— Нам с вами амнистии ждать не приходится, — сказал барону Романов. Врангель брезгливо поморщился:

— А вы-то тут при чем? Кто вы такой, черт вас побери, и почему путаетесь у меня под ногами?!

— Ну, ну, барон, не будем ссориться. Может быть, я вам еще пригожусь в Константинополе? Стоит ли терять время на взаимные оскорбления? Бежать надо. Бежать! Спасать шкуру.

— Замолчите, наглец! Пишите. Мой последний приказ: «У нас нет ни казны, ни денег, ни родины. Кто не чувствует за собой вины перед красными, пусть останется до лучших времен… Аминь».

Врангель бросил свою армию и на крейсере «Генерал Корнилов» бежал в Константинополь.

— Жалкий авантюрист, — сказал Фрунзе. — А я-то был о нем лучшего мнения… Фальшфейер…

Вот и ликвидирован Южный фронт. Нет больше Южного фронта. Керчь, Феодосия, Симферополь, Севастополь… Крым свободен! Отныне и навеки это — советская земля. Кровью десяти тысяч своих лучших сынов оплатили рабочий класс и крестьянство свой последний смертельный удар по контрреволюции. Но революционный порыв оказался сильнее соединенных усилий природы, техники и смертоносного огня…

В Симферополе к Фрунзе пришла студенческая делегация. Вперед выступил пожилой человек со светлой бородкой, с красным бантом на лацкане вытертого синего пиджака. Человек откашлялся и звучным голосом торжественно произнес:

— По ходатайству студентов и профессоров Крымскому университету решено присвоить имя освободителя Крыма — Михаила Васильевича Фрунзе!..

Это был профессор Байков! Михаил Васильевич сразу узнал его. Байков, конечно, тоже узнал его, не мог не узнать, но официальность минуты требовала сдержанности. И вот, к удивлению студентов, знаменитый полководец прижал профессора к груди, расцеловал и вдруг заговорил языком науки:

— А ведь существует адекватное знание!

— Существует, Михаил Васильевич, существует.

— Как вы оцениваете работу Госсена?

Профессор смахнул слезу.

— Теперь я считаю, что законы экономики имеют не психологическую природу, а классовую.

— Ну вот и доспорили. Спасибо вам за все. И за жизнь… Как видите, она мне очень пригодилась.

В группе студентов находился восемнадцатилетний юноша. Он с интересом и волнением наблюдал за сценой встречи двух давних друзей. Это был будущий великий физик Игорь Васильевич Курчатов.

Гражданская война закончилась. Так, во всяком случае, считалось. Михаил Васильевич сбрил бороду. Он дал отпуск Блюхеру. На два с половиной месяца! А потом Василия Константиновича назначили военным министром и главнокомандующим Народно-революционной армией Дальневосточной республики. Ему еще предстояло добивать белогвардейцев на Дальнем Востоке и выкуривать японцев из Владивостока. Николай Куйбышев со своей Девятой отправился в Грузию утверждать Советскую власть. За штурм Пойлинского моста через Куру, за бои на Сурамском перевале и освобождение Батума его наградная третьим орденом Красного Знамени. Уборевич еще в октябре, до штурма Чонгара и Перекопа, был послан на Правобережную Украину, где объявился Петлюра, сколотивший между Днестром и Южным Бугом сорокатысячную армию. С Петлюрой было покончено за одиннадцать дней. Здесь прославилась кавбригада Котовского. Уборевича назначили на Тамбовщину заместителем командующего войсками Тухачевского. На Тамбовщине Уборевич и Тухачевский громили левоэсеровские банды Антонова.

Однажды Михаил Васильевич привез домой чайный серебряный сервиз.

— Какая прелесть! — восхитилась Софья Алексеевна.

Он смутился.

— Тут сказано: «За особо понесенные труды по ликвидации врангелевского фронта». Наградили. Одним словом, как в старых дворянских романах: фамильное серебро.

— А что же мы будем с ним делать?

— Чай пить.

— Из такого сервиза? Приходят, к примеру, к тебе ивановские рабочие — а у тебя серебро на столе.

— Черт! В самом деле как-то нехорошо. Будто царский генерал. Запрем или пожертвуем?

— Пожертвуем.

— Быть тому. А вот с награждением Почетным революционным оружием можешь поздравить! Это тебе не серебряные ложечки.

Он показал Софье Алексеевне шашку с золотым эфесом, с орденом Красного Знамени на ножнах и надписью: «Народному герою Михаилу Васильевичу Фрунзе ВЦИК РСФСР». Приложил ее к губам, поцеловал.

— Волос рассекает.

Она рассмеялась.

— А главного-то и не заметил: «Народный герой»!

— Заметил. Знаешь: все это приятно и в то же время… Тебе не кажется, что чересчур уж громко: герой?! «Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и ни герой…»

— Я так понимаю: раз народный герой, значит, народ присваивает тебе такое звание.

— Все правильно, логично. Меня не пугают громкие звания и названия. Только ум ограниченный может придавать самодовлеющее значение таким вещам. Я уже не раз говорил, что наши победы объясняются не особыми талантами и заслугами военных работников, каким я себя сейчас считаю, а тем, что в ходе революции объективная обстановка выдвигала на первый план военные задачи и привлекала к ним внимание партии, всего пролетариата и крестьянства. Вот моя точка зрения. Но Почетное оружие — редчайшая награда; ее получили всего трое: Ворошилов, Котовский и я. Будь моя власть, я бы…

— Какую тебе еще власть? И так хоть отбавляй.

Власти в самом деле хватало. Его назначили командующим всеми вооруженными силами Украины и Крыма, уполномоченным Реввоенсовета Республики, избрали членом ЦК компартии Украины, ввели в состав Совета Народных Комиссаров Украинской ССР, и он стал заместителем Председателя Совнаркома, а также заместителем председателя Украинского экономического совещания, причислили к Генеральному штабу. Это последнее особенно растрогало его. Ведь по статуту к Генштабу причисляли, главным образом, лиц, имеющих высшее военное образование, окончивших, например, по первому разряду Академию Генштаба. Еще не было случая, чтобы без такого образования присваивались все права генштабиста. А Фрунзе присвоили…

Михаил Васильевич только что вернулся в Харьков из Москвы, куда вместе с Ворошиловым, Буденным и Тимошенко выезжал как делегат Восьмого съезда Советов. Радостной была встреча с Валерианом Владимировичем Куйбышевым и Сергеем Мироновичем Кировым. Куйбышев приехал прямо из Туркестана, передал Михаилу Васильевичу приветы от старых боевых друзей — Федора Федоровича Новицкого, Якуба Чанышева, Исидора Любимова (который стал Председателем Совнаркома Республики), Наумова и других.

Дмитрий Фурманов! Он делегат съезда. На груди — орден Красного Знамени: за отважный десант в тыл генерала Улагая с Епифаном Ковтюхом. В Екатеринодаре Дмитрий Андреевич был начальником политотдела. Теперь — в Одиннадцатой армии, в Тбилиси, редактор газеты «Красный воин».

Увидел Михаила Васильевича, устремился навстречу. Оба обрадовались, сцепили руки вовсе не по-военному.

Но это был уже не тот Митяй, каким знал его Михаил Васильевич; и не известно, по каким приметам угадывается зрелость человека: то ли по выражению чуть усталых, не таких подвижных, как раньше, глаз, то ли по сухости выражения губ, то ли по спокойным, размеренным жестам, но перед Фрунзе был именно зрелый, возмужалый человек, хозяин своей судьбы, умный, расчетливый хозяин.

— Почему не писали? — строго спросил Михаил Васильевич.

Фурманов зажал улыбку в уголках рта.

— Не до меня вам было. Мы ведь за каждым вашим шагом следили…

А с Владимиром Ильичем Фрунзе будто и не расставался вовсе. Да и не расставались: каждый день обменивались пространными телеграммами. Проводя операцию в Северной Таврии и на перешейках, Фрунзе постоянно чувствовал на себе как бы пристальный взгляд Ленина. Потому и заговорил Владимир Ильич так, будто они и не разлучались. О недавних боях, о Махно, который отказался расформировать свою армию и влить бойцов в нормальные воинские соединения Красной Армии.