— Да, я прямо чувствую эту силу могучую, — улыбнулся Эливерт. — Вот увидишь — утром в путь сорвусь!

Настя отвела взгляд.

— Эл… Мы завтра уезжаем. Все так решили. Ты должен остаться здесь, — она подняла сияющие от слёз глаза, заговорила быстро, страстно: — А я так боюсь тебя оставить! Особенно, после всего этого… Мать Сатифа обещала помочь. Но я так боюсь! Вдруг она нарушит слово, вдруг леснянки тебя убьют? Вдруг тебе станет хуже? А мы даже не узнаем об этом. Я не знаю, что делать! Нельзя тебя тут бросать одного. Нельзя…

— Ну что ты… — Эливерт с трудом протянул к ней правую руку, поймал дрожащие пальцы. — Всё хорошо будет! Ты меня уже вытащила из Бездны… Теперь чего бояться? Знаешь, и Сатифе я верю. Даже смешно, что я про неё думал. Она — не злодейка, и убивать меня не собирается. Рыжая, ну, подумай — сколько раз она уже могла это сделать! И меня убить, и тебя, и всех нас. Она дала слово. Я думаю, это немало значит. И… я всё понимаю. Я теперь обуза. Калеку с собой на Север тащить — не лучшая затея. Я останусь здесь. Леснянки меня выходят. Потом вернусь домой…

— Ага, вернёшься! Один? Тут знаешь, сколько всего! Мост этот проклятый, заколдованный, топчихи в реку заманивают, нечисть всякая, молнии с небес, ещё дозорные Хозяина. А если ты не доберёшься?

— Я не пропаду, — пообещал Эливерт спокойно и серьёзно. — Ты себя береги! Знаю, Мать Мира тебя сохранит от бед и от смерти… Нам с тобой, Дэини, в её милости теперь сомневаться — не дело. И всё-таки… ты тоже будь осторожна!

Лукавая ухмылка блеснула на бледных губах.

— Если не вернёшься, мне придётся тащиться на Побережье и спасать тебя! Сама понимаешь — идти я буду долго, медленно, и на каждом шагу поминать тебя словом недобрым.

— Хорошо. Как скажешь! Тогда не буду там, на Севере, погибать. А то уж было собиралась… — кивнула Романова. — Ты тоже это… выздоравливай давай! Если надумаешь помереть без меня — вернусь и прибью! Понял? И к девчонкам не приставай! Их тут вон сколько. Я тебя знаю...

— Ну… это обещать не могу… — бледное лицо снова осветилось улыбкой. — Такие красотки! Зелёные. Кожа, как у гадюк. Почти голышом. В одну кору да мох обряженные. Мечта всей моей жизни!

Настя щёлкнула его легонько по носу.

— Я буду паинькой! — пообещал атаман. — Ты можешь ехать в Герсвальд, не опасаясь!

Рыжая угрюмо кивнула.

— Дэини, а этот, в чёрном… Кто такой? — тихо спросил Эливерт, помолчав минуту.

— Хозяин местный. Маг Чёрного Кристалла, — устало вздохнула Романова. — Взялся нам помогать. Ему взбрело в голову, что я — его предсказанная любовь. Жениться он на мне хочет! Вот… А я его два дня как знаю!

Настя поджала губы.

— М-м-м… — разбойник только ухмыльнулся на её рассерженную речь. — Маг. Маг — это ведь хорошо? Будет, кому тебя защищать.

— Я бы предпочла, чтобы это делал кое-кто другой…

— Солнце моё, я теперь в защитники не гожусь. Это ты меня спасаешь. Ты… — он замолк, подбирая слова. — Спасибо, Дэини! За всё, спасибо!

Настя не могла смотреть в эти льдистые глаза, когда он говорил серьёзно, без привычной иронии, не кривясь, не паясничая. Когда во взгляде вдруг появлялось что-то такое пронизывающее и тёплое. У Рыжей щемило сердце, и она невольно опускала ресницы, и начинала рассматривать пол.

— За что ты меня благодаришь? — тихо проронила Романова. — Ведь это я во всем виновата. Я тебе уговорила. Ты не собирался покидать Кирлию. А я тебя вынудила. Поэтому всё и случилось… Это из-за меня ты чуть не разбился! А ты мне спасибо говоришь…

— Да ты что, Дэини! — Эливерт даже приподнялся, но тут же рухнул обратно. — Девочка моя, и думать так не смей! Никто в моей судьбе не повинен. Никто! Только я сам. Слышишь? Я тоже раньше всё виноватил других. Теперь лишь понимаю. И за это мне тоже тебе надо до земли поклониться. Ты… не думай обо мне! Всеблагая сказала, ты в этом мире ещё много добра сделаешь и всяких разных важностей. У тебя своя дорога. Ступай по ней! Ступай да не оглядывайся! И пусть Дарующая Жизнь тебя хранит в своих ладонях!

Настя молча кивнула. Смотрела долго-долго на его лицо, такое зрелое, что Рыжая с трудом отыскивала в нём сходство с прежней глумливой физиономией вечного паяца.

«Очень может быть, что я вижу его последний раз», — пронеслось в голове.

— Дэини, я…

Настя знала, что он сейчас скажет — прочитала в глазах, серебряных, как сталь клинка. Не дала договорить. Нагнулась в стремительном порыве, целуя мягко и нежно израненные до крови губы, чуть колкую щеку, дрожащие веки, шрам — рваную трещинку на скуле.

— Буду нужен — зови! — хрипло выдохнул он, и Рыжая отстранилась смущённо. — Я и такой к тебе приползу. Хромой, убогий, на четырёх костях, на брюхе… Всё равно явлюсь, где бы ни была! И никому в обиду не дам!

Горло сдавило так, что она ничего не смогла ответить. Лишь через несколько мгновений голос вернулся.

— Спи! — тихо сказала Дэини. Пора уходить, иначе она сейчас заплачет. — Как там мама твоя говорила? Проснёшься, а ничего уже не болит, да?

— Да.

— Завтра ещё простимся! — пообещала Рыжая, вставая с колен. — Спи!

— Светлой ночи, Настия! — шепнул Эливерт и смотрел ей вслед, пока она не выскользнула в ночную тьму.

Сатифу Настя нашла там, где и оставила.

Рыжую знобило, и она, не спрашивая позволения, присела рядом, потянулась к жаркому пламени.

— Что скажешь?

Дэини ответила не сразу.

— Он изменился…

Царственная усмехнулась невесело.

— Как и ты. Вы, люди, все меняетесь на краю гибели. Это меня всегда и удивляло. Почему непременно надо доводить до крайностей, чтобы смертные осознали хоть что-то? Боль… Вот всё, что вы способны познать и понять! Только боль, страх и отчаяние — эти три вещи ведут вас по жизни. Страх движет вами, страх вами управляет, заставляет совершать поступки, заставляет идти вперёд или отступать. И только познав боль и ужас, вы способны заставить себя понять, изменить нечто в себе. Твой Ворон — не исключение. Даже самыми бесстрашными из вас управляет страх…

Слова леснянки звучали холодно и презрительно. И Дэини очень захотелось возразить ей, оправдаться сразу за весь людской род.

— Но ведь есть ещё и любовь! Эта сила, которая действительно движет миром. Ты не права, Мать Сатифа — любовь превыше страха, и боли, и отчаяния!

— Любовь? — фыркнула насмешливо дриада. — Разве любовь позвала вас в этот путь? Разве то, что ты называешь любовью, заставило Ворона покинуть границы Юга, несмотря на предчувствия?

— Разумеется, — не сдавалась Настя. — Ведь он пошёл с нами не из-за страха перед Лиэлид. Да, она грозилась вернуть его обратно в темницу — но Эливерта таким не напугаешь. Он пошёл с нами из-за любви. Потому что мы дороги ему, и он тревожился о нашей безопасности. Он хотел защитить нас… меня…

Леснянка улыбнулась холодно, демонстрируя острые клыки, когда Настя осеклась на полуслове.

— Вот ты и ответила сама себе, Дочь Огня. Тревожился. То есть — боялся. Он пошёл с вами не из-за страха перед Лиэлид, но из-за страха за вас. Любовь смертного — это и есть вершина страха. А ещё, превыше страха за вас, его гонит вперёд боль, которую он хранит в себе долгие годы. Боль вины. Однажды он уже подвёл тех, кто верил ему… Он не может допустить, чтобы это повторилось. Потому идёт с вами, потому защищает, без конца рискуя собой. Он платит дань собственной совести. Это его шанс обрести покой, повернуть время вспять, исправить то, что уже невозможно изменить, но можно прожить заново. А ещё… непрощённые обиды, ненайденные ответы… Всё это тоже манит вперёд, неотвратимо, как песня топчих. И ему надо дойти до конца, чтобы начать всё сначала. И потому, если ты говоришь, что Ворона ведёт любовь, то ты превратно понимаешь это чувство. Это относится не только к Эливерту. Я могу сказать так о любом из твоих смертных попутчиков.

Леснянка испытующе заглянула в лицо Романовой, будто экзамен принимала.