Годы моего обучения в духовном училище – это предвоенные годы быстрого развития капитализма в России, массового выхода крестьянства на отруба и усиления переселенческой волны в Сибирь, размежевания большевиков и меньшевиков, бегства Льва Толстого из «Ясной поляны» и его смерти на железнодорожном полустанке «Астахово», спада революционного движения после поражения революции 1905 г., омерзительных еврейских погромов и дела Бейлиса, годы огромной популярности Чехова и Короленко, взлет известности в литературе М. Горького, в искусстве художников И. Репина, В. Сурикова и великого артиста Ф. Шаляпина.

Любопытно, что я, 10–14-летний парень из деревни, все же был захвачен в общий круговорот событий и вращался в нем, как легкая пушинка в попутном ветре. Поведаю читателям о нескольких эпизодах, заслуживающих, на мой взгляд, внимания.

Расскажу здесь о некоторых, как будто бы и мелких, эпизодах из моей ученической жизни, которые хорошо мне запомнились. Точно датировать эти случаи память не позволяет.

Один третьегодник – верзила с «камчатки» с пробивающимися усиками – в первый же год моего обучения в училище терроризовал меня своими силовыми приемами и превратил меня буквально в раба. Я отдавал ему свои завтраки, готовил шпаргалки для ответов, и он уже привык к моему безропотному выполнению всех его требований. Только на второй год я смог скинуть с себя его позорное иго, и это произошло следующим образом.

В классе на большой перемене он потребовал от меня чего-то сугубо унизительного и я, не помня себя, залепил ему пощечину. Пока он от неожиданности развертывал свой ужасный боксерский кулак, я на близком расстоянии осыпал его градом ударов и раскровянил ему нос. В глазах его появился настоящий испуг. Меня едва могли оторвать от моего поработителя. Образовавшийся круг зрителей признал его побежденным. Так, повторяя библейское сказание, Давид победил Голиафа. Положение Кольки-орла в классе укрепилось… Я хорошо запомнил этот день. Это был мой первый серьезный жизненный урок.

Второй урок случился в Каменке. Я приехал из Самары на летние каникулы. Компания из моих деревенских сверстников с увлечением играла в лапту на церковной площади. Для проведения позолоты креста в дверцах островерхой крыши колокольни были прикреплены тонкие бревна, на которые были приложены вокруг колокольни в один ряд доски. К самому кресту вела жиденькая лесенка из четырех ступенек, привязанная к нему веревкой. Высота колокольни с крестом примерно метров 27–30, т. е. высота современного 12-этажного дома.

Игра в лапту подходила к концу. Солнечный яркий день с небольшим ветерком. Белые барашки облаков медленно двигались и таяли на глазах. Между игроками возник горячий спор: найдется ли среди нас такой храбрец, который доберется по лесенке до креста и коснется его пальцем. Мое мальчишеское честолюбие разыгралось, и я немедленно взялся за выполнение данного обета. «Назвался груздем, так полезай в кузов». Я быстро взобрался на колокольню, высунул голову из дверцы и увидел маленькие фигурки моих мальчишек, которые стояли плотной группой и с напряженным любопытством приготовились наблюдать мои верхолазные опыты. И я сразу понял, что выполнение принятого сгоряча обещания потребует от меня колоссального усилия воли. Но позор отказа был настолько силен, что он понудил меня выползти на доску и двигаться по ней вокруг колокольни. Ветерок внизу здесь наверху превратился в сильный ветер с порывами. Доски дрожали. Но самое тяжелое предстояло впереди: добравшись до лесенки, я крепко цепляюсь за жалкие ступеньки и отрываю тело от доски, поднимаю голову и вижу, что не облака двигаются по небу, а крест как бы падает на меня, закрываю глаза, ощущаю какие-то опасные спазмы внизу живота, к горлу подступает тошнота, я быстро перебираю три ступеньки качающейся лесенки и… касаюсь наконец креста пальцами. Обратный путь я проделал с закрытыми глазами и в холодном поту и, когда наконец нырнул ногами в спасительную дверцу, то долго не мог отдышаться от пережитых волнений в темноте колокольни. На земле я был встречен восторженными возгласами своих приятелей, к чести которых следует сказать, что они свято сохранили тайну нашего предварительного договора, иначе родительское наказание воспоследовало бы немедленно. Так счастливо закончился мой второй жизненный урок, вызванный мальчишеским честолюбием.

Третий тяжелый урок я получил во время лодочной прогулки на Волге. В год моего поступления в училище мама была занята строительством дачи. В летние каникулы я помогал ей, как мог, в хозяйственных заботах. Участок находился между второй и третьей просекой, счет которых начинался с Постникова сада-курорта, известного своим курзалом с музыкой, кумысолечением и революционными маевками в 1905 г.

Неподалеку от нашей дачи жил знакомый полковник в отставке, который после контузии в Русско-японскую войну от взрыва шимозы считался тихопомешанным. Характера он был мягкого, любил ребят, жил одиноко; сколотил сарайчик, где мастерил себе лодки собственной конструкции. Одна большая, на две пары весел, лодка-плоскодонка, по мнению конструктора и строителя, ему особо удалась: она была аккуратно прошпаклевана и покрашена в красивый голубой цвет. Компания из трех гимназистов старше меня года на 3–4 договорилась с полковником об испытании «судна». В качестве пассажира отпросили у маменьки меня. Она согласилась при условии, если всем предприятием будет руководить ее дальний родственник – сильный мужчина Александр Иванович.

Троицын день! Гулянье! На просеке, по берегу масса праздной разодетой публики. Волга в разливе – мощная, полноводная, шумливая в водоворотах; прибрежные осокори залиты. В них, на наше счастье, расположилась лодочная спасательная станция.

Полковник – страстный рыболов. Он сейчас же разулся, разделся, оставив на себе только длинную рубаху да широкую соломенную шляпу на голове. В те годы трусов не носили. Свои «шмотки» вместе с золотыми часами он положил на нос лодки, нам махнул рукой и буркнул себе под нос: «Вы, ребята, немного покатайтесь, а я половлю рыбку». И тут же с длинным тростниковым удилищем и мешочком с червями полез в воду.

Меня как самого младшего посадили на нос лодки охранять штаны, сапоги и золотые часы полковника. Александр Иванович сел за первые весла, двое гимназистов поменьше – за вторые, третий гимназист постарше взялся рулить с помощью кормового весла. С боевой песней «Вниз по матушке, по Волге» оттолкнулись мы от могучего осокоря и ринулись прямо на середину Волги, на самый стрежень, где нас сразу и понесло по булькающему главному потоку. Здесь и обнаружилось, что наш кормчий не обладает необходимой квалификацией. Произошел быстрый обмен «любезными» репликами с Александром Ивановичем. Предстояла перемена местами. Кормчий поднялся во весь свой немалый рост, шагнул к гребцам, и… в одно мгновение наша лодка перевернулась вверх дном (оказалось, что только в таком состоянии она обладала максимумом устойчивости, как говорят настоящие судостроители!), а вся наша веселая компания оказалась в холодной воде матушки-Волги. Как учившийся плавать только по-собачьи в тинистом пруду Мишуровской мельницы на Каменском ручье, я быстро пошел на дно вместе с золотыми часами полковника, и не было бы меня на свете, если бы мой охранитель Александр Иванович не схватил меня быстро за воротник рубахи. Гимназисты оказались неплохими пловцами. Все были у лодки и судорожно цеплялись за скользкие толстые ряды шпаклевки. Я тоже старался из последних сил, поддерживаемый за шиворот моим спасителем. Но лодка в соответствии с разложением сил, приложенных к каждому борту, начала вертеться; я, теряя опору, погружался в мутный поток, впервые наблюдая подводное царство, и остро жалостливо думал о несчастной матери, у которой погибает такой несчастный, единственный сынок Коля. Крепкая рука Александра Ивановича снова выносила меня на поверхность. Быстрая смена надежд продолжалась, надо полагать, минут 15–20, когда наконец две-три лодки со спасательной станции (а нас отнесло течением метров на 400 от нее) не приняли утопающих.