— А если арестуют? Перед самым отъездом в Петроград…

— Не арестуют. Я отправлюсь на автомобиле, возьму с собой Мясникова, парочку вооруженных милиционеров. Эта буржуазная мразь не стесняется глумиться над нами в открытую. Нужно и им кое-что подбросить от большевиков.

Вскоре Любимов принес удостоверение.

— Железное.

— Вижу. Печать, подписи, даже фотография. А кто такой Анисимов?

— Заведует отделом агитации исполкома Петроградского Совета. Меньшевик, дрянь.

— Восхищен.

Минуя штаб Третьей армии, Фрунзе поехал прямо на передовые, в 55-ю дивизию. Командир дивизии встретил его с распростертыми объятьями.

— Разболтались солдатики! Офицеров не слушают, воевать не хотят. Все митингуют. Может быть, вы вашим вдохновенным словом…

— Я хотел бы побывать в полках.

— Милости просим. В двести двадцатый?

— Начнем с двести двадцатого.

— Готов сопровождать.

— Мерси. Это не нужно. Присутствие командира всегда настораживает солдатскую массу.

— Золотая правда, — обрадовался командир дивизии. — Вечерком попрошу в штабной блиндаж. Будем счастливы в узком офицерском кругу приветствовать питерского гостя. Разложение достигло крайней степени. Полицейские меры тут бессильны. За три месяца не сделали по противнику ни одного выстрела. И австрийцы молчат. Теперь все надежды на звездный шапокляк. Может быть, дядя Сэм расшевелит всех. Красные флаги, дезертирство… Россию охватило массовое безумие. Как вы думаете, чем все кончится?

— Победой. А вот чьей?.. В Питере большевики берут перевес.

— Господи помилуй.

Фрунзе не случайно избрал 55-ю дивизию: здесь удалось еще во время съезда делегатов армий Западного фронта создать крепкий комитет. Солдаты-комитетчики знали Фрунзе, ждали его. И на этот раз он привез большую кипу агитационной литературы.

После короткого митинга, на который пришли все солдаты полка и даже офицеры, решено было начать братание.

Прежде всего нужно было договориться с противной стороной. Полк собрался прямо у разорванных проволочных заграждений. Без оружия. На шест укрепили красный флаг. Австрийцы и немцы не подавали признаков жизни. Но никто не сомневался, что они с жадным любопытством наблюдают из окопов за тем, что творится на русской стороне. К ним следовало обратиться с речью, разъяснить смысл интернационализма и всего происходящего в России.

Эту нелегкую задачу взял на себя Фрунзе. Он великолепно владел немецким и не сомневался в том, что будет понят.

Взяв рупор, он медленно направился в сторону противника. Он знал, что за ним наблюдают тысячи глаз. На той стороне, может быть, какой-нибудь офицер уже взял его на мушку, разгадав затею русских. Поднявшись на горку, Фрунзе остановился, приложил рупор к губам. Над фронтом, над окопами и скрюченными обрывками колючей проволоки повисла тишина, какой здесь никогда не бывало.

Он не думал о том, что его могут убить. Он досадовал, что ветер относит слова. Ну а стоять под прицелом он привык: всю жизнь стоит под прицелом.

И когда он опустил рупор — это послужило сигналом для обеих сторон. Русские, австрийские, венгерские, немецкие солдаты перемешались. Но это было еще не все. К двести двадцатому присоединился по собственному почину двести восемнадцатый полк. А за 55-й дивизией поднялась 67-я. Фронта больше не существовало. Во всяком случае, в полосе Третьей армии. Недавние враги приглашали друг друга в свои землянки, делились скромными запасами еды и махорки. А когда командир одного из полков 67-й дивизии попытался «навести порядок», с него сорвали погоны и засадили в землянку под ответственность часовых. Арестовали еще нескольких офицеров.

Командир 55-й дивизии наконец понял, что допустил оплошность. Он срочно послал в штаб армии курьера в бронированном автомобиле. Он просил, слезно умолял командующего убрать агитатора из дивизии. Генерал Квецинский, получив донесение и опасаясь брать на себя какую бы то ни было ответственность за арест агитатора, связался по телеграфу с командующим фронтом Гурко.

Генерал Гурко, в свою очередь, боясь наломать дров, по прямому проводу связался с работником отдела агитации исполкома Петроградского Совета Анисимовым. Анисимов был в растерянности. Нет, агитатора Михайлова Петроградский Совет на фронт не посылал… Должно быть, большевики подослали своего.

Генерал Гурко взревел. Так значит, не однофамилец, а тот самый Михайлов. По телеграфу Гурко отдал командующему Третьей армии приказ об аресте агитатора. Генерал Квецинский, получив телеграмму, взревел еще громче и в бронированном автомобиле отправил к командиру 55-й дивизии своего адъютанта с приказом арестовать вышеназванного большевистского агитатора Михайлова. Командир 55-й дивизии не стал реветь, он устало сказал адъютанту:

— Агитатор уехал в неизвестном направлении. Он сделал свое дело: дивизия небоеспособна. Кого прикажете арестовать?

А Фрунзе в это время был уже в местечке Лунинец. Здесь было его пристанище, убежище в трудные минуты. Здесь он отдыхал.

— А знаешь, — сказал он Софье Алексеевне. — Бросай-ка ты всю эту канитель в Земском союзе и переезжай в Минск. Я хочу видеть тебя каждый день.

— Вот вернешься из Петрограда — тогда…

…Примеру Третьей армии последовали солдаты Десятой. Когда в июне Временное правительство погнало русские войска в наступление, на Западном фронте десять дивизий из пятнадцати отказались выйти на исходные позиции. Наступление провалилось.

…Где бы он ни был — в каторжной тюрьме, в камере смертников, в далекой сибирской ссылке, он всегда думал о Ленине. Под завывание пурги, усевшись вокруг сияющего самовара, ссыльные перелистывали «Материализм и эмпириокритицизм», горячо спорили. Так как большинство из них в общем-то были интеллигентами, то каждый считал себя причастным к философии и естествознанию. Ленин писал для них. Ведь лишь они могли самые сложные идеи донести до масс. Бесспорно одно: Ленин всегда имел их в виду.

И на каждом этапе жизни появлялись все новые и новые работы Ленина, и они определяли эту жизнь, наполняли ее большим смыслом, формировали сознание миллионов людей, помогали Фрунзе всякий раз находить закономерности любого процесса, устанавливать движущие силы, внутренние причины и внешние стимулы, помогали подниматься от эмпиризма к высоким обобщениям. Трудно, почти невозможно было представить партию без Ленина. Другие партии казались безголовыми.

Кто-то гениально организовывает звуки — и получаются симфонии, марши, кто-то бросает на холст краски, организуя цветовое пространство, скульптор организует инертную природу глыбы мрамора в определенные образы — и так до бесконечности. Творчество по сути и есть организация той или иной стихии. Но каким даром нужно обладать, чтобы организовать миллионные массы, направить их энергию по определенному руслу, — и все это не с помощью какого-то чиновничьего аппарата, не с помощью правительственного принуждения, а лишь силой убеждения! И какой силой убеждения нужно обладать для подобной работы!.. Творение Ленина — революция — самое великое творение за всю историю человеческого общества. Учение Ленина — это стратегия и тактика пролетарской борьбы, учение о руководстве борьбой рабочего класса, учение о том, как рабочий класс должен действовать, чтобы обеспечить свою победу.

Чем больше вдумывался Фрунзе в каждую ленинскую работу, тем четче становились для него контуры великого учения. Само собой возникало понятие связи между двумя областями: политической и военной. Раскрывая ту или иную книгу Ленина, он всякий раз испытывал радость открытия. Становилось понятным, что политическая стратегия базируется на учете основных моментов движения масс, на учете борющихся классовых сил. То же самое в области военной: тут основными элементами, которыми оперирует стратегия, тоже являются масса, пространство и время. Задача военной стратегии — дать общую оценку обстановки, определить удельный вес основных факторов, участвующих в деле, и наметить на основании этого учета основные линии поведения (операции).