— Что же, Алексей Филиппович, в таком случае обсудим ваш гонорар, — всё же Смирнов являл собой ту ещё, выражаясь подзабытым языком моей прошлой жизни, акулу бизнеса, и денежные вопросы никогда не упускал из внимания.

Гонорары мои мы со Смирновым обсуждали без особого оживления — я сразу сказал, что вопрос этот меня не настолько заботит, чтобы торговаться за каждую копейку, Иван Фёдорович резонно заметил, что любой труд должен быть оплачен, а любое вложение денег должно приносить прибыль.

— Много, Алексей Филиппович, я на ваших рассказах не заработаю, — откровенно говорил Смирнов, — да и растянется это надолго, поэтому сильно больших денег заплатить вам не смогу, особенно вперёд. Но если вы согласитесь получить вперёд, скажем, не более половины гонорара, то на его общий размер ваше согласие повлияет очень даже существенно и в лучшую для вас сторону.

Сошлись мы с Иваном Фёдоровичем на полутора тысячах рублей за шесть рассказов, причём пятьсот рублей он выплачивал мне немедленно по заключении между нами договора и тысячу — в течение полугода с момента публикации в «Русском слове». Для меня деньги, конечно, невеликие, но Смирнов прав — за любой добровольный труд надо платить.

— Его светлость князь Владимир Михайлович говорил, что у вас есть и ещё книги? — поинтересовался издатель, когда мы отметили наше согласие, выпив по чарке рябиновой настойки.

— Сказки для детей, — ответил я. — Но тут я буду требовать издать их строго под вымышленным именем без раскрытия настоящего автора и с рисунками, каковые сам же и предоставлю.

— Вот как? — ревниво спросил Смирнов. — У вас есть книжный изограф, которого я не знаю?

— Есть, — я вытащил из портфеля укладку с рисунками Оленьки и протянул издателю. — Посмотрите, Иван Фёдорович.

— Вы меня удивили, Алексей Филиппович, — покачал головой Смирнов, бегло, но цепко проглядев Оленькины художества. — К стыду своему должен признать, мне и правда не знаком этот замечательный рисовальщик. Но как схвачено! Как живо! Я готов предложить ему место в моём издательстве или постоянные заказы, не поспособствуете?

— Об этом пока рано говорить, Иван Фёдорович, — улыбнулся я. — Это рисовала воспитанница моих родителей и моя названая сестра Оленька, ей тринадцать лет.

— Надо же, — удивился Смирнов, — а такая уверенная рука, сразу видно… Если я возьмусь печатать ваши сказки, Алексей Филиппович, а я почти наверняка возьмусь, обещаю, они будут изданы именно с этими рисунками. И заплачу я вашей сестре без скидок на её пол и возраст.

Что ж, меня такое более чем устраивало, и со Смирновым я попрощался в прекрасном расположении духа. Оленьке пока решил не говорить, надо сначала довести сказки до такого вида, в коем не стыдно будет представить их издателю.

Именно сказками я остаток дня и занимался, решив сосредоточиться на доработке «Волшебника Изумрудного города» с продолжениями, а приключения Липовика, бывшего Буратино, оставив на очень неблизкое потом. Над сказками я просидел и весь следующий день, а на другой взялся-таки набрасывать план передачи своего учебного проекта в казну, начав с составления как можно более длинного перечня выгод и преимуществ, кои казна с такой передачи получит. Работа шла с переменным успехом, и я даже обрадовался, когда ближе к вечеру позвонил Шаболдин, поведал, что Московская городская губная управа прислала-таки ответ на его запрос по Дарье Кошелевой и пригласил меня завтра с утра к себе на службу. Пришлось с некоторым удивлением признать, что возвращение к розыскным делам — как раз то, что мне сейчас нужно. И к чему бы это, спрашивается?..

Дело растлителей супругов Брусье Московская городская губная управа разматывала, пока я геройствовал в Усть-Невском и на подступах к оному, так что я о нём раньше не знал. Теперь вот знаю, и не могу сказать, что знание это мне в радость. Препоганейшие вещи описывались в деле, и какое-то удовлетворение я испытал, читая его, только дважды. Первый раз — когда мне попались допросные листы Дарьи Кошелевой, подтвердившие мои догадки относительно её прошлого, и, надо же, Ангелины Бруздяк. Актриса, оказывается, приняла самое деятельное участие в судьбе не только Даши, но и ещё двух её товарок по несчастью, коим помогла найти приличную службу. Второй раз случился при чтении справки об исполнении судебного приговора, из которой следовало, что получили виновные от всей широкой русской души — Армана и Сильвию Брусье отправили на виселицу, а их слуга и подручный Григорий Бихерович остаток своей жизни проведёт на каторге. А вот нечего устраивать такие премерзости, да ещё во время войны!..

…Начать продвигать розыск дальше мы решили с очной ставки между Николаем Погореловым и Дарьей Кошелевой. И тут нас с приставом поджидал неприятный сюрприз — оба повели себя совсем не так, как должны были в свете того, что я узнал в доме Гуровых. Они не то что не бросились друг другу в объятия, так даже и особой радости от неожиданной встречи не выказали. И если Даша как-то не очень уверенно поприветствовала своего вроде бы любовника, то Погорелов вообще остался к ней совершенно равнодушным. Что ж, и мне, и тем более Шаболдину такое говорило о многом, поэтому Погорелова пристав водворил обратно в камеру, и мы взялись за Дашу.

— И как это понимать? — ехидно поинтересовался Шаболдин. Даша молчала, опустив глаза.

— Тебе хозяйка велела говорить, будто вы с Погореловым любовники? — подключился я. Вместо ответа Даша опустила голову.

— А он на самом деле был любовником твоей хозяйки? — задал пристав главный вопрос. Разнообразием ответов Даша нас не порадовала, промолчав и в этот раз, на чём Шаболдин допрос и прекратил, отправив девушку в камеру.

— Ох, Борис Григорьевич, не Дашу о том спрашивать надо, а саму Ангелину Павловну, — заметил я, когда пристав отпустил писаря, раз уж записывать тому оказалось нечего.

— Согласен, Алексей Филиппович, согласен целиком и полностью, сейчас же за ней и пошлю, — Шаболдин довольно потёр руки.

Очная ставка между Погореловым и Ангелиной Гуровой сразу понравилась мне больше предшествующей, хотя бросалось в глаза, что если Погорелов видеть Ангелину Павловну рад и чуть ли не счастлив, то по её поведению лично я бы так не сказал. От признания связи между собою оба поначалу отнекивались, но настолько неуклюже, что дожать их Шаболдину удалось быстро, причём Ангелина Гурова созналась первой.

— Стало быть, Николай Матвеевич, вы полагаете, что Ангелина Павловна отравила своего супруга, потому и берёте на себя её вину? — пристав, что называется, взял быка за рога.

— Николай, ты правда думаешь, что это я?! — не то изумилась, не то натурально изобразила изумление Гурова.

— Но я же тебя видел! — с болью выдавил Погорелов.

— Нет, Николай, — Ангелина Павловна невесело усмехнулась и покачала головой. — Не мог ты видеть меня. Я спала в ту ночь как убитая и спальню не покидала.

— Но как же так?! — недоумевал Погорелов.

— Да вот так, — снова усмехнулась Гурова. — И знаешь, Николенька, я, по правде сказать, удивлена, что ты кого-то со мной перепутал. Вот уж от тебя никак не ожидала…

М-да, мы с Шаболдиным этакого поворота тоже не ожидали, потому и сразу не могли сообразить, что тут можно сделать. Пристав, впрочем, опомнился первым, всё же опыт никуда не делся, так что Погорелову опять пришлось вернуться в камеру, а в Ангелину Павловну мы вцепились вдвоём.

— С Кошелевой вы, конечно, придумали ловко, — отметил Шаболдин. Гурова довольно улыбнулась. — Вот только не находите, что замужество ваше выглядит как-то двусмысленно, раз вы сразу себе молодого любовника завели?

— Не сразу, чуть более полугода назад, — недовольно ответила она и умолкла.

— Да вы продолжайте, Ангелина Павловна, продолжайте, — обманчиво поощрительно прервал пристав затянувшееся молчание.

— Год назад Захарушка перестал проявлять ко мне мужской интерес, — бывшая актриса тяжко вздохнула, — и я со временем уступила Николаю, добивавшемуся меня ещё до того.