Но теперь ты не понимаешь, ты удивляешься, отчего тебе было так хорошо, отчего ты визжала и хотела раскачиваться сильнее, сильнее… Фу, какой ты была глупой! Да буквально вчера, еще вчера утром ты была глупой девчонкой, которая весь мир представляла радостным полетом на качелях, а людей – своими любимыми и послушными куклами. И вчера же ты многое поняла.

Ты вернулась домой, вынула из альбома фотографии и стала их рвать. Рвать на мелкие-мелкие кусочки, так, чтобы уже не склеить… Заглянула мама, увидела, отобрала уцелевшие. А ты разрыдалась и рассказала. Про Аленку, про Сашу… Не надо было рассказывать, но иначе ты тогда не могла. Или всё сломать, изорвать, или обо всем рассказать.

Как ты шла вчера из школы и увидела их. Свою подругу Аленку, с которой была вместе еще в детском садике, и Сашу из десятого «Б». Ты дружила с ним почти полгода… Они стояли и целовались. Стояли на той самой дорожке – по ней ты каждое утро ходила в школу. Будто нарочно желали тебе показать… «Ничего, ничего, дочушка, – нашептывала мама, гладя тебя, прижимая к себе, – ничего, всё наладится. Наладится, родненькая. Ничего-о».

Конечно, ты знаешь, наладится. У всех налаживается, все живут… Никакой трагедии.

За детским городком и хоккейной коробкой с упавшим забором – другая девятиэтажка. За ней еще дома, еще много-много домов. И в одном из них Саша, еще в одном – Аленка. Что сейчас они могут делать? Аленка, наверное, сидит за уроками – она ведь такая прилежная! – а Саша торчит во дворе с парнями. А может, болтают по телефону. Друг с другом…

Еще позавчера, во вторник, ты сама целыми вечерами болтала, мама ругалась, иногда полушутливо пугала, что твои уши от этого станут большими и мягкими, как у слона. Теперь телефон спокойно стоит в прихожей на тумбочке. Теперь телефон не нужен тебе… Зачем?

Ты вздрогнула, дернула вперед голову. Стекло угрожающе хрустнуло, лоб обожгло холодом… Через детский городок шагает парень. Темный силуэт, руки в карманах короткой куртки, локти так знакомо растопырены. Идет не спеша, но шаги его широки. Только он, только он может так… Вот вытащил из кармана правую руку, походя качнул качели. Ты точно бы услышала скрип. «Саша!» – и крутанулась прочь от окна, задыхаясь от волнения и радости, метнулась к двери.

Нет, не надо… Пускай идет… А куда он может идти? Ты пытаешься сомневаться, ты еще не веришь; тебе хочется продолжать на него злиться. Но кто-то выкрикивает внутри тебя маминым голосом: «Беги же, встречай! К тебе он, дуреха, к кому же еще?! К тебе-е!..»

И ты мчишься в прихожую через зал, где смотрят телевизор родители.

– Что случилось? – всполошилась мама. – Куда ты?

– Нет, нет, ничего… так, – через силу отзываешься ты и прилипаешь к входной двери.

Светлый кружок глазка. Ты зачем-то смотришь в него, хотя уверена: Саша сейчас наверняка только подходит к подъезду… Зеленая панель стены, щит со счетчиками, часть соседской двери.

– Ну когда он кончится, в конце-то концов! – слышится ворчание папы.

– Сейчас кончится, сейчас переключишь, – мамино ворчание в ответ.

– Там уже матч десять минут…

– Погоди!

Несколько долгих секунд тишины, только невнятные голоса актеров из телевизора. Затем папа начинает по новой:

– Раз в месяц можно и не досмотреть этих своих… Там ждать не будут, залепят банку, а потом сиди, как дурак…

– Да погоди ты, а!

– А, ну тебя, – обижается папа, – совсем мозги потеряла со своими Кончитами.

Ты, конечно, слышишь их перебранку, но слушаешь совсем другое… Нет, лифт молчит. Ты смотришь в глазок. Всё та же часть соседской двери, зеленая краска панели, щит… А лифт все молчит…

– Можешь переключать на свой футбол чёртов, – разрешает мама.

– Это твои сериалы – чёртовы!

– Ладно уж, не распыхивайся. – Слышно, как мама встает с дивана. Скорей всего, сейчас на кухню пойдет.

– Дочура, ты чего здесь?.. Звонишь?

– Угу, – ты дергаешь головой, набирая знакомый, совсем еще недавно такой дорогой номер.

– Кушать не хочешь? Я омлет с колбаской пожарю. А?

– Не, не хочу. – Ты следишь за тишиной в трубке, гадаешь, чем прервется она, чьим голосом, какими гудками… Торопливый пунктир коротких: ту-ту-ту-ту.

– Может, компотик открыть? – продолжает мама. – Хоть посластим душу.

– Мам! – Слезы готовы брызнуть из глаз. – Дай мне поговорить, пожалуйста! Не хочу я ничего.

– Да ради бога, ради бога. – Мама то ли пугается, то ли обижается. Уходит на кухню.

Медленно, непослушно твой палец нажимает на кнопки с цифрами. Теперь номер ее, Аленки. Если ответит, молча положить трубку. Если возьмет ее мама или бабушка, узнать, дома ли она, и тоже скорей положить. Да, надо узнать…

Ты ждешь. Секунда, другая, легкое шипение где-то там, в глубине трубки. А затем: ту-ту-ту-ту… Ты швыряешь проклятую трубку, в телефоне что-то отчаянно звенькает.

– Что ж такое-то?! – Мама выскочила из кухни.

– Что-о! – кричишь ты в ответ, смотришь на нее ненавидящим взглядом, пытаясь установить трубку на рычажках.

– Доча, – мамин голос становится тихим и ласковым, – тебе плохо? Скажи…

– Мне хорошо. Хо-ро-шо! – Ты отворачиваешься к вешалке и прячешь лицо в одежду; щеку щекочет мех твоей кроличьей шубки… Дурацкая детская шубка с обтершимся воротником и рукавами, и лезет все время…

Мама обнимает тебя, шепчет в самое ухо:

– Успокойся, миленькая, не надо. Не надо. Не стоят они того. Все еще будет, все будет.

Да что она говорит?! Как же ты могла ей вчера рассказать, обо всем рассказать?.. Ты отталкиваешь ее руки и быстро возвращаешься в свою комнату. Включаешь лампу, падаешь на тахту.

Из зала слышен бубнеж: мама вводит папу в курс дела. Этого еще не хватало… И он что-то бубнит. Что он может бубнить? Что он может ответить?.. Дура, какая ты дура, зачем ты вчера рассказала?.. Поделиться захотелось, поддержку почувствовать. Идиотка!

Ты протягиваешь тяжелую, словно чужую руку к магнитофону. Нажимаешь кнопку PLAY. И тут же заворковала Лика, вкрадчиво заворковала, но совсем не грустно, не по правде:

Щелкаешь STOP. Из зала все тот же бубнеж. Куда деться? Как бы исчезнуть. Для всех… и для себя.

– Да пройдет, чего ты? – наконец внятный, слегка досадливый папин голос. – Я вон в свое время аж вены себе пилил, и ничё… Ну давай! – вскрикивает он искренне. – Бей! Бей же!.. А-а, тормоз хренов… Видала? Такой момент!..

Но ведь он это был. Он, Саша. Только он так ходит, только он мог так качнуть качели, ее качели… Сейчас стоит у подъезда и боится подняться, курит сигарету одну за другой… Ты вскакиваешь с тахты… Нет, его просто не пускает эта старуха консьержка, эта карга. «Поздно уже, люди спать легли. На работу завтра, на учебу. Нечего по ночам…»

– Ты куда? – суетится мама вокруг тебя. – Куда, дочушка?

Ты натягиваешь кроссовки, сдергиваешь с крючка шубку.

– Сейчас вернусь.

– Да куда в такое-то время?! Ви-ить!

– Чего опять? – откликается папа.

– Иди сюда! Чего… Надо, значит!

– Ну? – Папа уже в прихожей.

– Вот, собралась куда-то…

– Сейчас… я… вернусь, – раздельно произносишь ты, отстраняешь маму, желая отпереть дверь.

– Ви-ить, – голос у мамы становится писклявым, мокрым каким-то, – иди с ней.

Папа сует ноги в туфли, шуршит болоньевой курткой. Бормочет:

– Сумасшедший дом… в самом деле…

Спускаетесь вместе на лифте. Ты наблюдаешь, как сквозь щелку неплотно сомкнутых дверец плывут этажи. Папа раздраженно посапывает, но слов не говорит. Спасибо.

В вестибюле никого постороннего. Консьержка за своим столом ест макароны с фаршем из прозрачного контейнера.

– Ко мне не приходили? – ты стараешься выглядеть как всегда.