Добрых два часа я почти непрерывно говорил, время от времени смачивая горло глотком воды. Наконец, любопытство постояльцев было по большей части удовлетворено. Меня выпустили из гостиной и я отправился к себе наверх собрать вещи.

Но едва я раскрыл саквояж и уложил на дно первую пару белья, как скрипнула дверь комнаты, пропуская величественную мадам Грижецкую.

— Владимир Антонович, — проговорила она. — Я вижу, вы собрались съезжать. Но вам, наверное, будет затруднительно забрать сразу все свои вещи. Да и новый ваш дом, насколько мне известно, еще предстоит привести в порядок. Вы не спешите, возьмите необходимое. А прочее пускай пока что здесь остается. Как обживетесь, так и заберете остальное.

Вдова помолчала и, чуточку стесняясь и по своей привычке оглаживая платье спереди, добавила:

— А, может, и ночевать будете, покамест мало-мальским хозяйством не обзаведетесь. Коли появится кто, вещички ваши аккуратно сложим, приберем и по первому вашему слову отдадим. А что ценного если имеется, так давайте, я у себя спрячу.

Я долго думать не стал. Вынул из секретера папку с документами и шкатулку с матушкиным наследством и передал Грижецкой. Потом покидал в саквояж две пары белья, гоночную аммуницию и отправился, наконец, обживаться на новом месте.

Вечер был чудо, как хорош. Повинуясь сиюминутной прихоти, я не стал брать извозчика, и решил прогуляться. Недалеко от пансиона, у входа в парк, я купил свежий номер «Ведомостей», сунул его в карман сюртука и неспешным шагом отправился к себе домой. В саквояже помимо моей одежды лежали две парафиновые свечи, презентованные внезапно подобревшей ко мне мадам Грижецкой, и большой кусок мясного пирога, купленный Глафирой в ближайшем трактире. Конечно, если бы я обратился к почтенной вдове, она не отказала бы собрать мне ужин с собой, но одалживаться, пусть и в мелочах, совершенно не хотелось. А то в один прекрасный день возьмет мадам и предъявит счета к оплате. И никуда не деться, придется возмещать.

Вот так я и шел, помахивая саквояжем, улыбаясь красному закатному небу, немногим встречным прохожим, воспоминаниям о любвеобильной Анастасие Томилиной и всему миру. А еще я строил планы на ближайшее время. Сегодня я собирался еще раз переночевать на заднем диване разбитого мобиля, а с утра заняться делом. Прокатиться на мотоцикле по лавкам и мастерским, закупить массу необходимых вещей, а потом чистить и мыть, снова чистить и снова мыть. И выносить из избы кучи мусора. А потом…

Потом идиллия моя была напрочь разрушена звуками, донесшимися из ближайшего переулка. И звуки эти были таковы, что пройти мимо я не мог никаким образом. Тут, совсем рядом, плакал ребенок. Негромко, тоскливо, безнадежно. Я знал, что это может быль уловкой для подманивания глупых и честных горожан под ножи гопников, поэтому, сворачивая в темный переулок, как следует огляделся и нашарил в кармане пару болтиков.

Стараясь ступать неслышно, я прошел в ту сторону, откуда доносился плач и оказался в таких трущобах, что и не описать. На подгнившей скамейке у полуразвалившегося дома сидела девочка лет десяти. Хотя она могла быть и старше: хронически голодающие дети не вырастают большими. Девочка гладила по голове мальчишку, видимо, брата. Он лежал на этой же скамейке головой на коленях сестры и, видимо, был в беспамятстве. Рядом на корточках сидела еще одна девочка, помладше. Она-то и плакала.

Картина эта в момент разнесла все мое благодушное состояние. Я присмотрелся еще и узнал мальчишку: тот самый газетчик, что запомнился мне в самый первый день. Оставить это я решительно не мог, но и что делать тоже не слишком представлял. Ну да и ладно: ввяжемся в драку, а там — по обстоятельствам.

Я сделал шаг вперед и кашлянул, обозначая свое присутствие. Старшая девочка подняла голову, младшая тут же замолкла и мгновенно метнулась за спину старшей.

— Кто ты? — нервно спросила старшая, что-то нащупывая в кармане ветхого платья. Нож? Вполне возможно.

Просчитать ситуацию было несложно. Дети, скорее всего, сироты. Пацан пытался работать, чтобы хоть как-то прокормить себя и сестер. До какого-то момента у него выходило, а сейчас… Да тоже гадать особо не нужно. Напали, избили, деньги отобрали. Что будет дальше? Разве что в приют идти, а то подберут добрые дяди, да пристроят к делу — деньги им на выпивку зарабатывать. Как-то случайно попал на передачу про Хитровку. Интересно было, но ужасов наслушался выше крыши. Здесь не Москва, конечно, но корыстных и безжалостных людей хватает.

— Меня зовут Владимир Антонович. Что с парнем? Живой?

— В беспамятстве, голову ему пробили. Эвон сколь кровищи натекло, — буркнула старшая.

На мой взгляд, «кровищи» было не так уж и много, но спорить было не к месту.

— В больницу его надо, к доктору, — осторожно заметил я. — А то еще помрет. И как вы потом без брата жить будете?

Мелочь, проникшись перспективой, снова принялась всхлипывать. А старшая, и без меня уже прикинувшая расклады, глянула на меня хмуро:

— А платить дохтуру кто будет? Ты, что ль?

— А хоть бы и я.

— А не врешь?

Вопрос был задан нарочито грубо, но я видел: в глазах девочки помимо угрюмого недоверия появились робкие лучики надежды. Теперь надо было ответить так, чтобы она уверилась. Только вот сработают ли здесь клятвы, ходившие среди шпаны в мое время? Не попробуешь — не узнаешь, рискну:

— Да чтоб я сдох! Хочешь, на зуб дерну?

Девчонка искоса посмотрела на меня и мотнула головой.

— Не надо. Верю.

— Тогда ждите здесь, сейчас схожу за извозчиком.

Обернулся я быстро. Правда, водитель кобылы напрочь отказался заруливать в переулки. Ну и ладно: донести пацана мне по силам. Судя по виду, весу в нем не слишком много. Вот только еще один вопрос остался и требует он безотлагательного решения.

— Что, девки, дальше делать будете? Как я понимаю, есть вам нечего, и денег у вас тоже нет.

Старшая голову опустила. Нет у нее ответа на мой вопрос. А куда им сейчас? Побираться? На паперти профессиональные нищие все места оккупировали, не пустят. Хорошо еще, если просто побьют и прогонят, а могут и чего похуже сотворить. На панель малы еще, да и путь этот короткий, несчастливый и в один конец. В приют, разве что. Правда, туда они давно могли пойти, но предпочли выживать самостоятельно. Лично мне причина вполне ясна: в приютах всякое бывает, порассказывали мне знакомцы. И это там, на сто лет позже, в относительно сытое время. А здесь и сейчас? Кормят впроголодь, работать заставляют от зари до зари, а девчонок, что посимпатичней, служители могут и напрокат сдавать любителям малолеток. Только и выгоды получается, что с голоду помереть не дадут.

Младшая же сестренка, напротив, голову подняла. Малая, а сообразила, что не просто так я спрашиваю. И ждет теперь, что я им предложу.

— Ко мне жить пойдете? С меня — кормежка от пуза, с вас — работа по дому: прибрать, постирать, приготовить. Как брательник ваш оклемается, и ему дело найду.

Мелкая — по глазам видно — уже готова бежать, но молчит. Старшая решить должна, как она скажет, так и будет. А та колеблется, боится довериться по сути незнакомому дядьке. Пару минут она молчала, дергалась. Наконец, отважилась:

— А платить будешь? Хоть по пятаку в день?

— А как работать станешь. Я ж вас не просто так зову. Я вам жилье даю, кормить-одевать буду, документы справлю, потом, глядишь, в школу отдам, учиться.

— А какая тебе в том выгода? — продолжала допытываться девчонка.

— А такая. Мне работать придется с утра до ночи. Не то, чтобы дом в порядке держать, я и поесть-то не всегда успею. Вот и нужен мне кто-то, кто все это на себя возьмет.

— А чего бабу какую не наймешь? Она и приберет, и сготовит, а за лишний гривеник и юбку задерет без вопросов.

— То-то и оно, что платить ей надо. А вы дешевле обойдетесь. Дом у меня большой, места вам хватит. Кроме того, наймешь какую, так она примется тащить все подряд. А с вами проще. Вы ж не станете у самих себя, из собственного дома красть.