— В наше время трудно поручиться за кого бы то ни было, — с готовностью ответил «статист». — Золото обладает свойством прилипать даже к самым, казалось бы, чистым рукам. Мы оцепим поезд Фрунзе и всех обыщем.

— Ваши дела меня не касаются. Я лишь высказал предположение. Революции, как никогда, нужны деньги, и воровства мы допустить не можем. Сумеете задержать пассажиров, в том числе и Фрунзе, на несколько часов? Прецедент с поездом Фрунзе должен послужить уроком для других. Предупредительная мера.

— Разумеется. Я все понял.

— Полагаюсь на вас. О результатах обыска можете не докладывать. У меня и без того хватает забот. Дзержинского тоже не стоит беспокоить. Ведь может случиться и так, что обыск ничего не даст. Но законы революции для всех обязательны! Вы произведете обыск не у Фрунзе, а в поезде Фрунзе…

«Статист» исчез, растворился.

Троцкий почти не сомневался, что у кого-нибудь из сотрудников штаба Фрунзе или команды, охраняющей поезд, будет найдено золото. Лично Фрунзе, разумеется, обыскивать не будут, он не допустит, чтобы у него шарили в карманах, но тень подозрения все равно ляжет и на Фрунзе. Ведь главное: заронить подозрение, намекнуть. Вот, мол, что из себя представляет ваш революционный энтузиаст! Мы не стали обыскивать Фрунзе, но ведь это никогда не поздно сделать… Во всяком случае, на заседание Совета Труда и Обороны Фрунзе явиться не сможет, его задержат. А сейчас дорог каждый день… Может случиться и так, что возмущенный Фрунзе гордо «хлопнет дверью», откажется от фронта, потребует скрупулезного расследования, обвинит Дзержинского в произволе (а поссорить этих двух «железных», столкнуть их лбами прямо-таки необходимо). Не исключено и вооруженное столкновение между охраной поезда и чекистами. Как бы там ни было, акция даст свои результаты.

Не было в мире человека, которого бы Троцкий так люто ненавидел, как Фрунзе. Бесила холодная твердость Фрунзе; он разрушал все планы, он как бы мимоходом всякий раз щелкал Троцкого по носу, ставил его на место, изобличал в незнании военного дела, а то и в прямом саботаже. Хоть бы раз, единственный раз унизить этого ярого приверженца Ленина!

Оставшись в кабинете один, Троцкий сбросил с себя маску «государственного деятеля», он превратился в маленького, злобного мещанина, жаждущего расправы со своими личными врагами. Убить, уничтожить, сгноить, заставить всех танцевать под свою дудку…

Секретарь напомнил: в пять вечера заседание Совета Труда и Обороны.

— Меня нет и не будет! В пять я провожу свое заседание. Заседание Реввоенсовета.

Секретарь попятился: никогда еще не видел он Троцкого в таком возбужденном состоянии…

Поезд подошел к перрону Казанского вокзала. Михаил Васильевич стоял у окна. Он видел, как по перрону бегут вооруженные люди.

— Поезд оцеплен отрядом ВЧК, — доложил адъютант.

— Что-нибудь случилось?

— Сейчас выясню.

Выяснить не пришлось. В купе вошел человек в красной кожанке, в пенсне.

— Я от ВЧК. Прошкин. Нами получены сведения: в поезде находится золото. Я должен произвести обыск.

— Откуда получены такие сведения и кто уполномочил вас производить обыск?

— Я не обязан отвечать на ваши вопросы.

— Ордер на обыск! Живо…

Прошкин улыбнулся.

— Все честь честью, товарищ Фрунзе. Вот ордер.

— Я не вижу подписи Дзержинского.

— Товарищ Дзержинский на заседании СТО. Кроме того, он не обязан на каждом ордере ставить свою подпись.

— В данном случае обязан был.

— Извините, но это дело не моей компетенции. Я должен выполнить приказ. Ваше купе, разумеется, мы обыскивать не будем.

Всякое бывало в жизни, но такого еще не было. Фрунзе хотелось тут же, на месте, пристрелить этого человека, посмевшего так нагло оскорбить подозрением людей, беззаветно утверждавших Советскую власть в Туркестане, дравшихся под Уфой, под Уральском, но он понимал, что Прошкин — всего лишь пешка в чьих-то руках. В чьих?.. Сейчас надо проявить выдержку. Провокация, явная провокация. И где? В Москве, в нескольких минутах езды от Кремля… Знает ли о провокации Дзержинский? Вряд ли…

— Хорошо, — сказал он. — Ваши действия я считаю противозаконными, оскорбляющими достоинство красных воинов. Вступать в дискуссию с вами мы не собираемся. Мы составим протокол, зафиксируем все ваши действия, и вы подпишете этот протокол!

— А если мы не подпишем!

— Тогда я не разрешу производить обыск до прибытия товарища Дзержинского.

— И как вы это сделаете?

Фрунзе побелел, стиснул зубы. Проговорил тихо:

— Я расценю ваши действия как вооруженное нападение на поезд командующего, прикажу бойцам охраны арестовать вас как провокатора. Вы сфабриковали ордер. Ну а с остальными справимся без шума и скандала. Опыт в таких вещах у нас есть.

Теперь побелел Прошкин. Локти бойцов охраны — венгров легонько уперлись ему в бока.

— Но я обязан выполнить приказ!.. Я согласен подписать протокол. Мы все подпишем… Войдите в мое положение, товарищ Фрунзе. Я-то уверен, что никакого золота мы не найдем. Но раз поступили сведения, мы в ваших же интересах должны все проверить, никого не унижая, не оскорбляя.

— В таком случае не мешкайте. Но прежде я объясню своим сотрудникам положение. Их оклеветали, а клевету можно отвести только фактами… Тут вы правы.

В Кремль Михаил Васильевич приехал, когда заседание шло к концу. Дзержинский крепко пожал ему руку и передал записку Ленина. Всего одна строчка: «Точность для военного человека — высший закон! Почему опоздали?» Михаил Васильевич шепнул Дзержинскому:

— Мой поезд задержал отряд ВЧК, производили обыск.

У Феликса Эдмундовича дернулся мускул на щеке.

— Кто посмел?!.

Сейчас об этом не имело смысла говорить. Михаил Васильевич прислушивался к словам Владимира Ильича.

— …Нам нужно раздавить в кратчайший срок Врангеля… Главное заключается в том, чтобы не допустить зимней кампании. Мы не имеем права обрекать народ на ужасы и страдания еще одной зимней кампании…

В зале Михаил Васильевич увидел Сергея Сергеевича Каменева, Сергея Ивановича Гусева, Сталина. Не было Троцкого и вообще никого из Реввоенсовета. Странно… А впрочем…

Стало как-то уютно на душе, когда узнал, что членом Реввоенсовета Южного фронта назначен Сергей Иванович Гусев. Значит, снова вместе.

После заседания вышли во двор Кремля. Владимир Ильич взял руку Фрунзе.

— Несомненно, что кто-то хотел вас скомпрометировать, — сказал Ильич. — Подло это, подло! Случай с вами на вокзале мы сделаем предметом обсуждения на Политбюро. В специальном постановлении ЦК необходимо выразить доверие приехавшим с вами сотрудникам.

Они неторопливо шли по двору. Снова заговорили о Южном фронте.

— Да, да, следует ускорить наступление на Врангеля с тем, чтобы до предстоящей зимы на юге Крым был возвращен, — сказал Владимир Ильич. — Как вы полагаете, когда закончите операцию по разгрому?

— К декабрю все будет кончено, Владимир Ильич! Нужно кончить…

Ленин помолчал. Остановился, заглянул в глаза Фрунзе. В тусклом свете фонаря лицо Ильича казалось непривычно суровым, резко очерченным. Не то лицо, к которому привыкли массы. Этот могучий взгляд, не запрятанный в прищур, однажды уже ощутил на себе Фрунзе. Тогда, в Петрограде… «У него очень волевое лицо, жесткий рот, — подумал Михаил Васильевич, — а этого почему-то не замечают. Не замечают друзья. А враги, наверное, замечают и боятся».

— Нужно кончать… — повторил Ленин. — Хочу лишь предостеречь вас от чрезмерного оптимизма. Сейчас конец сентября. Два месяца… Не маловато?..

— Маловато. Но что делать? Мне ясно одно: переход в общее наступление во многом будет зависеть от времени переброски Конной армии Буденного.

…26 сентября Фрунзе прибыл в Харьков. 28 сентября он докладывал Ленину: