Стремясь отколоть рабочий класс от партии, он выдвинул провокационный лозунг «рабочего самоуправления социализированной промышленностью»; дескать, профсоюзы должны стать средством милитаризации труда, органами, которые после завоевания власти превращаются в проводников революционной репрессии. Но единомышленник Троцкого, некто Гольцман, невольно выболтал, что кроется за всеми этими архиреволюционными фразами: он потребовал в качестве мер воздействия «беспощадной палочной дисциплины по отношению к рабочим массам», «применять тюрьмы, ссылку, каторгу по отношению к людям, которые не способны понять наши тенденции». А тенденция заключалась в политике «завинчивания гаек», в превращении деревни в колонию, рабочих в покорных рабов троцкистской элиты — «верхов», «руководящего персонала», в создании буржуазной республики, в которой процветало бы свободное предпринимательство. И каждый думал: окажись полнота власти в руках такого, как Троцкий, он конечно же введет для рабочего класса палочную дисциплину, загонит всех, «не способных понять», в тюрьмы.

В своем заговоре против Советской власти Троцкий хотел опираться на реальную военную силу: на военспецов, офицеров и генералов старой армии, перешедших во время Октября на сторону народа. Ставка была на то, что военспецы, люди, не искушенные в тонкостях внутрипартийной борьбы и знающие доброе отношение к ним Троцкого, пойдут именно за Троцким, поддержат его. Военспецами он хотел постепенно и незаметно вытеснить из армии командиров, выходцев из рабочих и крестьян, таких, как Котовский, Блюхер, Чапаев, Вострецов, Пархоменко, Ворошилов, Буденный. Лазо, Кутяков, и тысячи других, беззаветно преданных ленинской партии, Ленину.

Потому-то так ласков был Троцкий с каждым военспецом. Он не стеснялся повторять вслух, что только военспецы, имеющие опыт ведения боя, знающие тактику и стратегию, смогут выиграть гражданскую войну, и с нескрываемым презрением относился к «самородкам», «доморощенным» стратегам от плуга и сохи, стремясь посеять антагонизм между теми и другими, внести дух недоверия и подозрительности.

Разумеется, военспецов Троцкий не посвящал в свои далеко идущие устремления. А военспецы искренне принимали его за представителя правящей партии. Революционный военный совет Республики был высшим коллективным органом управления Красной Армией и Флотом, ему принадлежала вся полнота военной власти, а Троцкий сумел пролезть сюда, занял руководящий пост.

Не мог же Троцкий сказать тому же Новицкому, что, мол, вы должны служить не Советской власти, не народу, а мне и моим приспешникам; а Фрунзе, дескать, испытанный ленинец, и лучше было бы, если бы его совсем не было…

Но сейчас Троцкий был раздражен. Ох, уж этот Фрунзе! Всюду сует свой нос. Еще не хватало, чтобы он командовал армией! Нет, Троцкий не будет подсаживать «самородка» еще на одну ступеньку…

И это нечто, глубоко скрытое в темных глазах Троцкого, сумел уловить Новицкий.

— Мы знаем, какой человек там нужен! — сказал Троцкий резко. — Мы оказываем вам доверие, а вы стараетесь подсунуть нам этого Фрунзе. Кто он такой? С какой стати мы должны доверить ему командование целой армией? Чего стоит в данном случае ваша рекомендация? Фрунзе никогда ничем не командовал, на него сыплются жалобы от военкомов губерний. Пусть будет благодарен за то, что ему доверили округ и до сих пор терпим его проделки. Не знаю, как это ему удалось так быстро опутать вас, опытного военспеца? Или, может быть, должность кажется вам маленькой? Не хотите на командную — назначу начальником штаба Южного фронта!

Новицкий был оскорблен.

— Если бы не Колчак, я немедленно подал бы в отставку, — сказал он. — Я готов идти на фронт хоть рядовым. Если мои рекомендации ничего для вас не значат, я оставляю за собой право обращаться в другие инстанции. От командования армией решительно отказываюсь!

И Новицкий направился в другую инстанцию, где никогда не бывал: в Совет Рабочей и Крестьянской Обороны, председателем которого был Владимир Ильич Ленин.

В тот же день Фрунзе назначили командующим Четвертой армией, а Новицкого — начальником штаба этой же армии.

— Подтянули до своего генеральского уровня, — сказал Новицкому смущенный Михаил Васильевич. — Ну что ж, выбирать не из чего. Да и некогда. Будем готовиться к поездке на фронт.

Подготовка носила своеобразный характер. Так как Фрунзе не любил расставаться с людьми, а его друзьями были все рабочие, то он и решил взять многих из них на фронт. Не с пустыми руками явится он в Четвертую армию. Бюро Иваново-Вознесенского губкома партии постановило: в связи с отъездом на фронт председателя губкома товарища Фрунзе организовать отряд Особого назначения из рабочих иваново-вознесенского текстильного края и отослать его в район действия Четвертой армии. Появилось обращение губкома:

— Там пробьем дорогу в Туркестан, к хлопку, пустим снова наши стынущие в безработице корпуса, — говорил он ткачам. — Надо в спешнейшем порядке сделать армии вспрыскивание живой рабочей силы.

С Арсением на фронт отправлялись Фурманов, Батурин, Шарапов, Валериан Наумов, Игнатий Волков, Калашников, Шорохов, Андреев, короче говоря, все, с ком его спаяли годы работы.

Фрунзе вызвал из Вологды в штаб округа Авксентьевского. На этот раз военком явился выбритым до синего блеска. Михаил Васильевич указал ему на свой стул.

— Садитесь!

— На ваше место?

— На свое место. Вот приказ о вашем назначении на должность военного комиссара Ярославского округа.

— А вы?

— На фронт…

— Возьмите меня с собой, Михаил Васильевич! Я ротой могу!.. А если нужно, то и батальоном… Офицер я!.. А меня — в штаб, в штаб… Я вам за табаком бегать буду…

— Не курю. На роту не возьму. И на батальон тоже. Проявите себя здесь — в командармы вас двинем!

— Я позабочусь, чтобы ваша семья ни в чем не испытывала недостатка.

— Спасибо, Софья Алексеевна едет со мной.

Буран чисто вылизывает степь, пригибает к земле прошлогоднюю траву. Мечется, бунтует бурлящая снежная заметь, свищет черный ветер в телеграфных проводах. Белесые призраки вьюги налетают на столбы, взмахивают руками и отпрыгивают. Борясь с ветром и метелью, бредет по степи отбившийся от стаи волк. Степь. Ни конца, ни границ. Кажется, что и сами названия здешних сел и городков порождены степью и вьюгой: Бугульма, Белебей, Бугуруслан, Бузулук, Бугульчан, Урбах.

Вот из метели медленно выдвигается бронепоезд. Ему трудно, он тяжело дышит. Дрожат, позванивают промерзшие насквозь рельсы. Простучали одетые в сталь вагоны — и опять нет ничего, кроме ветра, летящего снега и надрывного воя телеграфных проводов…

В этой белой вьюжной степи произошло злодейское убийство. Эсеры и кулаки, поднявшие мятеж в Орлово-Куриловском полку, застрелили командира и комиссара полка. Когда прибыл новый комиссар, двадцатилетний Чистяков, герой октябрьского штурма в Петрограде, кулацко-эсеровские главари изрубили его шашками. К мятежникам присоединилась команда бронепоезда. Мятежники, сделав вылазку, захватили вагон, где находились член ВЦИКа Майоров, старый рабочий печатник Мяги и член Реввоенсовета армии Линдов. Прицепив вагон к бронепоезду, мятежники двинулись в расположение Орлово-Куриловского полка. Линдов, Майоров и Мяги на ходу выпрыгнули из вагона в снег. Их расстреляли из пулеметов. Вслед за Орлово-Куриловским восстал Туркестанский полк. А так как полки находились на важном направлении, создалась угрожающая обстановка для всей Четвертой армии Восточного фронта.

В штабе армии царила полная растерянность. Никто не знал, как действовать дальше. Мятежники могли вступить в связь с уральскими белоказаками, их поддерживало кулацкое население Ново-Узенского уезда.

Узнав еще в Москве о восстании в двух полках, Фрунзе и Новицкий выехали немедленно в Самару. Иваново-Вознесенский коммунистический отряд продолжал формироваться, Фрунзе наказал Волкову, Батурину и Фурманову поторопиться с отправкой.