— Чего хоть там вам натирать? — бурчал он. — Трусы то не жмут, не…?

Но дальше ворчания дело не заходило. Насильно никого одеваться не заставлял. Посмотреть было на что, и реально приятно, доверие все-таки.

В тот день они шли обычным темпом, впереди, в десяти километрах начинался лес. Пока его отсюда не видно, но октокоптер висел сейчас как раз над деревьями, и глазами Марата внимательно изучал — что под ним. С одной стороны — лес как лес, а с другой — ох как не нравится. В лесу ведь за пятьдесят метров не видно ничего, особенно в таком, с большими, редко стоящими деревьями, и буйным подлеском. В этом подлеске не то что сотня — десять тысяч потеряются, и на заметят как их вырежут, подчистую.

— А ты и по жизни революционер? — задала вопрос Дыбенко, которая шла рядом.

Марат оторвался ментальным взглядом от октокоптера, оставил его висеть над лесом в ста метрах от верхушек деревьев.

— Ну да, — сказал он словно нехотя.

— А как это?

Марат усмехнулся:

— Да никак. Вот у нас товарищ Лютик волшебница, берет значит волшебную палочку — и все готово.

— Я серьезно…

— Я вообще то тоже. Революционер — человек который желает и исполняет коренные преобразования в природе, науке и обществе. Ты вот наверно думаешь что быть революционером плохо.

Дыбенко ничего не ответила.

— А я вот думаю — хорошо. Особенно здесь, — Марат окинул степь взглядом. — Да и там. Вот кто у нас был революционером, можешь назвать?

— Наверно Ленин… ну и… Фидель Кастро…

— Наверно, — передразнил Марат. — Ну а Коперник? Он был революционером? Давай, смелее…

— Был, скорее всего, — отозвалась девица.

— А Дмитрий Донской? Вот было монгольское иго, власть номинально принадлежала монгольским ханам, налоговая система работала на монгол, князья ездили за ярлыком. И тут вдруг находится человек, и говорит — надо менять систему. Всю жизнь посвящает, чтобы ее сменить. Он — революционер? Или реформатор? Или может вообще патриот монгольской Орды, хотел ее усовершенствовать?

— Просто реально впервые в жизни вижу человека, который… Ну в общем…

— Который хочет что-то поменять, причем коренным образом, — продолжил Марат. — Ну да, это про нас.

— А я бы вот хотела быть революционером, — одна из девушек чуть отстала от колонны, заинтересовавшись их разговором. — Это трудно?

— Я первую листовку написал в пять лет, — рассмеялся Марат. — В трех экземплярах, от руки. Протестовал против вырубания рощи, в которой мы пацанами играли, теперь там дома и школа, а тогда были березы. Пошел в четыре часа утра, на улице холодрыга, раннее утро, родители спят… Все так начинают.

— Как? — заинтересованно спросила барышня.

— Переступают через себя, — ответил Марат. — Тебе оно надо? Нет, и так можно прожить. Однако сопли намотал на кулак, встал, отряхнулся, и в бой.

— А я так смогу?

— Все смогут, если захотят, — философски отозвался Марат. — Вот послушай меня. Я дам тебе просто основу. Кто такой революционер? Это человек, который пытается привнести что-то новое и для этого ему приходится уничтожать что-то старое. Он в первую очередь — существо атакующее, штурмует вершину, штурмовик. Что значит быть штурмовиком? Значит ли это что нужно глотку рвать и знаменем махать? Это обязательно — кричать «ура» и рвать на себе тельняшку?

Марат выждал мгновение, и не дождавшись ответа, продолжил дальше:

— Не обязательно. Но нужно быть хищником. Хищник — существо незаметное. Он сидит в засаде, сливается с местностью, незаметно подкрадывается, спит днем, охотится ночью. Хищник нападает. Тупая жертва всегда стремится увеличить расстояние между собой и хищником. Так она побеждает — убегая, да подальше. Но только не хищник. Он победит тогда, когда сблизится с противником, когда возьмет его за горло. Жертвы пытаются испугать хищника. Яркой расцветкой и громкими криками. Флагами и массами. Своими размерами и размерами толпы, которую они составляют. Они идут на митинг, чтобы показать — вот мы какие, хотя на самом деле они такие же тупые бараны, как и остальные, просто разделенные на крикливых и молчаливых. Хищники — нет. Митинги хищников проводятся глубоко в лесу, подальше от чужих глаз. Там вырабатываются стратегии и тактики, там они договариваются между собой — кто и чего делает. И штурмовик, а уж тем более революционер, повторю еще раз — это хищник. Чтобы победить — он не отступает. Он сближается с врагом, так близко, как только можно. Его преимущество — не в силе, не в громкости, и не в количестве. Его преимущество — во внезапности, в умении, в контролируемой ярости, в холодной беспощадности и расчетливости. Вот что значит быть штурмовиком. А быть революционером — это значит быть штурмовиком, атакующим и разрушающим началом, которое четко знает свою цель. Это значит быть человеком, который понимает, почему он прожил каждую секунду своей жизни так, а не иначе, и насколько это приблизило его к цели…

Марат понимал, что в принципе и по большому счету он совершает ошибку, сравнивая людей с животными. Большинство его товарищей первичную агитацию начинали с тред-юнионизма, с поиска проблем на работе. Ведь каждый любит поворчать, что его труд оценивается недостаточно. Но Маузер начинал обрабатывать человека именно так, через чисто либеральный посыл, который часто применяли как раз либералы, сравнивая общество с животным миром. Разделяя всех на хищников и жертв, на морлоков и элоев. А нужно было лишь то, чтобы человек попытался разобраться в самом себе. Этот способ он называл "прививка индивидуальной левизны". Ведь самое главное, после того как человек действительно начнет думать, рядом должен быть опытный товарищ. Потому как обычно потенциальный единомышленник, быстро преодолев "хищную" фазу, начинает одолевать себя вопросом: хорошо, какое я животное — понятно. Но что я за человек?

Следом идут другие вопросы. Чего я хочу? Как это сделать? Кто я вообще такой, черт побери? Это здесь, в Испытаниях — хорошо. Пострелял немного — и вот у тебя над головой висит надпись — кто ты такой. Даже с расшифровкой. Но в обычной жизни такого нет.

Вот эти девочки… Марат очень сомневался, что сможет сделать из них валькирий, а уж тем более бойцов революции. Поначалу он вообще сомневался, что в них есть характер. То, во что добавляют самые разнообразные присадки. Сплав, который можно ковать и закалять в сталь. Сейчас, постепенно, он пересматривал свои взгляды. Марат часто наблюдал, как в кризисной ситуации, в том, другом мире, даже сильные на вид мужчины превращаются в микробов, в амеб, безвольных и безучастных почти ко всему, что не касается питания и размножения.

Сейчас же Марат видел, как девочки, нежные, беззащитные, совершенно неприспособленные — в считанные дни становятся бойцами. Хищницами с железным характером. До этого он такого не наблюдал.

— Как у вас все сложно, — покачала в это время головой девица.

— Да ничего сложного, — с сожалением от потерянного времени сказал Марат.

М-да. Кажется, переоценил. Очередная «баранка», баранова жена.

— Просто будь кошкой или собакой, а не свиней или овцой. Приучись рычать когда тебе страшно; отступать для подготовки атаки; говорить когда другие молчат; молчать когда другие кричат от страха. А… ладно, если сложно… то лучше и не начинать. Ай… черт!

Марат буквально поджилками почувствовал, что сзади, где они еще вчера прошли, возникла опасность. Как можно быстрей, на максимальной скорости он увел октокоптер от леса, через четыре минуты темная точка пронеслась по небу над головой, как настоящий стриж. Назад, поднять повыше, и оптика уже через пять минут показал — да, есть контакт. Опять какие-то твари. Много.

— Носилки на землю! — скомандовал он. — Всех выгнать из палатки. В полном вооружении! Дыбенко, рысью скачи к переднему десятку, скажи, чтобы смотрели в оба, у нас, блин, снова заварушка… намечается.

По мере того, как летающая машинка приближалась к угрозе, Марат мог рассмотреть внимательней будущего противника. Увиденное ему крайне не понравилось. Какие-то собакоголовые твари из преисподней царя Анубиса, высоченные, метра четыре каждая. Ноги в коленках выгнуты назад, бегут по следам колонны. И их — много. Как минимум — тысяча.