н. Сукачева, нельзя было обвинять его в этом «лжесвидетельстве», тем более сам Н. П. Дубинин, лишенный возможности работать в АН после августовской сессии, нашел себе удивительное прибежище на работе в Институте леса АН в качестве заведующего орнитологическим отрядом Уральской полезащитной экспедиции.

Целых шесть лет использовал его для интенсивной полевой работы по пойменным лесам р. Урала и для продуктивной литературной работы, приведшей к созданию ряда великолепных описаний природы, иногда равных по своей насыщенности образцам тургеневской классической прозы, а иногда переходящих в своеобразные философские эссе о страхе смерти, который должен преодолеть человек, «чтобы он мог сравняться с богами, которых он так щедро создавал в мифах, верованиях и религиях» (Дубинин, с. 342).

И такие противоречивые замечания возникают при чтении всей книги Н. П. Дубинина «Вечное движение» и особенно последней ее XIX главы, получившей символически то же название, обобщающей его credo в отношении философских основ генетики как науки о будущем всего человечества. Он заключает книгу сообщением об его трехчасовом докладе на тему: «Учение о расах и современная наука» во дворце Юнеско (Париж), после которого слушатели расходились медленно, постепенно переваривая услышанное.

И далее, критикуя Т. Д. Лысенко, он писал: «Как странно, что этот сильный и в чем-то, безусловно, талантливый человек, получив баснословные возможности, сделал в своей жизни так мало реального. Он сформулировал теорию стадийного развития растений, крупное общебиологическое представление, однако забросил ее конкретную разработку… Он трактовал генетику своего времени в основном неверно, однако при этом он нащупал и ее реальные ошибки, в первую очередь автогенез. В принципе правильная постановка вопроса об единстве внутреннего и внешнего в проблеме наследственной изменчивости в конце концов выродилась у него в старую ламаркистскую трактовку об адекватном унаследовании благоприобретенных признаков.

Сколько правильных общих принципов защитил Т. Д. Лысенко и как вырождалось их значение, когда он вместо научного анализа наполнял их субъективистскими построениями. Он отверг дружескую руку Н. И. Вавилова и этим обрек себя на ложный путь в науке. Будучи пророком «новых» методов селекции, он не создал ни одного сорта. Вместе с тем… он не приписал своего имени ни одному из сортов, что было ему сделать легче легкого…».

Такая, с позволения сказать, «критика» деятельности Т. Д. Лысенко ведет в конечном счете к реабилитации его позорной деятельности в целом, принесшей тяжелый вред биологической и агрономической науке, что и подтверждается практикой последних лет.

На этом затянувшемся вступлении можно закончить изложение сократического раздела.

Родился я на рубеже XIX века в 1899 г. в селе Большая Чесноковка Самарского уезда и губернии, расположенной на берегу р. Сока верстах в 40 вверх по ней от села Большая Каменка, в которое вскоре перевели моего отца, священника. О Чесноковке я вспоминаю лишь по пожару, который слизал в один ветреный жаркий день половину этого села. Помню себя 5–6-летним ребенком, когда к своему бывшему доброму «батюшке» пришли три пожилые женщины и по старому обычаю начали голосить, как на «мазарках» (кладбище), рассказывая с плачем и причитаниями о страшном бедствии, часто посещавшем соломенные деревни Самарского степного Заволжья. При таких посещениях открывались деревенские сундуки с картинками, собиралось все старое «барахло», оказывалась небольшая денежная помощь, и погорельцы, получив ее «Христа ради», уходили с причитаниями и надеждами начать новую жизнь горемыки-бедняка на старом пепелище.

С Большой Каменкой я связан незримыми, но крепкими узами детства, юности, сельской школы, крестьянского труда, яркого детского поэтического восприятия природы, сопереживания исторических событий, которые, «волнуясь, как море – окиян», докатывались и перекатывались через крестьянский мир Каменки. Прошло более полувека; умерло, разъехалось, разбежалось мое поколение, но острый интерес к моей родной Каменке не пропадает.

Прежде чем по-настоящему окунуться в жизнь Большой Каменки, интересно заглянуть в давнюю историю освоения Заволжского обширного края. И тем более это нужно сделать, если предоставляются благоприятствующие возможности. А такие возможности действительно имеются.

Самарское Заволжье

21 июня 1768 г. (по старому стилю) из Санкт-Петербурга на Москву и Симбирск выехала экспедиция академика Петра Симона Палласа, молодого 27-летнего, но уже известного в ученом мире Европы исследователя, приглашенного Российской академией наук на должность ординарного ее члена и профессора натуральной истории с окладом по контракту 800 рублей в год[10].

Перед отправлением в свою первую экспедицию Паллас получил от Академии подробную инструкцию, в которой ему предписывалось буквально следующее: «Путешественники должны подробно исследовать свойства вод, почв, способы обработки земли, состояние земледелия, распространенные болезни людей и животных и изыскать средства к их лечению и предупреждению, исследовать пчеловодство, шелководство, скотоводство. Затем обратить внимание на минеральные богатства и минеральные воды, на искусства, ремесла, промыслы каждой провинции, на растения, животных, на форму и внутренность гор и, наконец, на все отрасли естественной истории. Путешественники должны заняться географическими и метеорологическими наблюдениями, астрономически определять положения главных местностей и собрать все, касающееся нравов, обычаев, верований, преданий, памятников и разных древностей». В наше время узкой специализации в науке такая инструкция кажется совершенно нелепой, но для той эпохи энциклопедизма и первых шагов становления географии она является характерным документом.

Выполнение этих задач потребовало от Палласа громадного напряжения физических и умственных сил. Шесть лет почти непрерывного движения конным транспортом по необозримым пространствам России, начиная с Поволжья и Урала вплоть до Каспия, а затем по Сибири до Байкала, Кяхты и обратно, – это был действительно великий подвиг ученого. Бездорожье, частые ночевки в поле, болезни, опасности передвижения в малообжитых полудиких районах, трудности быстрой ориентировки в сложных взаимоотношениях при встречах с местной администрацией и с народами многонациональной России, упорный труд по обработке собранных материалов и дневниковых записей в короткие периоды зимних остановок, – все было преодолено Палласом.

Невольно спрашивается, чем, собственно, направлялся этот поистине героический труд немца по происхождению на русской земле. Видимо, влекла к себе неотступно мировая слава первооткрывателя и ненасытная жажда «испытателя естества». «Блаженство видеть природу в самом ее бытии, где человек очень мало отошел от нее, и ей учиться служило для меня за утраченную юность и здоровье лучшей наградой, которой от меня никакая болезнь не отнимает». Поразительная по своей глубине и интимности мысль великого энциклопедиста Палласа!