Ну ладно. Примем на веру, что алиби у Фёдора Гурова дутое и Шишову в самом деле убил он. Именно что на веру — свидетелей, видевших, чтобы он приходил к Шишовой, у нас, напомню, тоже нет. Зато есть целый ворох вопросов. Ну, например, такой: почему Гуров не убил Шишову раньше? Вот прямо сразу, как его супруга купила у травницы яд? Поступив именно таким образом, он бы изрядно упростил жизнь себе и своей супруге, заранее обезопасившись от разоблачения травницы. Но он этого не сделал. Никакой внятный ответ мне в голову так и не пришёл, зато вместо него появился другой вопрос: как вышло, что Шишова была убита незадолго до того, как за ней явились люди Шаболдина? Ведь тут получается, что Гуров каким-то образом узнал об интересе губных к травнице даже раньше, чем Шаболдин впервые о ней услышал. Или не знал, но тогда возвращаемся к предыдущему вопросу.

Тут я тихонечко, чтобы не услышала Варенька, выругался. Опять, в который уже раз, все новые улики против Гуровых оказывались косвенными, причём не просто косвенными, а такими, что присяжных на обвинительное постановление никак не сподвигнут. И снова эти улики указывали больше на Ольгу Кирилловну, нежели на Фёдора Захаровича. И что к Шишовой она приходила, установлено доподлинно, и о том, что именно она у Шишовой купила, нам явно врала, и мужа неуклюже выгораживала…

К месту вспомнилось, как задавался я вопросом, не пытается ли Фёдор Захарович сдать нам супругу, дабы устранить в её лице помеху для отношений с другой женщиной. Что ж, та самая другая в виде Алёны Букриной нашлась, так, может, я тогда был прав? Что женится Фёдор Гуров на мещанке, верилось с трудом, в особенности учитывая непростые последствия неравного брака его покойного отца, но кто тут говорит про женитьбу, им же вроде и так хорошо? А без Ольги Кирилловны даже и ещё лучше было бы. А что — живут они неподалёку друг от друга, мне с тростью и то не более двадцати минут пешком, могли бы хоть каждый день видеться…

На таком безрадостном фоне появилось, однако, и светлое пятно. Ну не пятно, правда, а скорее пятнышко, но всё равно лучше чем ничего. Я поделился с Шаболдиным своими размышлениями относительно того, что очень уж вовремя для Гуровых убили Шишову, и уже через день пристав дал мне читать допросный лист некоего Давыда Яковлева Кипельского, владельца аптеки недалеко от дома Гуровых. Кипельский признал, что после посещения его заведения чинами губной стражи уведомил господина Гурова, своего постоянного покупателя, об интересе губных к его персоне и получил от Фёдора Захаровича за беспокойство трёхрублёвую ассигнацию. За допросным листом Кипельского последовал и допросный лист Фёдора Гурова. Там всё было ожидаемо и предсказуемо — Фёдор Захарович вновь утверждал, что лично Шишову не знал, заявил, что Кипельскому трёшницу дал исключительно из вежливости, человек же постарался, а уж что там аптекарь себе вообразил, его и спрашивайте, я перед законом чист и губных бояться у меня никаких оснований нет.

— Быстро же вы разобрались, Борис Григорьевич! — только и смог сказать я. С восхищением сказать, чего уж там.

— Ничего сложного, Алексей Филиппович, — пристав лучился довольством. — Просто я подумал, что неоткуда больше было Фёдору Захаровичу про наш интерес прознать, вот и посмотрел, кто из аптекарей и травниц, коим мы рисунки показывали, мог быть знаком с ним лично.

Да уж, и правда, ничего сложного. Я даже попытался обидеться на самого себя за то, что сам до такого не додумался, но не стал. Шаболдин всё-таки профессионал, вот профессионально сообразил и профессионально сработал.

— Однако и с Кипельским этим у нас опять косвенная улика выходит, — нет, портить Шаболдину настроение я не хотел, но, увы, пришлось.

— Ох, Алексей Филиппович, все бы косвенные улики у нас такими были… — вздохнул пристав. — Они бы и в суде смотрелись очень даже пристойно.

— Это да, — согласился я. — Такие и правда смотрелись бы. Если бы их побольше было.

— Значит, найдём ещё, — жёстко заключил Шаболдин. — А знаете что, Алексей Филиппович? — он хитро улыбнулся.

— Что же? — с недоумением спросил я.

— А вот что, — пристав залез в шкап с бумагами, вытащил оттуда штоф зелёного стекла, две серебряных чарки и наполнил их почти до краёв. — Как вы там говорили?

— За успех нашего безнадёжного предприятия! — вспомнил я.

— За успех! — подхватил Шаболдин. Про безнадёжность нашего предприятия он не сказал. И правильно!

— Что же это ты, Левской? — его царское величество государь Фёдор Васильевич посмотрел на меня, хитро прищурившись. — Учил, выходит, артефакторов для того лишь, чтобы диссертацию свою защитить? А как защитил, то и не нужно тебе стало то обучение, казне захотел его скинуть?

Своеобразную манеру нашего царя шутить я хорошо помнил ещё по первой своей встрече с государем. Помнил и то, что начав тогда разговор с такой же шутливой угрозы (или угрожающей шутки, это уж кому как больше понравится), царь закончил его обещаниями, которые впоследствии и исполнил, как и я исполнил данное мне царём поручение[29]. Поэтому такое начало меня не испугало, и если тогда я не нашёл, что государю ответить, то сейчас ответ у меня был приготовлен заранее.

— Я, государь, хочу, чтобы моя система обучения артефакторов не пропала, — пояснил я. — Потому и прошу взять её в казну.

— Читал я твою записку, — кивнул царь. — Что для системы твоей взятие её в казну полезно, я понял, это ты хорошо растолковал. А вот без бумаги попробуй-ка мне ещё раз растолковать, какая казне с того польза. Так, будто твоей записки и не было.

— Прежде всего, это плата за обучение, — начал я с очевидного. Для меня очевидного, что по этому поводу думал царь, он пока не говорил. — Делать его бесплатным никакого смысла нет, это не народная школа. Хочет человек выучиться, чтобы денег больше заработать, пусть платит за учение, так и справедливо будет, и заодно приучит людей к пониманию того, что деньги надо сначала вкладывать в дело, а уж затем с того дела их иметь. Тем более, тут не просто в дело вложение, а в себя, любимого, — я позволил себе добродушную усмешку.

— Это ты хорошо придумал и сказал хорошо, — царю такое уточнение тоже вроде бы понравилось, как и сама идея платного обучения, — вот только много ли казна на том заработает? Очень уж большую плату за учение не назначишь, иначе мало кто пойдёт, а надо же учителям платить, сами эти училища содержать, а это траты, и траты немалые. Ты же сам ещё и запросишь за подготовку учителей, небось?

— Запрошу, государь, — признал я. — Но, во-первых, не так много и запрошу, а, во-вторых, почему за них казна платить должна? Сами и оплатят.

— Да неужели? — с недоверием спросил царь. — И как тогда обяжешь их в казённом училище преподавать, ежели они казне ничего должны не будут?

— А где ещё, государь? — деланно удивился я. — Где ещё им такое учение применить-то?

— А себе ты что, не возьмёшь таких-то помощников? — усмехнулся царь.

— Себе помощников я и так выучу, — возразил я.

— Выучишь, пожалуй, — согласился царь и тут же продолжил придираться. — Ладно, Левской, о том, какие расходы казна понесёт на содержание училищ, я тебя спрашивать не стану, тебе того не знать простительно. Но ты вот что мне скажи: чем твоя система обучения от университетской отличается? Какой вообще толк помимо университетов эти твои артефакторские училища создавать? Что в твоей записке про то сказано, я читал, но вот ты мне сейчас по-простому это объясни, чтобы не только мне, а любому понятно стало. И опять так, как если бы записку твою в глаза не видел.

— В армии, государь, есть офицеры, есть солдаты, а есть урядники со старшинами, — я решил, что в поставленных царём условиях проще всего будет объяснить по аналогии. — Без урядников и старшин господам офицерам было бы сложно содержать вверенные им войска в должном порядке, да и в бою такая армия слабее оказалась бы, — царь медленно кивнул, продолжай, мол. — Но ведь даже когда приказного или десятника за отличия или по способностям в урядники производят, его же всё равно ещё подучивают. А так чтобы из рядовых сразу в урядники, не бывает вообще, — продолжил я и подошёл к завершению: — А обычно-то урядником просто так и не станешь, через обучение только.