— Кирилл, я обязательно тебе помогу, когда буду понимать суть твоей проблемы, — отец настойчиво таранит меня взглядом.

— Это личное. Я не вправе об этом говорить, — снова отворачиваюсь, вцепившись пальцами в подлокотники.

— Тогда о чём ты меня просишь?

— Ты оглох? Я хочу, чтобы этого отморозка отчислили! — вспыльчиво рявкаю.

— Я тебя хорошо слышу, сын. Но даже для попытки отчисления такого студента нужен веский повод. У тебя есть доказательство о его нарушениях?

Нет у меня никаких доказательств, и появятся не скоро… А если ещё и Василиса станет молчать и отрицать очевидное, никогда не появится. Только если она откроет свой рот и заговорит о произошедшем — это станет хорошим стартом, чтобы расскатать этого подонка по асфальту, не прикасаясь.

— Дело в той девушке, с которой ты встречаешься? — отец, как всегда, бьёт точно в цель.

— Да, — киваю.

— Иначе бы ты не пришёл ко мне.

— Именно, — подтверждаю его слова.

— И что же произошло? Вы не поделили девушку? — он осторожно интересуется, словно боится моего резкого выпада.

Я молчу, размышляя, о чём стоит сказать, а что скрыть.

— Случилось что-то плохое, да? — догадывается отец.

— Он… Этот ублюдок… — я беспомощно замялся.

— Тронул эту девушку? — предполагает отец и снова попадает в цель.

Я киваю, неловко сжимаясь в большом кресле. Я сам не понимаю, что делать и как добиться справедливости с такими влиятельными людьми, у которых сыночек окончательно слетел с катушек. Меня всего трясёт только от мысли, как он обошёлся с Василисой. Она, конечно, наивная, но не заметить такое дерьмо в этом уроде, точно нужно быть слепой!

— Это уже серьезно. У тебя есть копия заявления в полицию?

— Нет, — прикрываю я глаза, боясь даже предположить, чего мне будет стоить достать обычную бумажку.

— Добудь и дальше я подниму вопрос о его отчислении на совете.

— Сколько ты дашь процентов на его отчисление?

— Немного, Кирилл. Нужно капнуть глубже, иначе мы только всколошматим воду. Я помню, с какими ты ребятами знаком. Подключай, а за деньги не переживай. Я оплачу расходы.

Киваю, понимая, что небольшой план уже начал выстраиваться. Поднимаюсь, но отец отзеркалил моё движение, встав на ноги.

— Я понимаю, что сейчас не лучшее время, но, возможно, мы хотя бы вместе пообедаем? Ты можешь рассказать о том, что тебя тревожит, — напряженно спрашивает он, поджимая пересохшие губы от волнения.

— Ты давно уже выбрал с кем обедать, папа, — не удерживаюсь от замечания.

— Будешь меня всю жизнь ненавидеть? Я уже достаточно расплатился с ошибкой всей моей жизни. Только ты один остался у меня, Кирилл. Но ты упорно меня игнорируешь. Люди, не совершающие ошибок, либо лицимеры, либо ездят на чужом горбу.

— Пожалуйся своей новой… Жене. Она тебя утешит, — разворачиваюсь и иду на выход, ощущая, как сердце вылетает из груди. Дышать сложно и даже, кажется, в носу неприятно щекочет.

— Оскорбляй меня, сколько твой душе угодно! Но помни, что ты мой сын, а твою мать я любил всегда! — кричит он мне в спину, но мой ответ как всегда только один — хлопнувшая дверь.

Меня ведет в сторону, и я прижимаюсь спиной к двери. Прикрываю глаза, стараясь взять себя в руки. Нет времени для слабости. Я сейчас нужен Василисе.

Дымарский, словно чувствуя, звонит мне на телефон. И мне есть, что ему сказать…

***

Василиса:

Я смотрю в окно, крепко сжимая в руках чашку с горячим кофе. Меня раздражают ненужные вопросы женщины, которые слишком меткие и болезненные. Несмотря на то, что я хочу всё забыть, психолог меня штурмует и вызывает пережитые эмоции.

— Василиса… — осторожно обращается ко мне девушка, но я не желаю к ней поворачиваться. — Я понимаю, насколько сложно говорить о произошедшей с тобой ужасной ситуации… Но мне важно понимать, что ты испытываешь. Страх? Боль? Гнев?

Я равнодушно поворачиваюсь к женщине, тяжело вздыхая.

— Всё и сразу, — на мой ответ психолог кивает и открывает свой офисный портфель.

— Отвлечемся на что-то более приятное? — она мягко улыбается и кладет на стол чистые листы бумаги и новую пачку маркеров. — Ты давно практиковалась в рисовании? Это отличная практика, как для тебя — чтобы отвлечь от тяжелых мыслей, как и для меня — чтобы помочь.

— Меня насиловали, а ты предлагаешь мне порисовать? — скептично фыркаю, закатывая глаза. — Надеюсь, у тебя хотя бы вышка оконченная, — оценивающе пробегаюсь взглядом по девушке, которая слишком молода для опытного специалиста.

— Не переживай, Василиса. Молодость и упрямство — двигатель прогресса. Этот фактор очень важен в психологической терапии, так как мы независим от седых консерваторов, — с легкостью отвечает она и распаковывает фломастеры, красноречиво подсовывая их ближе ко мне.

— Я не настроена рисовать.

— Тогда ты можешь отдать мне рисунок на следующей встрече, — без застенчивости ищет новые окольные пути, чтобы добраться до моих мозгов.

— И что рисовать?

— Любишь конкретику? — не отвечает она на прямой вопрос, чем до безумия раздражает.

— Ненавижу неизвестность.

— Это хорошо, когда существует хороший план и уверенность в завтрашнем дне, — соглашается психолог. — Я предлагаю нарисовать тебе свой дом.

— И чем же тебе это поможет?

— Я увижу то, что тебя беспокоит, а ты займешь свободное время и возможно откроешь в себе творческую грань, — пожимает она плечами.

— Ты будешь меня анализировать, как подопытную крысу?

— Подопытные крысы — специфика другого доктора, — подмигивает она и поднимает взгляд, отправляя его за мою спину. — Добрый вечер, Кирилл.

Я напряженно застываю, гипнотизируя чашку с черным кофе.

— На сегодня хватит, Василиса. До завтра. Надеюсь, что тебе понравится маленькое, но очень творческое задание, — она поднимается и, кажется, расплывается в ещё большей улыбке. Такой мерзкой, вульгарной и соблазняющей…

Она улыбается, как зубоскалящая гиена!

— Дарья, на пару слов. У тебя есть время? — слышу его шепот, который отлично различается в тишине.

Они выходят из гостиной комнаты, и я оборачиваюсь, когда слышу хлопнувшую дверь на кухне. Нет уж, я выше того, чтобы подслушивать Бессонова с этой психичкой… Раздраженно передергивая плечами, стараюсь убедить себя в равнодушии. Но вместо спокойствия, я лишь проливаю кофе на плед, в который я была закутана и злюсь без весомой на то причины.

— Конечно, дорогой, без проблем. Ты же знаешь, что всегда можешь на меня положиться. Хорошего вам вечера, — слышу её тихий смех и как шуршит одежда.

Меня сейчас вырвет от её елейных заигрываний! Мало того, что Бессонов здесь буквально прописался, так ещё и таскает сюда своих психичек. Он что, совсем совести не имеет?

— Как прошло? — он появляется в дверном проеме, когда я нервно пью кофе.

— Отвратительно, — фыркаю. — Это было очевидно. Сколько её лет? Двадцать три? Двадцать пять? Если уж хочешь мне помочь, нанимай квалифицированных психологов! Даже боюсь спросить, где ты её подобрал… — срываюсь, шумно поставив чашку на журнальный столик.

— Дарье тридцать один год. Уже семь лет — она успешный практикующий психолог и социальный работник. Нам выгодно, чтобы с тобой работал наш человек, который не станет вмешиваться в личные дела и принуждать к незамедлительным судебным процессам, — он многозначительно смотрит на меня, — с этим мы разберёмся сами.

— О, так вы близки! — театрально вздыхаю. — Не заметила, пока она скалилась и заигрывала с тобой.

Кирилл хмыкает, но сразу же опускает голову, как только я вижу его реакцию. Кажется, от бешенства, мои глаза наливаются кровью.

— Мы близки. Даже очень, — соглашается со мной Кирилл, ошеломляя.

— Блондинки — разонравились, шатенки — надолго не задерживаются… С брюнетками заигрываешь. Интересно, у тебя даже на рыжих стоит?

— Дарья — моя тётя по маминой линии, Лиса, — говорит он и я округляю глаза. Кир стоически сдерживает улыбку, которая всё равно прорывается на мягкие губы. — Мне приятно, что ты до сих пор считаешь меня своим. Помнишь, что ты мне сказала тогда, в кафе? Если я усажу чужую девушку на свой байк или начну с ней тесно общаться — ты ей все патлы вырвешь, — насмешливо напоминает мне мои слова, а я в смятении отвожу взгляд. — Я не стану нарушать твоё правило. С шатенкой ты разобралась кардинально. Мою тётю потрошить не стоит. Она хоть и психолог, но с детства знает самозащиту.