Такой общефилософский подход к исполнению сократовской формулы я и положил в основу создания моего мемуарного произведения, придав ему исповедально-дидактический характер.

С учением Сократа я познакомился впервые не на уроках философии, которой мы занимались лишь в третьем классе духовной семинарии, в сумбурном изложении нашего присяжного философа по кличке «Дыра», а дома в летние каникулы того же 1915 г. Библиотеки сельской интеллигенции пополнялись в те далекие годы выпиской дешевых приложений в журналу «Нива». Издательство Маркса делало свое великое просветительское дело и систематически поставляло всех русских классиков в деревенские медвежьи углы огромной империи. В дешевизне и массовости изданий классиков с ним соревновалось лишь издательство «Всемирная панорама». Среди выстроившихся в длинный ряд томов сочинений графа Льва Толстого я выхватил потрепанные, в бумажной обложке томики «Круга чтения», изданные для народа в кооперативном издательстве «Посредник». Для чтения на каждый день в них приводились мысли мудрецов, пророков, писателей, а между ними – на каждую неделю – небольшие рассказы нравоучительного характера из произведений Чехова, Лескова, Л. Толстого. И вот среди этих недельных чтений я набрел на «Диалоги» Платона, где рассказывается о суде над Сократом и о его смерти.

Образ Сократа захватил мое воображение с необычной силой. Я читал его речи на суде со слезами на глазах и спазмом в горле, ходил несколько дней, как оглушенный, вдумываясь в суть его поведения на суде и перед казнью. Я многократно вчитывался в его слова: «Из-за малого срока, который мне осталось жить, афиняне, теперь пойдет о вас дурная слава, и люди, склонные поносить наш город, будут винить вас в том, что вы лишили жизни Сократа, человека мудрого, – ведь те, кто склонны вас упрекать, будут утверждать, что я мудрец, хотя это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось само собою: вы видите мой возраст, я уже глубокий старец, и моя смерть близка». «Избегнуть смерти не трудно, афиняне, а вот что гораздо труднее – избегнуть нравственной порчи: она настигает стремительней смерти…» «… Теперь, совершив это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет о своей жизни, а случится с вами, говорю я, обратное: больше появится у вас обличителей – я до сих пор их сдерживал. Они будут тем тягостнее, чем они моложе, и вы будете еще более негодовать. В самом деле, если вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите их не порицать вас за то, что вы живете неправильно, – то вы заблуждаетесь. Такой способ самозащиты и не вполне надежен, и нехорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не затыкать рта другим, самим стараться быть как можно лучше». И далее его знаменитая, последняя перед уходом из суда, фраза: «Но уже пора идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам, чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это никому неведомо, кроме бога[1]».

Эти слова запали в мою душу навсегда. Буйный вихрь эпохи, жизненный круговорот, казалось, должен был железной метлой изгнать образ этого мудреца из самых тайных уголков моей души. А он, этот образ, все же где-то теплился, тлел и в самые тяжелые поворотные моменты моей жизни вспыхивал с новой силой, придавая мне мужество в тех положениях, которые казались на первых порах совершенно безвыходными.

Чем же можно объяснить такое могучее влияние образа Сократа? Причина заключается не только в необычайно высокой моральной чистоте его образа, который вошел в историю человеческой культуры задолго до возникновения христианского мифа об искупительной смерти Христа ради спасения человечества. Характерно, что К. Маркс в историческом процессе развития Древней Греции отводил сократической философии центральное место. «Начало и конец – есть софос (т. е. мудрец. – Орл.), но не в меньшей степени он и центр, середина, а именно Сократ». Сократ не только проповедник добра и добродетели, а сам «воплощает в себе – как в своей жизни, так и в своем учении – цель и добро. Он мудрец, и таким вошел в практическое движение[2]». В. И. Ленин, конспектируя раздел о Сократе в гегелевской «Истории философии», делает свой вывод: «Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм. Диалектический идеализм вместо умный; метафизический, неразвитый, мертвый, грубый, неподвижный вместо глупый».

После таких высказываний о Сократе классиков диалектического материализма больно читать в кратком философском словаре, изданном в 1953 г., следующее[3]: «Сократ (469–399 до н. э.) – древнегреческий философ, идеалист, выступивший против материализма, естественно-научного знания и безбожия с проповедью религиозно-нравственного учения. Группировавшийся вокруг Сократа кружок был центром политической и идеологической борьбы против афинской демократии (следовало бы уточнить – рабовладельческой. – автор)… Спустя некоторое время после победы реакции демократическое правление было восстановлено, и Сократ за свою враждебную народу деятельность был присужден к смерти». К такой трактовке о казни Сократа остается только прибавить: «Туда ему и дорога». И далее после перечисления целей и методов его учения резюмируется: «Сократ отвергал познание природы, считал, что человеку не дано ее постигнуть. Он проповедовал грубый теологизм».

Примерно в таком же духе обрисован образ Сократа и в «Большой советской энциклопедии» (2-е изд., 1957). Этикетка защитника аристократии, основоположника субъективного идеализма в самой примитивной его форме навешена на имя Сократа и без какого-либо изменения висела около полувека почти во всех официальных изданиях.

Только в скупых строках «Философской энциклопедии», в ее пятом томе, изданном уже в 1970 г., роль Сократа в развитии древнегреческой философии оценивается положительно: «Сократ не имел ничего общего с субъективным идеализмом… Основным для Сократа являлось непосредственное созерцание закономерностей природы и жизни… Рационалистическим было у Сократа понятие «демона», под которым он понимал собственную совесть, разум или здравый смысл, правда, еще слабо дифференцированные от народного демонизма, о котором он высказывался вполне иронически. Это стремление высвободить философию от мистицизма подчеркнул Маркс…»

Слишком мало сказано в энциклопедии об этической стороне учения Сократа, и в целом в этой характеристике, хотя не в полной мере, но роль и значение Сократа в развитии человеческой мысли и морали восстановлены и полностью сняты все прежние необоснованные обвинения. Как говорится в старой пословице: «Лучше поздно, чем никогда».

В оценке наследия Сократа была бы более правильной позиция Г. Волкова, сформулированная им в его последней научно-популярной книге «У колыбели науки» следующим образом: «Она (история. – Орл.) хорошо потрудилась над тем, чтобы каталогизировать одни его высказывания как этические, другие – как диалектические, одни – как идеалистические, другие – как стихийно-материалистические, одни – как религиозные, другие – как еретические… Те же критерии, которыми мы идеологически расчленяем философов нового времени на различные школы и направления, к Сократу, а тем более к его предшественникам, неприменимы» (С. 192).

На этом фоне следует с благодарностью отметить недавнее издание солидного труда «Избранные диалоги» Платона с предисловием и комментариями В. Асмуса[4].

Многое из бесед Сократа, этого неугомонного искателя истины, которые он вел на площадях древних Афин, звучит столь современно, что диву даешься, как за два тысячелетия сохранились характеры, страсти, настрой души человека. Да и сократы сохранились… Пусть в другом виде, в ином издании, в современной обложке… Пусть над ними смеются, издеваются, их пытаются перевоспитать… Но секретов род неистребим и постепенно, хотя и понемногу, воспроизводится.

Дело историков, социологов и биологов – в этом процессе разобраться, а я, воспитанный на дрожжах давнего материализма Бюхнера, Молешотта, Дарвина, Чернышевского и Писарева, читавшихся подпольно в беспорядке еще в стенах духовной семинарии, говорю: «Да здравствуют современные сократы!»