Комиссар сразу сбавил тон:

— Однако вы проворны, господин Михайлов.

— Служу революции.

— Нам кажется, вы проявляете излишнее усердие.

— Долг народной милиции — охранять общественный порядок.

— Так-то оно так, но на вас в думу поступают жалобы. Очень круто берете. Не боитесь, что могут убить из-за угла?

— Такова наша служба. А кому это — нам?

Комиссар, не найдя формальных возражений, ушел ни с чем.

— Угрожает, гадина, — сказал Фрунзе. — Что они выкинут еще? Состряпают какую-нибудь фальшивку. По логике должно быть именно так. Покушаться второй раз на убийство рискованно: рабочих мы предупредили.

Да, он знал, что его не оставят в покое. Малейший повод, малейший толчок извне или изнутри — и снова начнется смертельная схватка.

Еще в марте, на втором заседании Минского Совета, он поставил вопрос о созыве солдатского съезда, который должен создать фронтовой комитет. На фронте хозяевами должны быть сами солдаты, а не представители Временного правительства, вроде генерала Гурко, которого поставили командующим Западным фронтом вместо Эверта.

Большевики занялись подготовкой первого в истории солдатского съезда. Но идею Фрунзе подхватили эсеры и меньшевики. Временное правительство решило взять съезд в свои руки, оттеснив большевиков. И вот в Минск прикатил Родзянко. Не дремали и меньшевики. На съезд пожаловал сам председатель Петербургского Совета Чхеидзе, а с ним — свита: Церетели, Скобелев, Гвоздев. Они по-хозяйски заняли места в президиуме. Инициаторы созыва съезда Фрунзе, Мясников, Алибегов оказались словно бы оттертыми на задний план. Правда, на помощь минским большевикам прислали Бадаева и Ногина. Бадаева, депутата большевистской фракции IV Думы, Фрунзе знал лично. Установки партии, Ленина были ясны обоим: армию необходимо организовать на новых, революционных началах. Солдат, если он хочет свергнуть капиталистов и помещиков, должен стать политиком, интернационалистом, стремиться в своих действиях к единству с рабочими и беднотой, руководствоваться указаниями большевиков. Нужно, чтобы братание не ограничивалось разговорами о мире вообще, а переходило к обсуждению ясной политической программы, к обсуждению вопроса, как кончить войну, как свергнуть иго капиталистов, начавших войну и затягивающих ее ныне.

— Самое нелепое, что после всего мне опять придется сидеть за одним столом с этим розовым боровом Родзянко, — сказал с усмешкой Бадаев. — Приковал нас бог к одной тачке — к политике. А тащим мы ее в разные стороны. Чья возьмет?

— Чхеидзе в этой упряжке, должно быть, мнит себя лебедем. Он галантен, как француз. Видите, с каким старанием прикалывает Родзянке свежий алый бант?

— Эти прохвосты всегда найдут общий язык.

Бадаев, или Егорыч, нравился Фрунзе своей какой-то невозмутимой величавостью, мужественной красотой. Это был «рабочий лев», как его называли в шутку. Но в шутке имелась своя соль. При взгляде на могучую фигуру Бадаева, представителя питерского пролетариата, на гриву его волос, на жилетку, под которой неизменно была свежая белая сорочка, возникала мысль о прочности и несокрушимости того дела, во имя которого он в течение ряда лет подставлял себя на думской трибуне под удары оголтелой своры всех врагов рабочего класса. Он был монументален. Царское правительство приговорило его, как и остальных депутатов-большевиков, на вечное поселение в Туруханский край. И вот Бадаев снова на коне…

Председательствовал на съезде командующий Западным фронтом генерал Гурко. Первое слово для приветствия предоставил Родзянке.

— Генеральский съезд, — шепнул Бадаев Фрунзе.

— Ничего, мы сделаем из него солдатский. А погончики с генералов снимем.

Родзянко дул в старую дуду. Классовый мир, война до победного конца во имя защиты завоеваний революции, обязательства перед союзниками.

Солдатские делегаты слушали хмуро.

Когда Бадаев стал излагать ленинские взгляды на войну и революцию, на армию, зал оживился. Родзянко, по-видимому, забыв, что он не на думском заседании, а на солдатском съезде, схватил председательский колокольчик и стал призывать Бадаева к порядку. Создалось комичное положение. Опомнившись, Родзянко бросил колокольчик и принялся разглаживать алый бантик у себя на груди. Бадаев улыбнулся и продолжал речь с еще большим накалом. Зал приветствовал его стоя.

А когда Фрунзе начал свою речь, солдаты стали недоуменно переглядываться. Михайлов ли это говорит?

А начал он так:

— «Долг наш: не щадя ни сил, ни времени, ни средств, безотлагательно приняться за работу. Пусть каждый отдаст свой труд в сокровищницу народной мощи. В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри, да отразит Россия дерзкий натиск врага…»

Раздались свистки. Кто-то крикнул: «Долой!» Фрунзе спокойно выдержал бурю протеста. Потом спокойно сказал:

— Правильно, товарищи! Я процитировал вам выдержку из речи бывшего председателя царской Думы, сидящего здесь в президиуме господина Родзянко. Как видите, господин Родзянко при любом строе поет одну и ту же воинственно-шовинистическую арию.

Зал грохнул. Все поднялись и стали бешено аплодировать.

— А вот за столом — бывший депутат Четвертой Государственной думы большевик товарищ Бадаев, которого все тот же господин Родзянко помог царскому правительству упечь в Туруханский край. Вот что такое классовый мир на деле.

Родзянко снова схватил председательский колокольчик.

— Я протестую! Это оскорбление… Требую привлечь… — Голос у него был зычный.

— А вы не делайте ручками так, — сказал Фрунзе. — Война нужна Временному правительству, Гучкову, Родзянке, Керенскому. Рабочим и крестьянам она не нужна. Уж поверьте мне. Мы сейчас решаем вопрос о том, кто должен быть хозяином на фронте. Хозяином должен быть фронтовой комитет, представляющий солдатские массы, а не золотопогонники. Пора отстранить царских офицеров и заменить их выборными командирами. Пора начать братание по всему фронту. Только общими усилиями с немецкими и австрийскими солдатами мы сможем похоронить войну. Да здравствует интернационализм!

Генерал Гурко не перебивал агитатора. В записной книжке пометил: «Михайлов. Большевик. Принять меры». Бадаев, Ногин уедут, а Михайлов останется. Солдаты единогласно избрали его во фронтовой комитет. Значит, он будет разъезжать по всему фронту и возмущать солдат к неповиновению. При случае большевистского агитатора нужно тихо, не возбуждая солдатских страстей, убрать… Убрать!

— Обо всем, что здесь происходило, я доложу Ильичу, — сказал Бадаев. — Спасибо вам, Арсений…

Сделавшись членом фронтового комитета, Фрунзе отправился в штаб фронта и потребовал пропуск на передовые позиции. Бравый поручик с наглыми, навыкате глазами, развалившись в кресле, лениво спросил:

— А зачем вам на передовые?

— Я член фронтового комитета.

— Да неужели! Вы поразили меня в самое сердце. Не велено-с, господин Михайлов.

— Кем не велено-с?

— Не велено-с. И вообще…

— А что — вообще?

— Катись-ка ты знаешь куда?..

— Вот теперь понятно, ваше благородие господин поручик Ольденбург.

В штаб армии ехать бесполезно. Там повторится то же самое. Генерал Гурко принимает меры. Решил поставить заслон перед каждым членом фронтового комитета.

Поразмыслив, Фрунзе сказал Любимову:

— Мы должны прорваться на передовые! Вот номер «Правды» со статьей Ленина «Значение братанья». Нужно разъяснить ее смысл солдатам, сидящим в окопах. Родзянко в своей речи проговорился: судя по всему, Временное правительство собирается начать наступление на всех фронтах. И это не одни предположения: Америка долго выжидала, но теперь вот ввязалась в войну на стороне Антанты. Еще в прошлом году Германия сделала предложение о мире, но союзники не заинтересованы в окончании воины: Германия на грани катастрофы, ее коалиция тоже. Теперь посуди сам: в феврале на союзной конференции в Петрограде принят план наступательной операции русской армии; Италия тоже согласна наступать. После провала апрельской операции Нивеля англичане и французы настойчиво требуют от Временного правительства решительного наступления. Если этот фокус им удастся, буржуазная диктатура укрепится как никогда, Советы будут разогнаны. Вот в каком свете рисуется мне сложившаяся ситуация. Необходимо любой ценой сорвать наступление! Во имя революции. Я хочу объехать весь Западный фронт. Ты должен помочь мне: найди чистый бланк удостоверения Петроградского Совета с печатью и заполни его на имя агитатора Михайлова.