К пансиону я подходил в самом радужном настроении. Его не портили ни слегка гудящие от продолжительной ходьбы ноги, ни надвигающийся неумолимо статус бомжа: деньги-то из Маннера вытрясти так и не удалось. Мне оставалось пройти два-три квартала, но тут какой-то тип, лениво щелкавший семечки возле малозаметного безлюдного проулка, внезапно дернул меня за рукав, да с такой силой, что я потерял равновесие и чуть было не упал. Не давая опомниться, тип втолкнул меня в тот самый проулок, придав ускорение обидным пинком в зад.

Пробежав по инерции несколько шагов и утвердившись на ногах, я быстро огляделся. Справа и слева высокие деревянные заборы. Не запрыгнуть, не перескочить. Сзади тот, с семечками. Караулит, чтобы не сбежал и закрывает спиной грядущую драку от любопытных глаз. А передо мной глумливо щерится здоровенный бугай. Ширина его плеч меня впечатлила не меньше, чем выдающиеся формы мадам Грижецкой: как раз от забора до забора, мышь не проскочит. Насчет мыши, пожалуй, преувеличение, но мне даже боком не протиснуться. Понятно, что не просто гопники, что поджидали именно меня. Но вот кто их послал? Т.Ф. или тот, кто стрелял на гонках? Если первый, будут бить. Ну, попытаются. Если второй — будут убивать. Но в любом случае просто так я не дамся.

— Ну чего, бла-ародный гаспадин, — с ленцой протянул здоровяк, — тут, эта, велено поучить тебя манерам. Чтобы, значица, в другом разе супротив уважаемых людей не тявкал.

И он принялся нарочито медленно закатывать рукава рубахи.

Драться я умею. Детство и юность прошли в не самых благополучных кварталах, вот и пришлось научиться. И не благородному английскому боксу, а жестокой уличной драке, с ее подлыми приемчиками. Отец рассказывал, бывало, о своей молодости. Там у них среди пацанов было некое подобие кодекса чести: дрались до первой крови, равным числом бойцов, без кастетов и заточек, не били ниже пояса… У нас было намного суровее. Зачастую случалось и так, что реально жизнь на кону стояла. Как, спрашивается, по-честному отбиться от банды отмороженных торчков? Да они и боль не всегда чувствуют. Впрочем, сейчас положение у меня не лучше. В прямой схватке мне этого бычка не одолеть, а за спиной еще один, и на что он способен — неизвестно. Так что следующий взгляд я бросил под ноги в поисках средств, могущих стать оружием. А потом словно в гонке: газ в пол и полетели, да так, что обочина сливается в сплошную ленту, тело действует вперед рассудка, а глаз выхватывает лишь отдельные картинки из стремительно проносящихся мимо пейзажей.

Сердце пропустило удар, и зачастило, тяжко бухая в груди и отдаваясь упругими толчками в висках.

Тук! Я, рывком присев, зажал в правой руке небольшой — не больше кастета — камушек, а левой скребанул по тропке меж зарослей крапивы, загребая в горсть размолотую до состояния пыли землю.

Тук! Не вставая, швырнул бугаю в рябую щербатую харю горсть земли и тут же, не дожидаясь результата, подался вперед и пробил ему правой в область мотни. Вложил в удар и силу руки, и вес тела, и, распрямляясь, ногами скорости добавил.

Тук! Плотно накушанная ряшка «учителя манер» сморщилась, из глумливой морды превратившись в физиономию обиженного ребенка, а я, уже выпрямившись и услыхав позади послышался легкий шорох, отшатнулся в сторону.

Тук! Мимо меня с легким свистом мелькнула цепочка с гирькой на конце. Задним числом отметил, что не сдвинься я в бок — запросто могла и темечко проломить. А так — с глухим стуком попала в лоб здоровяку, который как раз, выпучив глаза и зажав руками причинное место, с сипением рухнул на колени. Попала и отскочила.

Тук! Я взмахнул рукой, имитируя бросок, и, отследив и прикинув движение помощника, метнул камень почти в упор.

Тук! Это уже не сердце. Это мой камень, брошенный почти в упор, попал гопнику прямо в лоб, на полпальца выше третьего глаза. Бандюган закатил глаза и принялся оседать на землю.

Тудух! Тудух! — громыхало сердце в груди. Бум! Бум! — отзывалось в висках. Внезапно стало душно, и я, прислонившись к забору, принялся судорожно хватать воздух пересохшим ртом, вытирая тыльной стороной ладони ни с того ни с сего вспотевший лоб.

Бум!

За спиной громыхнуло, я обернулся. Туша педагога-любителя рухнула-таки на землю, напрочь перекрыв проход, зато открывая вид на второй конец проулка. И там, в этом конце, стоял, перегораживая выход, грузовой мобиль. Наверняка на нем гопники и приехали за мной. Но, все-таки, кто их послал? Допросить бы, но просто так они мне ничего не скажут, а спрашивать с ножичком я как-то не научился. Придется ограничиться экспресс-обыском, да надо бы поторопиться, пока эта парочка не очнулась.

В карманах пошедших по шерсть нашлись неплохой выкидной нож, газетный кулек с семечками, кисет с махоркой, коробок серных спичек и четыре десятирублевых ассигнации на двоих. Ну как не постричь таких баранов? Деньги я прибрал в кошелек, спички сунул в карман, нож, по размышлению, перекинул через один забор, а свой камешек — через другой. Махорка и семечки мне были ни к чему, поэтому решил их оставить: пусть люди, как в себя придут, хоть чем-то утешатся.

Покончив с экспроприацией экспроприаторов, я, на ходу восстанавливая дыхание, зашагал к мобилю. Возможно, в нем найдется что-нибудь полезное. Или, по крайней мере, интересное.

Надеялся я напрасно: ни в кузове, ни в кабине не было ровным счетом ничего. По крайней мере, ничего не было видно. Я вздохнул, оглядел свой костюм, поправил ворот сорочки, отряхнул полы сюртука и пошел к пансиону. Как бы там ни было, а к обеду лучше не опаздывать. Мадам Грижецкая ждать не будет.

На повороте я оглянулся. На заднем борту мобиля было старательно выведено: «Успех». И ниже добавлено: «Товарищество на паях».

Увидев надпись, я выдохнул с облегчением: все же, это Т.Ф. Маннер послал своих мордоворотов. Правда, я ждал, что посыл случится не раньше завтрашнего дня, но так тоже неплохо вышло. Хотя, если честно, сегодня мне удалось отбиться по чистой случайности. Не ждали от меня подручники-криворучники такой прыти. Да и уловок таких не ждали. Знать-то наверняка знали, да только мой двойник, судя по всему, был рохлей, мямлей и тюхтей. И сказочным, фантастическим педальным лохом. Как он умудрялся совмещать эти свои удручающие качества с талантом гонщика — загадка.

Когда я добрался до пансиона, сердцебиение уже унялось, да и дыхание пришло в норму. Еще раз проверив состояние своего костюма, я постучал в двери. Проскочил, никому не показываясь, к себе наверх, умылся, переоделся и направился в гостиную.

Там было оживленно. Все обитатели пансиона расселись на диванах и креслах в ожидании обеда. Один из молодых людей готовился читать вслух ту самую статью. Я остановился на пороге, не торопясь входить и желая вместе со всеми послушать творение журналиста Игнатьева.

«Нашему корреспонденту удалось попасть в контору товарищества «Успех» в тот момент, когда управляющий упомянутым товариществом Т.Ф. Маннер имел разговор с известным гонщиком Владимиром Анатольевичем Стриженовым. Господин Маннер давно известен своей невоздержанностью и склонностью к непристойным выражениям, но в этот раз он превзошел себя. По случайности, дверь кабинета, где проходила беседа, была приоткрыта, и корреспонденту было слышно буквально все, до последнего слова. Вместе с ним свидетелями разговора были полтора десятка служащих товарищества «Успех», пришедших в контору за своим жалованием. Господин Стриженов тоже намеревался получить причитающиеся ему при расчете средства, но управляющий «Успеха» отказал ему, причем сделал это в крайне грубой форме. Когда гонщик напомнил господину Маннеру о его обязательствах, зафиксированных в контракте, тот пришел в ярость и принялся осыпать своего бывшего сотрудника такой отборной бранью, что употреблять оную постеснялись бы даже портовые грузчики. Когда же господин Стриженов пригрозил судебным разбирательством, то господин Маннер настолько рассвирепел, что напал на Владимира Антоновича со спины и попытался ударить его мраморным пресс-папье. Если бы ему это удалось, то господин Стриженов наверняка получил бы тяжелую травму. В ответ, защищаясь, Стриженов оттолкнул своего бывшего начальника. И тут произошло совершенно невероятное событие: господин Маннер потерял равновесие и, падая, рухнул всем весом в корзину для бумаг, где и застрял, оскорбляя слух всех присутствовавших при этом дам и господ самыми отвратительными ругательствами. По счастливой случайности, корреспонденту удалось запечатлеть этот момент, и теперь уважаемые читатели «Ведомостей» могут воочию убедиться, к чему приводит жадность и невоспитанность.»