Что ж, я настаивать не стал исходя из сугубо рациональных соображений. Бал, на который меня пригласили, все же благотворительный. А, значит, надо хоть копеечку оставить в пользу… ну, тех, ради кого идет сбор средств. Я, если честно, переживал на этот счет. Не хотелось показаться среди сборища богатеев совсем уж нищим, хоть и во взятом напрокат фраке. Ну а теперь я смело могу оставить в фонд помощи неизвестным зверюшкам сотенную ассигнацию, и еще останется на первоначальное обзаведение на новом месте.
Загнав мобиль на законное место, я еще минут пять выслушивал хвалебные оды в свой адрес, поскольку Федор свет Иванович нынче отхватил просто немыслимое прежде количество славы. Ну да, когда я подтвердил, что «новый мобиль» журналиста — на самом деле все тот же старый рыдван, только качественно отремонтированный, настроенный и перелицованный, то в первую минуту изумлению публики не было предела. А во вторую меня попытались качать еще раз, но я благополучно отбился от этой опасной процедуры. И тогда вал народной любви совершенно закономерно обратился на владельца чудо-машины. Думаю, сегодня Игнатьев-младший долго не уснет, заново переживая минуты своего триумфа. А, возможно, и не уснет вовсе.
— Федор Иванович, мне, пожалуй, пора. Вы обещали записку к хозяину магазина. Помните, насчет аренды фрака?
— Ах, да! Простите покорнейше, я совсем забылся. Совсем, представляете?
Счастливый журналист убежал к себе во флигель, а я подошел к теперь уже своему мотоциклу. Двухколесный агрегат так и простоял всю неделю в том же углу, где и был обнаружен. Грустный, позабытый, позаброшенный. Идти пешком к себе домой не хотелось, больно далеко. А оставлять хозяйство на ночь без присмотра тоже было нельзя. Этак завтра приду, а там кроме забора ничего и нет. А что, если…
Мотоцикл был практически новым, если не считать несметного количества осевшей на него пыли. Потом я, конечно, его разберу, вычищу, заново смажу, и буду раскатывать на нем по всяким надобностям. Но сейчас хотелось бы просто уехать домой.
Я стер с руля и сиденья пыль и грязь, долил воды в бачок, накачал почти полностью спустившие шины и с некоторым внутренним трепетом повернул ключ, запускающий нагрев. И — о чудо! — спустя минуту исправно запыхтел парогенератор. Давление быстро поднялось до нужной марки, и я, не снимая мотоцикл с подножки, повернул регулятор пара. Со скрипом, неохотно, но заднее колесо провернулось. Потом еще, еще, потом исчез скрип а я, порадовавшись такой удаче, заглушил паровик и принялся переодеваться в робу. Не хватало еще изгваздать свой единственный приличный костюм.
Когда Игнатьев вернулся с запиской, я уже закрепил тючок с одеждой на багажнике и гордо восседал за рулем своего железного коня. Это, кстати, не штамп и не преувеличение. На раме мотоцикла так и было написано: «Iron horse». И указана фирма-производитель: «Harley-Davidson». И даже узнаваемая эмблема присутствовала. В прошлой жизни я все хотел купить себе хороший круизный байк, но так и не сподобился. А тут он сам в руки пришел. Пусть не круизный, но все-таки «Харлей»!
— Вот, Владимир Антонович, возьмите, — протянул мне приятель сложенный вчетверо листок бумаги. — И спасибо вам большое и за мобиль, и за сегодняшнюю гонку, и за… за вообще все.
Игнатьев оглядел сарай-гараж и, зацепившись взглядом за сундук с инутрументом, аж просиял.
— Владимир Антонович, то, что вы для меня уже сделали, нельзя измерить деньгами. Знаете, вот этот инструмент — он не представляет для меня совершенно никакой ценности. Я не смогу им воспользоваться сам, и он, оставаясь здесь, постепенно заржавеет, порастеряется и пропадет. Возьмите его себе. Просто так, в знак моей дружбы.
Честно говоря, я и сам подумывал о том, как бы тактично и без ущерба для приятеля изъять ящичек в свою пользу. Ну а раз он сам предложил, то грех отказываться. Тем более, что мне-то этот наборчик нужен буквально позарез, ибо чую я, что после сегодняшней гонки да завтрашнего бала на меня нападет вал заказов на тюнинг.
— Спасибо, Федор Иванович, — искренне произнес я. — И за дружбу, и за инструмент. Ну а вы, если возникнет проблема с мобилем, без стеснения заезжайте ко мне, я всегда вам помогу. Только…
— Что? — обеспокоенно вскинулся Игнатьев.
— Пусть этот ящик полежит здесь до послезавтра. Все равно мне завтра будет не до работы.
— Да пусть лежит сколько угодно, есть-пить не просит.
— Вот и замечательно. А сейчас мне пора. Хочу попасть к себе домой хотя бы не в полной темноте. До свидания, Владимир Антонович.
— До свидания!
Мы пожали друг другу руки, я прибавил пару и покатил осваивать свои владения.
Паровик — штука сама по себе негромкая. А тут еще пневматические шины, условно мягкая грунтовка, фоновые шумы вроде ближних и дальних вечерних кутежей, раздающиеся время от времени пьяные вопли и глухие удары кулаков о морды, перемежающиеся матерной бранью. Солнце давно село, фонарей в слободке отродясь не бывало, и очертания домов и заборов сливались в одно серое марево. Лишь крыши домов выделялись на фоне еще светлого неба.
Подкатив к своим воротам, я с удивлением увидел над забором помимо крыш чью-то голову. Меня что, грабят?
Я тихонько слез с мотоцикла, прислонил железного коня к забору и принялся подкрадываться к татям. Сделать это оказалось несложно, потому что грабители были увлечены процессом настолько, что на все остальное внимания не обращали.
— Ну давай уже, лезь! — злобно шипел один. — Сколько мне еще тебя держать?
— Сейчас, сейчас, бормотал другой, опираясь одной ногой о плечо подельника, а другую безуспешно пытаясь закинуть на забор.
Вокруг ночных татей сгустилось облако алкогольных паров такой крепости, что иного человека могло бы и с ног свалить.
— Шевелись, телепень! Коли до полуночи не обернемся, Щербатый весь должок припомнит!
Ага, значит, не сами полезли, а были посланы. А ведь до полуночи осталось меньше часу. Выходит, серьезные воры прежде, чем самим на дело идти, этих кадров на разведку заслали. Ну уж нет, это нам ни к чему.
Я, больше не скрываясь, врезал ботинком под колено нижнему. Тот с матюками сложился и через секунду на него рухнул верхний. Кажется, что-то хрустнуло. И вправду, нижний заорал благим матом:
— Чего творишь, Гвоздь?
— Да я ничего, — оправдывался названный Гвоздем. — Я уж почти залез, а ты…
— Слезь с меня, чувырло!
Гвоздь приподнялся на четвереньки и отполз в сторону, мазнув при этом своего подельника грязной опоркой по лицу.
— Издеваешься, гад?
Нижний вскочил и замахнулся было правой рукой, но тут же взвыл от боли и перехватил калечную левую руку правой.
— Да господь с тобой, — открестился Гвоздь, и тут увидел меня.
— Ты кто такой? — с усилием, но все равно невнятно выговорил он и попытался подняться. Для этого ему пришлось сперва подползти к забору.
Второй, заметно покачнувшись, повернулся всем телом в мою сторону.
— Ты это, иди куда шел. Вишь, дело у нас, — не вполне уверенно произнес он.
— А я уже пришел. Это меня вы грабить собирались. — и я сунул руку в карман, нащупывая болтик.
— Не замай! — отшатнулся Гвоздь и, потеряв опору, вновь рухнул на четвереньки.
— Валите, — скомандовал я двоим колдырям, не вынимая руку из кармана. — И Щербатому передайте, чтобы и думать в мою сторону забыл. Ну! Быстро!
Гвоздь вновь поднялся, повернулся и, перебирая руками вдоль забора, поплелся прочь. За ним, баюкая сломанную руку здоровой, пошатываясь и подвывая от боли, отправился и второй. А я отпер калитку в воротах, беззвучно отворившуюся на хорошо смазанных петлях, и закатил мотоцикл во двор. Задвинул за собой железный засов и принялся осматривать свои владения.
Уже совсем стемнело, на небе не было видно ни луны, ни звезд, и темнота стояла — хоть глаз выколи. Сарай от дома я отличил лишь по размеру. Почти наощупь отпер ворота, закатил внутрь своего железного коня и при свете спички попытался осмотреться. Получалось плоховато. Слишком маленьким был огонек, слишком быстро сгорала спичка. А ведь их в коробке не так уж много.
