Я шагнул вперед и на секунду замер: мне показалось, что на меня смотрят буквально все, собравшиеся в зале. Не сказать, чтобы я оробел, но у меня возникло чувство своей неуместности. Пришлось собирать в кулак… то, что обычно собирают в кулак мужчины: к примеру, волю. И, изобразив на лице улыбку, прошествовать далее.

Бальная зала представляла собой большое круглое помещение. Потолок поддерживали античной архитектуры колонны, с купола в центре зала свисала огромная люстра со множеством хрустальных подвесок. Она вместе с десятками других светильников меньшего размера ярко освещали центральную часть залы. За колоннами были, можно сказать, места для отдыха. Именно там сейчас находилось большинство гостей. Они двигались, раскланивались друг с другом, переходили с места на место, заводили беседы, и голоса всех сливались в единый гул, в котором отчасти терялась даже музыка.

Рядом со входом был установлен стол, за которым мило улыбались две симпатичные дамы. Благотворительная лотерея. Я подошел, обменял билет казначейский на билет лотерейный и двинулся дальше.

Фильмы не врали: бал блистал, сиял и ослеплял. Сияла центральная люстра, сияли жемчуга и бриллианты на дамах, блистали ордена на мундирах и фраках, матовой белизной отсвечивали обнаженные руки женщин, а у многих — и обширное декольте.

Широкая лестница — на ней вполне могли разойтись две дамы в кринолинах — вела на верхний ярус залы. Там тоже хватало народа. Гости собирались небольшими группами, оживленно беседовали. Меня узнавали и, по-видимому, обсуждали, но заговаривать со мной не спешили. Вспомнилось читанное где-то в прошлой жизни, что нового человека обязательно кто-то должен представить в обществе. А я изо всей этой публики знаю только Игнатьева. Нет, чтобы договориться с ним заранее! Ну а вообще, если подумать, отрекомендовать меня должен тот, кто пригласил: так, мол, и так, вот господин Стриженов, прошу любить и жаловать. Но делать этого никто не спешил.

Верхний ярус — это не кольцевая галерея вокруг танцплощадки. Это еще один немалых размеров зал, только уже прямоугольный. В одном крыле стояли фуршетные столы, в другом — тоже столы, но ломберные. Есть я не хотел, играть — тем более, так что облокотился о перила, ограждающие ярус, и принялся смотреть вниз, разглядывая прибывавших гостей. Входили мужчины, кто во фраке, кто в парадном мундире. Входили дамы, но исключительно в сопровождении кавалеров. Порой гости приезжали целыми семьями: муж, жена и несколько детей, как правило, девушек на выданье и молодых людей подходящего для женитьбы возраста.

Вот мелькнуло знакомое лицо: Федор Иванович Игнатьев собственной персоной. Нынче он без своего фотоаппарата, зато с отцом. Игнатьев-младший оказался весьма похож на Игнатьева-старшего, только еще не огрузнел и не приобрел солидности и основательности, свойственной купцам. Если задержится в репортерах, может, и сохранит нынешнюю свою стройную фигуру. Я дернулся было подойти к нему, но он тут же затерялся в толпе. Ничего, вечер длинный, еще успею поздороваться.

Еще одна знакомая, госпожа Неклюдова. Рядом с ней военный в парадном мундире: белые лосины, черные сапоги, лазоревый китель с золотыми эполетами, пышные черные подкрученные вверх усы… красавец-мужчина, нечего сказать. Настоящий полковник, герой! А такая вот мадамочка крутит им как хочет и без зазрения совести тянет с него деньги.

А вот этот поутру приходил ко мне в мастерскую. Тогда я не стал с ним разговаривать, подозревая в нем убийцу. Но, наверное, ошибся, на такой бал убийц звать не станут. А что если никто не знает о странном хобби рыжеусого? Вот взять, к примеру, Клейста. С виду — обычный человек, а меня пытался задавить.

Поток людей на входе становился все меньше. Наконец, видимо, пришло время. Распорядитель вышел в центр танцевального зала и объявил:

— Бал начинается! Вальс!

Оркестр принялся играть что-то из Штрауса, гости потянулись вниз, я двинулся следом. Одна за другой пары выходили в круг и принимались вальсировать. Кавалеры улыбались дамам, дамы улыбались в ответ, и на минуту у меня возникло ощущение, что все те люди, что танцуют сейчас, безмерно счастливы и своими партнерами, и самим танцем.

В какой-то момент энергетика танца и музыки увлекла меня настолько, что мне и самому захотелось присоединиться к парам, самозабвенно кружащимся по паркету. А почему бы и нет? Я обернулся к наблюдающим за танцорами девушкам и принялся высматривать подходящую партнершу. И очень быстро понял, что я нежелателен ни как партнер в танцах, ни даже как рядом стоящая фигура. Одна отвернулась, другая отошла в сторону, третья изобразила веером какую-то фигуру. Навряд ли этот жест обозначал неземную радость, скорее наоборот.

Что ж, не больно-то и хотелось. Хотя нет, что я себе-то врать пытаюсь? Как раз-таки хотелось. Глядя на танцоров, мне захотелось ощутить праздник, погрузиться в него с головой. А сейчас в душе были обида и разочарование.

Пока я рефлексировал, закончился вальс и была объявлена мазурка. Ее танцевать я не умел и вернулся наверх. Оставив молодежь развлекаться, здесь прохаживались солидные серьезные господа. Собравшись группками, они обсуждали что-то им известное. Кто-то переходил от группы к группе. Я тоже принялся гулять по залу, прислушиваться к беседам, но все разговоры крутились вокруг светской жизни или политики. Ни о том, ни о другом я не знал ровным счетом ничего.

Через недолгое время обида моя прошла. В самом деле, что взять со светских куриц? А вот раздражение таким подчеркнутым игнорированием начало превращаться в злость, и это было плохо. Разозлившись, я могу наворотить таких дел, что потом будет как минимум стыдно. Это из опыта, бывали случаи. Нет-нет, надо успокоиться.

Я взял с фуршетного стола бокал вина, вышел на балкон и постарался отключиться от раздражителей, погрузившись в созерцание пейзажа. Вид передо мной открывался весьма живописный: ближние луга, дальние леса, вечернее небо… красота! Хотя с гораздо большим удовольствием я бы сейчас занялся приборкой в своем доме. Выгреб бы весь мусор, отчистил стены, выдраил полы…

— Скучаете, господин Стриженов?

Раздавшийся за спиной мелодичный женский голос вырвал меня из грез. Я обернулся. Передо мной стояла невысокая, изумительно красивая женщина. На вид ей было лет двадцать пять. Если и больше, то ненамного. Давеча я любовался Неклюдовой, но по сравнению с этой дамой начинающая хищница была записной кикиморой.

— Ничуть, — ответил я. — Мечтаю.

— И о чем же?

— Конечно же о счастье.

— О каком же? Надеюсь, не о всеобщем, о котором талдычат социалисты?

— Нет. Исключительно о своем.

— И каким вы представляете себе свое счастье? Из чего оно должно состоять?

— О-о, вы хотите узнать рецепт счастья? Ничего не выйдет. Счастье у каждого свое. Более того, люди никак не могут договориться даже о том, что такое счастье. У каждого на этот счет имеется собственное мнение и оно, конечно же, единственно правильное.

— И каково ваше единственно правильное мнение?

Женщина очевидно развлекалась. Ее забавлял наш разговор, и откровенничать мне не хотелось. Поэтому, быстренько перебрав несколько типовых вариантов, ответил фразой из старого фильма:

— Счастье — это когда тебя понимают.

Моя собеседница вдруг посерьезнела.

— Пожалуй, в чем-то вы правы. Даже…

Она оборвала фразу и быстро сменила тему:

— Я видела, вы скучали. Вы даже не стали танцевать, хотя молодые люди приезжают на балы именно ради этого. Вам действительно не интересен бал?

Было интересно поболтать с красивой женщиной о возвышенном и отвлеченном. Но что она сейчас от меня хочет? Я попытался отшутиться:

— Скорее, это я не интересен балу.

Дама наморщила лоб и склонила голову к точеному плечу.

— Думаю, вам стоит пояснить свое заявление.

Да, шутка не прокатила. Жаль: изливать душу я не собирался, а жаловаться на тяжелую жизнь и вовсе не в моих правилах. Кроме того, этому моменту я начал догадываться, с кем разговариваю, ну а высказывать свои претензии хозяйке бала идея изначально плохая. Французы утверждают, что если женщина не права, нужно перед ней извиниться. Значит, сделаем по-французски.