Спорт внедряли в нашу жизнь фанатично. После обеда по регламенту – несколько часов свободного времени. Условно свободного. Почему условно? Да потому, что каждый обязан был посещать спортивную секцию. Плавание, гимнастика, легкая атлетика, бокс. Бокс – непременно. В остальном выбор был нашей прерогативой, но за меня его сделал командир. В роте устроили соревнование по гимнастике. Я умудрился занять второе место.

– Будешь гимнастом, – сказали мне.

Страсть как хотелось вон из душного зала, на волю хотелось, но командир приказал, и я делал и делал кульбиты. И гранит наук с остервенением грыз – увольнительная светила только тому, кто демонстрировал «высокую успеваемость и прилежное поведение».

Погода на улице стояла роскошная. Ну, знаете, какая бывает в октябре. И тянуло на стадион, мяч погонять. Но желание предстать, наконец, перед Аней во всем блеске своего нынешнего положения, было сильней. И я дождался его – первого своего увольнения.

Боже как я готовился! Часа, наверное, два драил пуговицы и ботинки, гладил гимнастерку и брюки, через газету гладил, чтоб не спалить, на ночь положил штаны под матрас, и почти не спал – грезил предстоящей встречей. Представлял, как войду во двор, и как они все меня уви-и-и-дят… И Аня! Анечка! Анюта!

Четвертый класс. Начало четвертого класса. Десять лет. И вот, я в парадном мундире, в белых перчатках стою, полчаса уже стою на остановке, а троллейбус все не идет и не идет. До дома я мог добраться одним единственным маршрутом, а троллейбусы тогда ходили редко.

Как и военные, суворовцы в те поры ездили общественным транспортом бесплатно. К училищу троллейбус в выходные подходил практически пустым – конечная была неподалеку. Но это был длинный маршрут. Маршрут был длинный, троллейбусы ходили редко, и даже в выходные народу набивалось столько, сколько у нас сейчас в часы пик.

Учился я хорошо, в увольнительные к Ане своей ходил практически еженедельно, всегда садился на заднее сиденье, но уже на третьей, максимум четвертой остановке уступал место. Устав суворовца требовал помогать детям, женщинам, старикам и больным. Но я не мог себе позволить сидеть, даже если рядом стояла девочка.

Наконец, моя остановка. Через дорогу перейти и – двор. Дорогу не перебегаю – в один прыжок перепрыгиваю, но в арке торможу. Сердце ошпарено кипятком и колотится. Вхожу во двор медленно – медленно, в парадном мундире, в белых перчатках…

У нас беседка, в центре двора. Мы всегда там летом торчали – наша беседка. Но Ани там нет. Там одни только наши мальчишки, и они меня явно не узнают.

« Гля, – толкает Митька Скворцов Кондратьева Славика, – красноперый.

« Да это ж Вовка! – орет Кондрат, пацаны срываются со скамеек и ко мне. В глазах восторг, и я рассказываю им про форму, про распорядок дня, про занятия на плацу, про гимнастическую секцию и про бокс… Говорю, и говорю, и говорю – вдруг Аня появится.

– Оружие? Вам дают хоть какое-нибудь оружие?

– Конечно, мелкашки. Пистолеты мелкокалиберные. А летом мы будем стрелять из автоматов.

Я вру. Безбожно. Вру. Малыши в суворовском имеют дело лишь с пневматическими ружьями. Но удержаться от соблазна не могу, и для большего драматизма рассказываю об убийстве. Как один наш суворовец убил другого. Нечаянно. Как пришли восьмиклассники с занятий по стрельбе, начали чистить вот эти вот свои мелкокалиберные пистолеты, а офицер из оружейной ушел. Он не имел права уходить, но он ушел. И ребята решили развлечься. И стали вынимать из мелкашек пульки, вставлять бумажные шарики и друг в друга стрелять. И тут вбегает Воронок, Воронков Сергей, из другого отделения паренек, и один начинает целиться в него, и Воронок пугается по настоящему – он не знает про бумажки в стволах. Он пугается, прячется за шкаф… Выстрел и мальчишке пробивает череп.

Они не все пульки вытащили. Одна осталась.

Три дня комы, а потом умер. Мы хоронили его всем училищем. Это была первая смерть в моей жизни. А потом в Суворовском еще один мальчик погиб. И тоже страшно.

Возле вот этого нашего стадиона башня стояла. Круглая такая башня из кирпича. И слух пошел, что там -обсерватория. И ребята решили проверить. Дверь – на замке, на окнах – решетки, но проржавели. В прах. Ну мальчишки и залезли туда, в эту башню. И потом рассказывали, что никакой обсерватории нет, но есть колодец. Метров сорок. Винтовая лестница, и если по ней спуститься, то окажешься в туннеле.

Слух о таинственном туннеле распространился по училищу мгновенно, народ в башню пошел косяком. Офицеры заметили – послали старшину выяснить, в чем там дело. Кто-то из мальчишек увидел, крикнул: «Атас!», стали разбегаться, а в башне темно, ну и один на край колодца и наступил.

Там балки поперечные, и вот он об них. Об одну, о другую, о третью…

Старшина три полотенца связал и вытащил. Салажонок совсем. Шестой, ну, может, седьмой класс. Я уже в девятом учился. Пятнадцать мне было. А когда впервые увольнительную получил, было десять.

Мне десять, я привираю, рисуя свои суворовские будни и праздники. Рассказ обрастают новыми, все более захватывающими подробностями, а Ани нет и нет. И я продолжаю тянуть время – если зайду домой, то вернусь уже в гражданском. Куда она подевалась?!

Моя мама потрясающе печет, и в суворовском они мне снились, эти ее пирожки. А теперь стоят комом в горле. Проглатываю один с трудом, страдая, стаскиваю форму, и – во двор. Ани нет. Нет, нет и нет. А мне в училище надо быть в десять. И чтобы успеть, из дома я должен выйти часа за два минимум. Троллейбуса же не дождешься!

Три часа дня, четыре, пять… Наконец, появляется. В глазах – вопрос: два месяца меня не было, и никто из ребят не знал, где я.

« Он – в Суворовском, представляешь Анька?– орет Кондрат. – Ему уж и форму дали. И он там чемпион по гимнастике. Кульбиты только так крутит! »

Вопрос в глазах любимой сменяется интересом. И я готов расцеловать Славку за эту презентацию.

Провожали они меня всей нашей компанией. Они все меня провожали – и мальчишки, и девчонки. И на мне уже снова форма, и Аня – рядом. Ну что говорить – я был счастлив. Счастлив и горд. И только троллейбус захлопнул двери, начал мечтать о лете. О летних каникулах. Когда можно будет видеть Аню не раз в неделю, а каждый день. Все лето!

В мае старшина сообщил нам, что каникулы временно отменяются. Лето суворовцы встречают – на лагерных сборах. А каникулы начнутся только в июле. Опять ждать!

Наш лагерь разбит за Волгой. Паром, и шесть километров пешим строем. Скатка через плечо, страшная, градусов тридцать пять, жара. Казалось, путь этот будет вечным. Но рядом – офицеры – фронтовики, и мы терпим. Не показываем, как нам трудно. В сущности, малышам. И подвиг наш не напрасен. Опушка леса, чудное озеро рядом. Шеренги палаток. Армейских. Палатка – на отделение. И «грибок» для часового впереди палаток, где располагается рота. Под «грибком» мы несем службу. Стоим на часах, охраняя покой товарищей и днем, и ночью. Покой, впрочем, и в летнем лагере суворовцу только снится. Строевая подготовка, плавание, тактические занятия: синие против зеленых, занятия по подготовке огневой.

Стреляли в поле. Ставили мишени и стреляли. Сдавали кроссы и плавали на время. Участок озера огораживали, канатами обозначали дорожки, и запускали нас. Мы и умывались, и зубы чистили в этом озере. И как-то приехал отец с товарищем. И мы пошли в этом озере раков ловить. Бреднем. Здоровенные… Весь день ловили, сварили раков, когда уже солнце село. Поставили ведро в «ГАЗик-69ый», был такой на отделение со скамейками по бокам, и ели в абсолютнейшей темноте. Не разбирая ели – и клешни, и хвосты и головы… Вкуснотища… В жизни таких раков больше не ел. И такой земляники. У нас ведь еще горные марш-броски были. Километров шесть при полной амуниции. Но не могли дождаться очередного. И знаете почему? Там поляна была в горах – земляничная. А вокруг – черемуха росла. И мы там паслись. На этой поляне, и в этих зарослях. А еще у нас в лагере был французский.