— Зато вас теперь не поставят к стенке, — сказала она в утешение прежде, чем уйти.

Впрочем, никто ее не услышал, ведь мало кто сможет сохранить ясность ума после такого воздействия. Теперь оставалось признаться во всем Ланаору.

— Можешь меня ругать, но я не хочу, чтобы их расстреляли, — сказала она.

— А с чего ты взяла? — нахмурился тот.

— Послушай меня. Я стерла все воспоминания, в которых они причиняли зло, и даже те, в которых они думали о том, чтобы принести кому-то вред. Наверняка теперь некоторым придется учиться заново читать и писать, я не знаю. Но зато они больше не сделают ничего плохого, и можно будет дать им какую-нибудь тяжелую работу, чтобы приносили пользу обществу.

К удивлению девочки, Ланаор не стал сердится. А только сказал бесцветным голосом:

— Что ж. Ты сама выбрала этот путь. Я передам твои слова Совету.

Дневник Эринии Конерс

Ленинград, 30 мая 1966 года.

Перебирая вещи, нашла две заветные тетрадки. Дневник, который начала еще в Аримании и тот, которому доверяла свои мысли уже здесь, в Ленинграде. Пока читала, удивлялась, как много успела позабыть. На какое-то время снова почувствовала себя той мечущейся девочкой, совершенно запутавшейся в себе. Хорошо, что теперь все это позади.

Сегодня похоронила Агнессу Ильиничну. Рядом с ее мужем, как и просила. Написала заявление об увольнении. Роме сюда путь закрыт, Агнессы Ильиничны больше нет, значит, и меня больше ничего не держит. В квартире уже прописали коллегу, очень хорошего хирурга, а то достанется неизвестно кому. Взамен попросила его ухаживать за могилками, сама вряд ли вернусь. Сказала, что хочу уехать в Сибирь к мужу. Так что все устроилось.

Собрала все фотографии и памятные вещи, кому это теперь нужно кроме нас с Ромой. И, может, наших будущих детей.

В Тиильдерской больнице меня ждут, без работы точно не останусь.

Прощайте, Агнесса Ильинична, мой бесконечно терпеливый ангел-хранитель, моя наставница и просто самая добрая в мире бабушка.

Прощай, Ленинград.

— Не жалеешь, что отпустил ее? — спросил Великий Магистр, протянув бокал Ланаору.

— Не находите, что так намного спокойнее? — ответил Ланаор и пригубил терпкий напиток.

— Замужество пошло ей на пользу, это однозначно. Ни намека на ту безбашенную занозу, от которой в любую минуту можно было ожидать чего угодно. Наша Эриния выросла.

— Она не любит, когда ее так называют.

— Ну, меня, старика-то, простит. Ты уж попроси ее, пусть в гости заглянет. Что-то сердечко в последнее время все чаще заходится, может, посоветует чего.

— Да вы еще нас всех переживете, учитель.

— Скажешь тоже, — усмехнулся старик и покачал головой, — но ты все-таки попроси.

— Хорошо, попрошу.

Они сидели в большом зале Башни и праздновали назначение их воспитанницы главным врачом тиильдерской краевой больницы. За окном медленно догорал закат, солнце скатывалось за далекий поросший лесом холм.

— Я вот одного не могу понять, — проговорил старик, — это Роман Егорович сам придумал отвадить супругу от Ордена, или надоумил кто?

— Может и надоумил кто, — неспешно ответил Ланаор.

— Понятно. Сам-то как? Жениться бы тебе, глядишь, и на душе полегчало бы. Жена тебе сына родит или дочь. Есть в том свое счастье, продолжение рода растить.

— Была у меня жена, не уберег. А другого не надо.

Старик замолчал.

Заканчивался еще один день.

— Что там с почтой, мне тут на днях жаловались, что опять отправление потеряли.

Ланаор отмахнулся:

— Да саах знает, как это у них получается. Уже три раза руководство менял, а они все теряют и теряют. Но теперь хоть меньше.

— Но ты уж разберись, а то неловко получается, вроде как твое ведомство, хоть и неофициально.

— Разберусь.

— А что там с кочевниками? Правда ли, что всячески саботируют прокладывание железнодорожных путей?

— Возмущаются понемногу.

— Что решил?

— Повозмущаются — перестанут.

— И то верно.

Разговор плавно перетекал из одной темы в другую. Аримания возрождалась, словно феникс из пепла, и будущее ее виделось мирным и спокойным, как широкая равнинная река.

Конец истории