Как известно, царь 17 октября 1905 г. издал Манифест о «даровании населению незыблемых основ гражданских свобод», а сам начал неслыханный террор для подавления революционного движения. До Каменки дошли слухи, что в Старом Буяне, находящемся от Каменки всего в 25–30 км, объявлена республика и вместо волостного правления избрана своя народно-революционная власть, что в Буянском ремесленном училище и школе сорвали портреты царской фамилии и всячески глумились над ними. В Каменке до этого дело не дошло, портреты остались на своих местах, народной республики не объявили, и все же…

В один ясный ветреный солнечный день, видимо, мая или июня 1906 г., сотня оренбургских казаков, вытянувшись длинной змеей, по паре в ряду, с командиром во главе, продефилировала по русскому концу и расположилась на церковной площади. Село словно вымерло, даже любопытные мальчишки все попрятались по подворотням. Я, встретив эту колонну у садика Анисимова, тоже дал стрекача по направлению к дому. Бунтовщики-зачинщики были схвачены, посажены в кутузку и жестоко выпороты плетями. Расправа была настолько зверской, что многие, предчувствуя приближение конца, попросили исповеди и причастия. Был вызван мой отец, по мнению мирян, – «добрый батюшка», который и совершил этот церковный обряд. На этот раз дело обошлось без смертей. Казачья сотня с месяц стояла на «вольных харчах» в Каменке, объела все село и отбыла в неизвестном мне направлении. Расправа в Старо-Буянской «республике» была еще более жестокой и сопровождалась расстрелами.

После подавления крестьянских волнений середняцкая часть каменского крестьянства подалась на отруба, быстро и активно используя столыпинский земельный закон, который, как известно, преследовал далеко идущие политические цели разъединения монолитной крестьянской общины, но в то же время отвечал элементарным требованиям прекращения систематического передела земель в системе устаревшего трехполья.

Потянулись на отруба в первую очередь так называемые «беседники». Это была большая группа крестьян с русского конца (вероятно, более сотни дворов), которая считала себя в лоне православной церкви, исполняла все ее обычаи и требы, но своим «духовным отцом», кроме священника, считала избранного из своей среды, выдающегося праведным поведением и умом руководителя. Он был у них и главный советчик во всех делах, и судья. Все они давали обет трезвенности и воздержания от курения табака, вели по домам душеспасительные беседы. Принятые в конце прошлого века меры давления на «беседников» в виде массового отлучения от причастия не дали ожидаемого результата, и духовенство смирилось с таким двоевластием. В 1910 г., когда умер глава беседников, оно приняло участие в особо торжественных похоронах. На них приехали беседники, жившие за 100 верст от Каменки. Посох духовного главы по избранию перешел к Ивану из деревни Чагры Старо-Буянского прихода.

По моим давним впечатлениям, эта монолитная группа беседников являлась в Каменке солью земли крестьянской. Все они рослые, сильные, бородатые, непьющие, некурящие, трудолюбивые, падкие на всякие агрономические новшества в своей специальности земледельца. Они поддерживали друг друга, если случалась какая-либо беда. Типичные середняки. Видимо, из-за религиозного сдерживающего начала никто их них не выскочил в кулаки, но никто и не опустился до полного разорения хозяйства, которое часто сопровождалось губительным пристрастием хозяина к «зеленому змию».

Все беседники, получив ссуды на переселение, сравнительно быстро, за 2–3 года провели землеустройство и образовали на Соку две небольшие (дворов по пятьдесят) деревни-выселки: Чапановку, расположившуюся по соседству от лесного хутора барина Бржезинского, и Раевку – верстах в 8–10 от Чапановки вниз по Соку. Они отвели в полевые севообороты лучшие пахотные лугово-черноземные земли древней террасы Сока, правда, с редкими пятнами солонцов. Избавившись от дальноземелья, они быстро освоили правильные севообороты с люцерной; рядом располагались богатые заливные сенокосы. Хозяйство их быстро окрепло и, несмотря на военную разруху, сохранило некоторый достаток. После Октября добрая половина этих «хозяйчиков» была зачислена в кулаки и испытала всю тяжесть тех невзгод, которые предназначались при ликвидации кулачества как класса.

Не помню хорошо, но с мордовского конца также отпочковались от Каменки 1–2 выселка (один их них – Орешенка), но они в моей памятной «шкатулке» не остались. Трудно оценивать крупные общественно-исторические сдвиги, трудно отделять политическую подоплеку событий от их экономической основы. И всегда при этом возникает неопределенное: «если бы…». Если бы Столыпин не был убит в Киевском театре полицейским провокатором, если бы Первая мировая война была отодвинута историей на 5–10 лет, если бы не наступили годы позорной распутинской камарильи, если бы… и т. п., то отрубная форма землевладения типа Чапановки и Раевки, видимо, возобладала бы в великой империи, тогда и судьбы революции в России, и ее формы были бы иными. Агроэкономический потенциал Чапановок и Раевок во много раз превосходил потенциал старой каменской общины, а вредное влияние мелкополосья отдельных участков (каждому двору выделялось по 10–15 казенных десятин в зависимости от душ) можно было бы значительно ослабить путем кооперирования процессов обработки почвы и уборки. Но все эти «если бы» не случились, а история шла своим неуклонным порядком, оставляя «если бы» безудержным фантазерам и беспочвенным мечтателям.

Раковский монастырь был цитаделью православия в Самарском уезде. Стоял он на большой излучине Сока, огибавшего своим течением платообразный увал Чихан-горы. От Б. Каменки он на расстоянии всего 12–13 верст, но на Чихан около 7 верст медленного подъема, затем 3–4 версты быстрого спуска до деревушки в 15–20 дворов, а далее 2 версты ярко-зеленого выгона на высокой незаливаемой террасе Сока.

И здесь, на фоне густой темной зелени пойменной уремы, перед глазами, как на оперной сцене Китеж-града, возникал удивительно стройно выполненный ансамбль зданий Раковского монастыря. За высокой, из красного кирпича, стеной высеченной стрелой возносилась звонница собора с его мощным куполом, несколько поодаль – две белокаменные церкви, блеск позолоченных крестов на глазах, огромный трехэтажный жилой корпус для монашек с разными службами, за стеной – небольшой поселок с большим двухэтажным домом для жилья священнослужителей, в котором, как и в Каменке, устраивались веселые рождественские елки, небольшой дом-гостиница для «чистого» люда и большой постоялый двор для крестьянства; далее – скотные дворы, ближе к Соку – большой сад и пчельник. По утрам над плесами Сока – розовые туманы, для рыбаков раздолье. По утрам к ранней обедне и вечерами к вечерне тихие звоны разносятся по воде далеко-далеко. Удивительно живописный уголок, как с картин Нестерова, но только не в северном, а в юго-восточном заволжском исполнении.

В хозяйственном отношении – это большой комбинат с сотнями гектаров пашни, лугов, пастбищ, со стадами крупного рогатого и мелкого скота, свинарником, пчельником, с различными мастерскими, производством которых далеко славился монастырь: бисерные ризы для икон, закладки для книг, дамские сумочки и портмоне для мелочи, пестрые дорожки для полов из разноцветного тряпья и прочая мелочь, имевшая широкое хождение в округе и в самой Самаре.

В этом комбинате трудящийся «пролетариат» – черницы, девушки из окрестных сел, обычно бедняцкого происхождения, бесприданницы, или, как говорят, «не от мира сего», с религиозным настроем души. Трудились эти черницы с раннего утра до позднего вечера «во имя христово» за харчи и кров под руководством старших монахинь; среди них выделялись рясофорные, которые входили в совет монастыря, а «верховной правительницей» всего этого скромного «комбината» была игуменья мать София с золотым наперсным крестом и панагией на груди, рыхловатого сложения, низкого роста старушка, с тихим велеречивым разговором, властными манерами, привычная к беспрекословному повиновению. Это была одаренная административно-организационными талантами натура. Несколько десятилетий она управляла монастырем и в 1914 г. мирно скончалась на 77-м году жизни, передав посох игуменьи матери Поликсении, которой судьба и предназначила испить все горести ликвидации Раковского монастыря в 1919 г.