Потеряв убитыми и ранеными десятка два, Курширмат увел отряд за карагачи. Он не ожидал, что горстка людей окажет такое жестокое сопротивление. Ведь они отрезаны, отрезаны! На месте «кзыл-генерала» Курширмат попытался бы на конях прорваться в Наманган, оставив тех, у кого нет лошадей, на произвол судьбы. Но, видимо, Пурунзо и не помышлял ни о чем подобном. Курбаши не знал, что делать дальше, жалел, что раздробил силы.
— По «кзыл-генералу» можно стрелять! — распорядился он.
Басмачи перешли в новую атаку. Силы защитников эшелона таяли. С бронированной площадки доложили о том, что снаряды израсходованы и остались всего две пулеметные ленты.
Старший охраны, хоть и не отвечал теперь за оборону эшелона, нервничал, лез со своими советами: нужно, мол, спасать не эшелон, а командующего, увести его насильно. Фрунзе приказал прекратить пустые разговоры. Он знал: нужно продержаться еще немного. Если даже красноармейцы, посланные в Наманган, схвачены басмачами, помощь все равно скоро подоспеет. Командующий фронтом не может затеряться, подобно иголке в стоге сена, на отрезке пути в сорок верст. В Уч-Кургане ждут эшелон, в Намангане недоумевают, почему поезд до сих пор не прибыл к месту назначения. А если курбаши порвали телеграфные провода, то тем хуже для них: и в Намангане и в Уч-Кургане войска подняты по боевой тревоге. Если бы они догадались отрезать Курширмату пути отступления в горы… Курширмат просто недалекий человек. Он сам себе подписал смертный приговор.
Командующий не испытывал ни смятения, ни досады. Все было предусмотрено, кроме глупости Курширмата. Глупый противник — самый опасный противник: он действует без логики, экспромтом — «что в голову взбредет». А ведь таких курбаши, по-видимому, большинство. Методы борьбы с ними тоже должны быть простыми: не гоняться за каждой бандой в отдельности, а занять все опорные пункты басмачей, вытеснить их из кишлаков, окружить летучими конными отрядами. Действовать примерно так же, как он действовал против белоказачьих банд Толстова. И если до этого басмачей «терпели», то сейчас им следует объявить беспощадную войну. Это сторона военная; что касается политической, то нужно поднять все население, чтобы у курбаши земля горела под ногами. Фергана разорена, хозяйство ее разрушено, поля не обрабатываются…
На западе появилось мутное пятно, оно быстро увеличивалось в размерах. Казалось, что надвигается песчаная буря.
— Кужело идет!
Смолкли выстрелы, басмачи рассеялись по долине. Они уходили в сторону Андижана. Их преследовали до вечера. Курширмат скрылся в горах.
— Ушел кривой шайтан, — сокрушался Мадамин. — Я его повадки знаю. Но мы его найдем и в горах. Возле Андижана сидит мой дружок курбаши Ахунжан. Я письмо ему послал: пусть переходит в Красную Армию. Если все станут кзыл-аскерами — басмачи пропадут.
— Спасибо, товарищ Мадамин. Примите эти простые часы. Золотых, к сожалению, нет. Подарок от командующего. Вы действовали смело и решительно.
Часы были большие, величиной с кулак, на массивной цепи. Мадамин обрадовался.
— Если кого-нибудь ударить по лбу…
Он обладал хорошо развитым чувством юмора.
— Дам вам добрый совет, Мадамин…
— Мое настоящее имя Мохаммад-Амин.
— Мохаммад-Амин. Никогда не старайтесь склонить на сторону Советской власти Курширмата: он потерянный для нас человек. Остерегайтесь его.
— Я учту ваш совет, товарищ командующий. Я знаю: Кривой Ширмат — очковая змея зум-зум.
«Ну а если все-таки постараться переманить кривого шайтана на нашу сторону?.. Большой подарок будет «кзыл-генералу»! — думал Мадамин. У него зародился, как ему казалось, очень хитрый план: ведь и змею можно приручить!..
Если бы Фрунзе мог знать его мысли, он сказал бы строго:
— Никогда не делайте начальству подарков!
Андижан охраняла Первая Приволжская татарская стрелковая бригада. Командовал ею Юсуф Ибрагимов, человек молодой, энергичный, с большим боевым опытом. Одно время он работал в Москве в Центральном мусульманском комиссариате. Теперь Ибрагимов по настоянию Фрунзе утвержден членом Реввоенсовета фронта. Ему придется перебраться в Ташкент, а бригаду оставить на Александра Тальковского.
Бригада прошла с боями от берегов Волги через уральские степи до Туркестана, взяла в плен белого генерала Акутина, захватила штаб Илецкого корпуса и теперь очутилась в восточном горном углу Ферганы.
Андижанцы встречали кзыл-батыра торжественным громоподобным завыванием саженных труб-карнаев. На площадь Старого города вышли все. Мужчины по случаю праздника надели каждый по два ватных халата, один поверх другого, подпоясали их лучшими цветными платками. Женщины были укутаны в черные паранджи. Мелькали шитые шелком и золотом тюбетейки мальчишек. Сидящие у дверей глинобитных домов аксакалы в зеленых и белых чалмах при появлении кзыл-батыра на площади поднялись и, сложив руки, стали кланяться. Фрунзе подошел к каждому из них и поздоровался по мусульманскому обычаю. Это было замечено всеми, и по толпе прошел одобрительный гул.
После митинга и речи Фрунзе местные джигиты устроили в честь высокого гостя улак — козлодрание, скачки. Эта спортивная игра давно была известна Михаилу Васильевичу.
Во время скачек всадники вырывали один у другого козла. Козел жалобно блеял, все покатывались со смеху. Смеялся и командующий. Тот, у кого козел останется к концу байги, считается первым джигитом края.
Победил двадцатилетний Суннатула. Фрунзе наградил его велосипедом. Джигит уселся на велосипед — и свалился в пыль. Поднялся смущенный, красный. Суннатулу поддразнивали, хватали за полы халата. Было весело.
На другой день Фрунзе как представитель власти принимал андижанцев, выслушивал их жалобы. На красноармейцев жалоб не было. Зато все просили найти управу на курбаши Ахунжана. «О нем говорил Мадамин», — вспомнил Михаил Васильевич. Ахунжан угонял лошадей, причем со строгим отбором: чистокровных и чистопородных. Впрочем, как уже было известно, за чистокровными лошадьми охотились и другие курбаши. Особенно ценились карабаиры и текинские. Их сбывали эмиру, а он — англичанам. Торговля крадеными лошадьми процветала, их целыми табунами перегоняли в Афганистан и Персию. Государственное коннозаводство находилось на грани краха. Следовало издать специальный закон, сформировать приемные комиссии, назначить цены на лошадей, построить государственные конюшни. Этот, казалось бы, второстепенный вопрос волновал командующего. В условиях Туркестана «конский вопрос» приобрел первостепенное значение.
…Фрунзе любил горы.
— У меня это почти врожденное чувство, — говорил он Куйбышеву. Через арчовый лес они поднимались на гору Сулеймана. Часто останавливались, окидывали взглядом окрестности. Летучий кавалерийский отряд оставили в одном из ущелий. Просто хотелось, отрешившись от всех забот, побыть вдвоем, почитать стихи, пофилософствовать. Стоять на камнях и следить за полетом гигантских кумаев, слышать шум их крыльев…
Они стояли на вершине, на стыке двух величайших горных систем мира — Тянь-Шаня и Памира. Внизу, в долине, раскинулся древнейший город Средней Азии Ош. Дали были затянуты голубовато-серой дымкой. На северо-востоке сверкали вершины Ферганского хребта, на юге белой пирамидой поднимался Кичик-Алай.
Фрунзе наклонился, засунул руку под камень и вынул что-то рыхлое, черно-бурое.
— Что это у вас?
— Семена. Я ведь в юности увлекался ботаникой.
— И чем они примечательны?
— Они лежат здесь много лет, ждут своего часа. Когда наступят благоприятные условия, они прорастут. Мне иногда кажется, что так бывает и с отдельными людьми.
— С той только разницей, что «благоприятные условия» приходится создавать самим людям. Вам хорошо — вы «кзыл-батыр». А я всегда мечтал и мечтаю посвятить себя науке, да вот все не могу «прорасти»: то ли условия для моих наук еще не созданы, то ли условия не выпускают меня в науку…
— Ваша правда. А вы знаете, для чего рожден человек?
— Догадываюсь. Послушайте:
