Командующий послал дары эмиру бухарскому: новенький граммофон с пластинками, большие бронзовые настольные часы, черкеску с газырями, бурку, кинжал кавказской работы и еще много всякого добра для министров эмира.

Через неделю пришло приглашение от эмира. Фрунзе с небольшим отрядом отправился в Бухару. Надел черкеску, повесил кинжал, шашку.

Во дворец эмира Михаила Васильевича вели под руки, точно немощного. На коврах сидели министры в белых чалмах и шелковых халатах. Вошел эмир, человек с длинной черной бородой и острыми горячими глазами. Все встали. Начались церемонные приветствия. Фрунзе усадили на почетное место рядом с эмиром, пододвинули цветные подушки из лебяжьего пуха и подлокотники. Мальчик принес кумган — серебряный кувшин и таз с полотенцем. Он обходил гостей, и каждый совершал омовение рук. На скатертях появились груды желтого урюка и чудом сохранившиеся громадные нежно-зеленоватые дыни. По кругу пошла узорная пиала кок-чая. Потом было пиршество, как в «Тысяче и одной ночи»: шашлык на вертеле из перепелок, подрумяненные цыплята, кишки с начинкой, лапша с миндалем и медом, пирожки с патокой, плов — венец всему. Все на золотых, серебряных и расписных глиняных блюдах. После плова — опять чай. Вбегали мальчики, раскуривающие чилим и обносящие гостей. Седой узбек играл на дутаре, пел и рассказывал древние истории.

А в это время в одной из комнат дворца томился Авалов. Вот уже две недели находился он здесь, но эмир так и не соизволил принять его. Переговоры велись с одним из министров — узбеком с громадным зобом, свисавшим ему на грудь. Всякий раз министр говорил: «Его величество эмир размышляет». Авалов начинал терять терпение. Старая лиса этот эмир… Боится прогадать. Постепенно Авалов перешел к запугиванию. Напоминал о судьбе хивинского хана, свергнутого народом, предрекал эмиру бухарскому такую же участь. Но министр с зобом, невозмутимо все выслушав, говорил: «Его величество размышляет. Политика подобна блуждающему руслу реки в песках пустыни. Каждый получит от аллаха за свои дела, хвала ему!»

В окно, забранное узорной решеткой, Авалов видел, с каким почетом и церемониями встретили Фрунзе и его свиту. Имя атамана Анненкова почему-то не вызывало здесь восторгов.

Эмир в самом деле размышлял. Он мечтал о великом «мусульманском государстве» и считал, что белые генералы и атаманы потерпели окончательный крах. Адмирал Колчак разбит и ожидает своей участи в Иркутской тюрьме; в Хабаровске и Владивостоке белогвардейская власть уничтожена, и ее не могли спасти даже японцы; Юденич бежал от Петрограда к англичанам; генерал Деникин застрял на Кубани, и все его планы рухнули. Конечно, Советская власть в Туркестане слаба. Но она держится. Народ не хочет белых атаманов и адмиралов. Сейчас важно выиграть время, провести мобилизацию и запастись английским оружием. Англичане — вот реальная сила в борьбе против Советской власти. Но к решительной войне эмир пока не готов.

Несколько дней вел Фрунзе переговоры с министрами эмира. Они не говорили ни «да», ни «нет», отделывались общими фразами о дружбе и взаимном уважении. Он-то все понимал, но и ему сейчас важно было выиграть время; потому-то он не выказывал ни раздражения, ни нетерпения. Он выяснил главное: Анненкову эмир помогать не станет.

Командующий заторопился в Ташкент. В день отъезда Фрунзе министр с зобом сказал Авалову:

— Состояние здоровья не позволяет его величеству принять вас. Передайте атаману изъявления дружбы и высокого уважения со стороны его величества эмира. Мы вынуждены прервать переговоры на неопределенное время, до полного выздоровления его величества, да пошлет ему аллах долгие годы царствования.

Авалов в упор посмотрел на зобатого министра и сказал:

— Передайте своему эмиру, что он о многом пожалеет, но будет поздно. Да пошлет ему аллах долгие лета царствования! В чем я лично сомневаюсь…

Его вежливо выдворили за пределы Бухары.

По радио Фрунзе договорился с командующим Восточным фронтом о помощи: с севера на Семиречье должна наступать так называемая Сергиопольская группа войск. От Ташкента через горы в обход выступит Третья Туркестанская дивизия — все, что сейчас можно послать против Анненкова.

В марте Копал окружили. Осада длилась целую неделю. В конце концов белый гарнизон сдался. Преследуя разбитые банды, Красная Армия вышла на границу с Китаем. Казачьи отряды, оказавшись на территории Китая, опомнились. Через кульджинского губернатора они сообщили в штаб Красной Армии, что готовы сдать оружие — только бы их пустили домой! Фрунзе обещал амнистировать. Анненков остался в Кульдже один. Семиреченский фронт распался.

По логике событий Фрунзе должен был бы устремиться в Верный, обнять сестер и старую мать. Но командующий есть командующий, и в своей деятельности он обязан руководствоваться не личными порывами, а соображениями государственного порядка. Его время расписано по часам, и все нерешенные проблемы здесь, в Туркестане, — задачи первой очереди и чрезвычайной важности.

В его распоряжении всего три дивизии. И они разбросаны маленькими гарнизонами от заснеженных пиков Семиречья до Кушки и Красноводска. По сути, дивизии еще только формируются. Двадцать тысяч красных бойцов на весь необъятный Туркестан! И не известно, что из себя представляют эти войска, окруженные со всех сторон отрядами басмачей, беков и эмира. Нужно побывать в каждом гарнизоне, обследовать части. Весь Туркестан разделен на три фронта (по дивизии на каждый): Семиреченский, Ферганский, красноводское направление. Необходимо в срочном порядке расколоть басмаческое движение, переманить на свою сторону руководителей кулацко-басмаческих отрядов. (Казалось бы, неосуществимое дело! Но Фрунзе знает, что переманить надо…) И еще национальный вопрос. Сложный, запутанный вопрос. В Ашхабаде открывается съезд представителей туркменского народа. Фрунзе приглашен и должен быть. «Установление правильных отношений с народами Туркестана имеет теперь для Российской Социалистической Федеративной Советской Республики значение, без преувеличения можно сказать, гигантское, всемирно-историческое», — говорит Владимир Ильич.

Ленина и Фрунзе разделяют тысячи верст, но никогда еще до этого Михаил Васильевич не общался с Ильичем так часто, как теперь. Телеграммы Ленина. Телеграммы, доклады, письма Ленину.

Советская республика находится в блокаде. Требуются нефть, бензин, хлопок и другое сырье для фабрик и заводов. Нефть, хлопок в Фергане. Но здесь действует более сорока басмаческих банд. На железных дорогах беспорядок, и трудно, почти невозможно отправить это сырье из Туркестана. Приходится воевать за то, чтобы туркестанские железные дороги были подчинены фронту, ему, Фрунзе.

Кстати, об установлении правильных отношений с народами Туркестана. Тут пока что дело обстоит не блестяще. Русское колонизаторское чиновничество утвердилось на всех видных постах, в государственном аппарате. Оно выдает себя за единственных представителей «диктатуры пролетариата», призванных управлять разноплеменной азиатской массой, которая-де в силу вековой отсталости не может ничем руководить. Михаил Васильевич называет таких чиновников «колонизаторами». Баи, манапы, духовенство с оружием в руках отстаивают свои привилегии, натравливают дехкан на представителей «янги турмыш» — новой жизни. Кучка мусульманской мелкобуржуазной интеллигенции считает себя выразительницей дум и чаяний всей «тюркской» «мусульманской нации», требует создания некой «Тюркской республики» «без русских». И это все было бы полбеды, если бы не приходилось бороться с националистическим засильем в самом крайкоме. Националистическую позицию занимают председатель крайкома партии и председатель ТурЦИКа. Много в Туркестане меньшевиков, эсеров, анархистов, они подогревают страсти, пытаются мешать всяческими способами. Нужна чистка партийных и советских органов Туркестана!

Самое сложное в том, что все задачи приходится решать сразу.

Пока части Третьей Туркестанской дивизии пробирались по горным проходам к Копалу и Лепсинску, стремясь окружить банды Анненкова, Фрунзе был занят «басмаческим вопросом» и готовился к поездке по отдаленным гарнизонам, вплоть до Кушки и Красноводска.