Илье показалось, что она хочет остаться с ним наедине, поэтому поддержал:

– Мы пройдемся.

Валя резко, как-то вздрогнув, глянула на него. То ли непривычное словцо «пройдемся» удивило, то ли другое заставило вздрогнуть…

Почти насильно Илья забрал у нее ведро с платочком на дне. Пошли.

– Вчера с двумя полными отпустил, – усмехнулся, – а сегодня… Извини. Как-то, – осекся, решая, стоит или не стоит признаваться, – как-то хреново на душе все эти дни.

Сказал и замолк. И Валя не отозвалась, как сделали бы девяносто девять из ста девушек, вопросом «почему?». Молча шла рядом, отклоняла голову от нависающей над переулком крапивы. Ждала, видимо, что он скажет дальше. И Илья искал дальнейшие слова, и все они были не теми, какими-то слишком простыми, неточными, заболтанными. Их наверняка говорили тоже девяносто девять из ста, и ему не становиться сотым. Ведь это его жизнь, и слова должны быть только его, а не общие.

Но новые слова не приходили в голову, не придумывались, язык ворочался во рту тяжелой, широкой лопатой. А надо было говорить, раз уж начал.

– Ты вот учиться дальше не хочешь. И уезжать. Получается, здесь навсегда готова… И как мне? Бросать, вернуться я хочу теперь.

Он покосился на Валю, а она как-то странно на него. Может, испуганно, а может, с надеждой.

– Ты хочешь, чтоб бросил?

– Нет! – Она почти вскрикнула. Значит, не надежда.

И Илья задал этот дурацкий вопрос, который только что ждал от нее:

– Почему?

– Да как же – два года проучился. Как бросить?

– Ну, бросают же.

Валя сдвинула брови, на лбу появились полоски морщин – тоже искала слова.

– Но… А… А родители?.. Это ведь убьет их просто. Столько сил… Не надо.

– Не надо, – повторил Илья; почувствовал, что стал злиться – не на Валю скорее, а на то, что она сказала ему то же, о чем он сам все последнее время думал. – Но ведь это моя жизнь. И мне решать… Если я ошибся и теперь вижу, то как…

– Ни в чем ты не ошибся. Всё правильно.

– Хм! Что правильно?

Валя не ответила. И ему стало стыдно за этот вопрос. Какой-то немужской, что ли.

– Извини. Да, я понимаю – для них это ударом будет. Они изо всех сил… Ради меня… Но еще три года. Три года вот так по этим Золотым долинам… из последних сил. А потом… – Попытался вглядеться в ту тьму, что стояла за розовой картинкой, где ему вручают диплом, и отшатнулся – тьма была непроглядная. – Нет, про потом не надо. Хотя бы три года. Я там, ты здесь. Каждое лето такое – сил нет ни с кем встретиться, поговорить. С тобой вот… Я тебя не игнорю… Каждое утро собираюсь, а вечером с ног валюсь… Зимой – лес валить за гроши… Да не в этом, блин, дело. Не в этом.

«А в чем? – спросило внутри, не с ухмылкой, не с иронией, а кажется, с болью, желанием понять и после этого попытаться ответить. – В чем дело?»

Они уже почти пришли. Илья не хотел расставаться с Валей, вернее, хотел договорить. Остановился. И она остановилась.

– Что вообще меня там ждет? Тьфу!.. – Снова не те слова. – Не ждет, никто никого не ждет. Бери и отвоевывай. Все отвоевывают свое место. Э плейс ин зе сан… А я не хочу, Валь. Честно. И экзамены сдавать, зачеты все эти. Толку? Вон узнал весной: кто в прошлом году закончил – никто не работает. Ну, по диплому. Двое ребят в экспедицию уехали – и всё. Они, может, и правильно – практика, но… Но все равно… А остальные, – углубляться в это «но» было сейчас лишним, – остальные или в поиске, блин, или доставщиками. Самая востребованная работа – жратву доставлять. Нам постоянно парят: выпускники работают в «Газпроме», «Роснефти». Ну да, работают – один из ста… Переизбыток… Я был на защитах, там такие… Прямо ученые были готовые. Если они не смогли, то я уж куда…

И только стоило замолчать, снова появился этот голос внутри. И теперь усмехался, хмыкал: «Поплакался? Будешь ждать, что она скажет: “А ты – сможешь!”?»

Валя молчала. В ее глазах нет скуки, досады, но и сочувствия тоже нет. И до пощипывания в пальцах потянуло ее обидеть. Взять и обидеть, чтоб растормошить, оживить.

– Ладно, пошли, – сказал резко, почти грубо, и первым двинулся к калитке. Валя, слышал, держалась за спиной.

Раздражающе-резко и одновременно приятно пахла мелкая травка, которая растет обычно на малоезженых дорогах, во дворах. Днем ее не слышно, а вот на закате просыпается. Как ее называют?.. Он знал много названий трав, но все это были огородные сорняки, а она на огороде не встречалась, вроде как и называть ее нет надобности.

– Если что, завтра поедешь? – спросил; в машине договорились предварительно – «как силы будут», и вопрос его был ненужный, пустой, заданный, чтоб не расходиться молчком.

– Не знаю. Отпустят – поеду. Может, дела какие…

– Ясно. Ну ладно, иди родителей порадуй. Поч-ти полторы тыщи ведь получилось?

– Угу…

Илья прижался своими губами к ее губам. Она не сопротивлялась, но и в этот раз не отозвалась. Поцелуй получился сухой, пресный.

…Долго не мог уснуть. Может, оттого, что завтра решили никуда не ехать и потому не надо было рано вставать, может, не так устал сегодня физически – весь день проторчал за прилавком, на обратном пути дремал…

То лежал на узкой железной кровати с похрустывающей при каждом движении сеткой, то ходил по комнате, оглядывал вещи, то, выключив свет, смотрел в окно, в черноту. После города даже в полнолуние ночи кажутся темными. А сейчас луна была молодой, узенькой, зато звезд бессчетно. Они горели не мерцая, круглыми белыми точками.

Было совершенно тихо и в то же время неспокойно, нудно. Илья несколько раз в жизни пробовал курить, и ему не нравилось. А вот сейчас, казалось, покурил бы с удовольствием. Чего-то хотелось… Может, выпить.

Хе-хе, вот так и спиваются хорошие мальчики. Читают правильные книжки, смотрят научно-популярные фильмы, копаются в «Википедии», открывая для себя мир с тысячами важных событий давнего и недавнего прошлого, слушают по интернету лекции, запоминают термины, а потом попадают во взрослую жизнь, нагруженные кучей знаний, но без реального опыта. Голые, по существу, нищие, одинокие. Начинают думать, недоумевать, сомневаться, отчаиваться. Голова разбухает, мозги воспаляются. И возникает необходимость погасить это воспаление. И идут за водкой или покупают траву или колеса…

И дед, и папа рассказывали, что до конца восьмидесятых в их поселке частенько происходили драки; крошечный Кобальтогорск был поделен на три части между компаниями парней. Это не были хулиганы, тем более бандиты. Нормальные ребята – днем учились в школе или работали, а вечером сбивались в стаи и охраняли свои районы. Центр (коттеджи, где жили Погудины), Панельки (четырехэтажные дома) и Деревяшки (самострой и бараки для первых поселенцев). И не дай бог было в сумерках попасться на чужой территории такой стае. До серьезных избиений, кажется, не доходило, но поддавали обязательно. Побитый часто бежал к своим, завязывались драки стенка на стенку. Взрослые особо и не вмешивались – воспринимали как явление природы.

Если парень и девушка из разных районов начинали дружить, то обязательно получалось подобное «Ромео и Джульетте». Хотя днем все было нормально – подравшиеся накануне приходили в школу, садились за одну парту, без злобы смотрели друг на друга подбитыми глазами, обсуждали подробности; влюбленные гуляли где хотели, но вот солнце садилось, и наступал этакий комендантский час.

Бандитские девяностые, как ни странно, уничтожили эту традицию. Заводилы превратились в настоящих бандитов, куда-то поразъехались и почти все исчезли, сгинули.

Илья рос, когда в поселке было спокойно, но это было спокойствие кладбища. Жизнь не пульсировала, не звала что-нибудь такое вытворять, доказывать.

Подобные войны между районами, он читал, были раньше повсюду. Дрались в городах, дрались в деревнях или деревня на деревню. Может быть, это было необходимо, чтобы вырастить крепких, смелых, настоящих мужчин.

Дед был крепким, и папа рядом с ним выглядел как подросток. Когда дед умер, папа стал крепче, но уже не таким, каким был дед. А Илья… Вот ему двадцать лет, два года он большую часть времени живет отдельно от родителей, но по-настоящему от них не отлепился. Ждет помощи, всегда держит в голове, что может к ним вернуться. При необходимости.