Со старшим Погореловым я поговорил и правда довольно жёстко, так что хотя бы в этом его жалоба царевичу смотрелась вполне оправданной. Я объяснил Матвею Николаевичу, что в свете причастности его родни к розыску по отравлению его семейные дела никак не могут быть признаны его частным делом, и что если он не даст разъяснений мне, то ему вместе с женой и детьми придётся отвечать на вопросы старшего губного пристава Шаболдина, причём отвечать под запись и в присутствии чина губной стражи, каковой оную запись вести будет. Попытку старшего Погорелова дать слово в том, что его семейные неурядицы никакого отношения к убийству Гурова не имеют, я циничнейшим образом отверг, заявив, что решать, имеется таковое отношение или нет, будем либо я, либо всё тот же Шаболдин, и что тот из нас, кому Матвей Николаевич отдаст право решения, примет его, лишь ознакомившись с сутью тех самых неурядиц. Заодно напомнил я отставному полковнику и то, что установление невиновности его сына, к коему и сам я приложил руку, никак не избавляет Николая Матвеевича от обязанностей давать свидетельские показания, как не избавляет от той же обязанности Анну Модестовну и Елизавету Матвеевну.
Да, такой вот я нехороший. Но если бы только я! Побежав к своему ученику жаловаться на моё недопустимое поведение, Матвей Николаевич услышал и от царевича примерно то же самое, только изложенное предельно мягко и уважительно. В общем, поиграли мы с другом моим Леонидом в доброго и злого следователей, и теперь я ждал, когда наша игра сработает. Леонид, кстати, долго смеялся, когда я поделился с ним названием и сутью этой самой игры. Нет, в такое умеют играть и здесь, но в моём бывшем мире у игры есть неизвестное пока что тут название, до крайности точное и циничное.
Старший губной пристав Шаболдин тем временем терзал Гуровых, вцепившись в них, как бульдог. Трясти Ольгу Кирилловну на предмет написания ею подложного письма, которым был вызван в Москву Василий Гуров, пристав пока не стал, оставив это про запас, но ему виднее. Я-то полагал, что он, как и я, пока просто не понимает, зачем это было делать именно ей, вот и не торопится, но Борис Григорьевич объяснил, что в ход это пойдёт, когда он найдёт хоть что-то, что можно будет посчитать уликой против Фёдора и Ольги Гуровых, этакий резерв, который бросают в бой в критический момент оного. На мой вопрос, а почему бы не устроить супругам несколько длительных допросов подряд и не заставить таким образом их признаться, Шаболдин с грустной усмешкой поведал, что Московская городская управа и Московское Дворянское собрание уже высказывали его начальству свою озабоченность в связи с убийством столь заметного государева человека, пусть и отставного, так что с таким признанием он в суд дело передать не отважится. Вот если они на первом же допросе признаются… Ну да, такого от них не дождёшься, даже если отравители и правда они.
Зато не подвело моё предвидение — Шаболдин установил, что Василий Гуров вёл переписку с неким Ефремом Сальниковым, бывшим когда-то его дядькой[17], а ныне исполнявшем те же обязанности при сыновьях Фёдора Захаровича. Сальникова Шаболдин, понятно, тоже допросил, заодно изъял и письма, у него хранившиеся. Сам я тех писем пока не видел, но Борис Григорьевич говорил, что ничего, указывающего на причастность Василия Гурова и того же Сальникова к отравлению, там не нашёл, хотя и отметил, что младший сын Захара Модестовича имел-таки представление о жизни в отцовском доме в своё отсутствие. Опять же, речь пока шла только о письмах Гурова к Сальникову, письма из дома хранились у Гурова в Киеве. Поручик пошёл приставу навстречу и передал ему записку для своего денщика с указанием выдать свои бумаги губному чину из Москвы, человека в Киев Шаболдин уже отправил, но доставят те письма приставу не сегодня и не завтра. Не будем забывать и то, что никакой уверенности в сохранении Гуровым-младшим и Сальниковым всей их переписки у нас нет и быть не может. Определённо, надо мне эти письма и самому прочитать, если Сальников рассказывал бывшему своему подопечному о событиях в доме, там, пожалуй, может найтись и что-то интересное, хотя, разумеется, никаких особо важных открытий я от этого чтения не ожидал. Нехорошо, скажете, читать чужие письма? Так я уже говорил вроде, в каком направлении идут приличия при розыске по убийству…
Николай и Елизавета Погореловы явились ко мне прямо с утра на следующий день после визита царевича Леонида. Варвара как раз только-только отбыла к своим родителям, которых уже пару седмиц не видела, я собирался туда завтра, так что получилось очень уж удачно. Велев проводить долгожданных посетителей в гостиную, я позволил себе чуть более пяти минут продержать их в ожидании и по истечении названного срока вышел к ним.
— Отец велел Елизавете рассказать вам, — младший Погорелов держался слишком уж важно для своего всё ещё неопределённого положения. Ему бы радоваться, что губные позволили покинуть на время дом, а он тут строит из себя надзирателя за сестрой. Ну, это недолго и поправить…
— Отрадно слышать, — отвесил я девице лёгкий поклон. Именно ей, как бы полуотвернувшись от её брата. — Присутствие Николая Матвеевича при нашей беседе вас, Елизавета Матвеевна, тяготить не будет?
Означенный брат чуть не разинул рот от этакого афронта. Ну да, здесь ему не тут, как говорили в моей прошлой жизни.
— Н-нет, — говорить при брате ей явно не особо и хотелось, но и нарушить инструкции, коими её наверняка снабдили дома перед походом ко мне, она не решалась.
— Что же, присаживайтесь, — я пододвинул барышне кресло на колёсиках. — И вы тоже, — её брату я просто указал на другое. — Итак, — я уселся сам, чтобы видеть обоих, — я вас слушаю.
— Я несколько раз вынуждена была отказываться от приглашений подруг сходить вместе в кофейню, — вымученно призналась Елизавета, как бы ненароком обходя вопрос о денежных затруднениях семьи, — и когда Ольга предложила мне пари на двадцать пять рублей, что я не смогу изобразить Ангелину… Павловну, — запнувшись, она всё же поименовала бывшую актрису по отчеству, — я согласилась.
— Пари? — удивился я.
— Да, пари, — подтвердила Елизавета. — Ольга сказала мне, что у Николаши роман с Ангелиной, — ага, на сей раз просто «с Ангелиной», — я ей не поверила, она предложила мне убедиться самой, но для этого я должна была бы изобразить Ангелину, а Ольга сомневалась, что я смогу. Вот мы с ней и поспорили на четвертной.
— И в чём заключалась суть вашего спора? — спросил я, примерно уже представляя, что именно услышу в ответ.
— Я должна была взять шлафрок Ангелины, надеть его и сделать вид, будто выхожу из спальни Захара Модестовича, — опустив глаза, рассказывала Елизавета. — Потом пройти в спальню к Ангелине, чтобы меня видел брат, закрыть дверь на защёлку и ждать, пока Николаша уйдёт.
— Елизавета! — с осуждением воскликнул её брат, удостоившись от меня взгляда, от которого тут же и утих. Надо же, пусть моя военная служба и оказалась недолгой, чему-то я там научился…
— А вы, Елизавета Матвеевна, не боялись, что Ангелина Павловна проснётся и, скажем так, сильно удивится, увидев на вас свой шлафрок? — я говорил подчёркнуто ровным голосом, старательно пряча любые чувства, хотя больше всего на свете мне хотелось высказать этой дурочке, что именно я о ней думаю. Высказать, замечу, не всё, но ей бы, уж поверьте, хватило. — И, кстати, откуда вам было знать, когда именно ваш брат к ней отправится?
— Ольга сказала, что Ангелина пьёт снотворное и спит как убитая, — ответила самая младшая из Погореловых. — А когда Николаша пойдёт, она мне обещала сказать, я должна была ждать у себя в комнате.
Так, а вот это нуждалось в прояснении. Что Ольга Гурова, оказавшаяся устроительницей спектакля, едва не стоившего сидевшему напротив меня герою-любовнику обвинения в убийстве, знала время его похода на третий этаж, было и так понятно, но вот откуда она это знала — вопрос…
— Заходить в спальню Захара Модестовича я даже не собиралась, — продолжала Елизавета. — Ольга постучала мне в дверь, я быстро поднялась на третий этаж, зашла в спальню Ангелины, надела её шлафрок и вышла в коридор. Когда услышала шаги Николаши по лестнице, подошла к двери спальни Захара Модестовича и приоткрыла её, а как Николаша вышел в коридор, сразу закрыла, ушла в спальню Ангелины и закрылась на защёлку. А потом Ольга поскребла в дверь, как мы с ней условились, и я вышла. Она мне четвертной отдала, вот и всё. Я, наверное, минут десять там была, Ангелина так и не заметила ничего, спала вправду как убитая.
