А что если всё здесь мороки? И ничего этого нет? Может, это всё игры разума, галлюцинации? Бред? Какой дрянью напоила их с атаманом Сатифа?
Отражение в зеркале лукаво улыбнулось Романовой. И по спине пробежал холодок…
Самой Насте было не до веселья.
Улыбчивая девица преображалась. Стала чуть ниже, и шире в бёдрах.
Круглое лицо. Вздёрнутый носик. Светлые кудряшки рассыпались по плечам. Огромные серо-голубые глаза смотрела насмешливо, будто поддразнивая. А пухлые красивые губы улыбались так соблазнительно.
У Насти возникло странное ощущение, что она смотрит на эту девицу чужими глазами.
Иногда ей снились сны, в которых Настя Романова была вовсе не Настей Романовой, а кем-то ещё. То, что сейчас происходило, напоминало такой сон.
Она смотрела на девушку в зеркале и чувствовала, что это не она, а кто-то другой разглядывает незнакомую красавицу.
Блондинка протянула ухоженную белую ручку, словно желая обнять кого-то невидимого. И Дэини ощутила, как тёплые ладошки скользят по её телу. Она испуганно покосилась на собственную талию и не увидела ничьей руки, но ощущение не проходило.
— Тосковал по мне, ненаглядный мой? — мурлыкнула незнакомка в зеркале.
И Настя ощутила влажный жаркий шёпот, коснувшийся её виска.
Безумие какое-то! Раздвоение личности? Очередной кошмар?
Настя была одновременно и здесь, и по ту сторону зеркала. Она видела и чувствовала всё, что происходило за прозрачной гранью. Смотрела как кино, на огромном ледяном экране, но и сама была одновременно действующим лицом.
Словно очутившись в чужом теле… Или в чужой голове.
— Убери от меня руки! — брезгливо процедила Настя сквозь зубы, ощущая, как на смену минутному пылкому вожделению приходит глубокое отвращение.
— О! Даже так? — скривила красивые губы девица, напирая пышной грудью, едва умещавшейся в декольте. — Ты до сих пор злишься на меня? Или я тебе больше не по нраву? А обещал любить вечно… Так люби! Не робей! Теперь я твоя, до конца времён…
Прелестница снова протянула холёные ручки, но тот, в кого вселилась Настя, грубо стряхнул цеплявшиеся за него пальцы.
— В Бездну тебя, и твою любовь! — услышала Настя собственные слова, и вдруг всё поняла — узнала этот голос. — Никогда я больше на тебя даже не взгляну.
— Ах так!
Лицо блондинки перекосило от злости, и Рыжая с удивлением рассудила, что ничего нет в ней красивого. Вульгарная, кичливая девка. Неприятная, с какой стороны ни посмотри. И что только Эливерт в ней нашёл?
Последняя ревнивая мыслишка уж точно принадлежала разуму самой Романовой.
— В Бездну? Так запел, да? — шипела белокурая мегера. — Мы и так в Бездне, милый мой! И ведь я тут из-за тебя. Я, выходит, дрянь? Я тебя сгубила. А ты — само благородство, да? Ты этого не заслужил? Ты все эти годы жил и солнцу радовался, сволочь! А я тут… Как червь… Во тьме, в грязи, в этой мерзости! Что ты знаешь о Бездне, а?
Она иступлено кричала и кричала, и облик её менялся стремительно. Гладкая, как белый шёлк, кожа синела и покрывалась трупными пятнами. Скривилось и стало каким-то рыхлым всё тело. Запали и потемнели ясные небесные очи. А льняные локоны повисли, как облезлая старая тряпка.
— Ты прости меня, Аллонда! — вдруг сорвалось с Настиных уст, и покойная замерла, перестала блажить. — За всё прости! Я тебе такой участи не желал. И я… тебя прощаю. Прощаю сейчас за всё, что ты сделала, вольно или невольно. И благодарю за тот урок. А теперь исчезни! Исчезни из моей памяти навсегда!
Жуткое полуистлевшее существо, в которое обратилась пригожая купчиха, хрюкнуло что-то удивлённо, недоверчиво, покосилось, робко шагнуло бочком ближе и спросило шёпотом:
— Так… я… теперь… свободна?
— Свободна, — спокойно и безразлично кивнул Эливерт, а вместе с ним и Рыжая. — Больше нет между нами ни любви, ни ненависти. Пусто. Я тебя не держу.
— Свободна… — выдохнула Аллонда и рассыпалась на стайку легкокрылых мотыльков.
Они порхнули в разные стороны, растворившись в сумраке лабиринта.
Настю снова окружали лишь прозрачные льдистые грани зеркал, за которыми — пустота.
* * *
А потом она услышала крик. Полный боли. Призыв о помощи.
И Рыжая побежала на звук, то замиравший, то вновь оглашавший стеклянные переходы. Вытянув руки, как слепая, она нырнула в ледяную арку.
Внезапно зеркала исчезли, а она шагнула в тёмную душную комнатёнку. Поперхнулась дымом и копотью факела. И прежде чем успела разобраться, где очутилась, услышала тонкий пронзительный свист и ощутила, как ожгло всю спину нестерпимой болью.
Она закричала звонко, пронзительно, по-детски тонко. И новая мучительная вспышка пронзила тотчас. И снова, снова.
Настя пыталась закрыться руками, оглушённая этими ударами, не понимая, за что её бьют, желая лишь одного — прекратить пытку.
Когда пронзительный свист смолк, Дэини поняла, что не в состоянии даже шевельнуться. Тело не слушалось, её трясло.
— Вставай, щенок! Я лечь не позволял тебе!
Рука грубо вцепилась в плечо. Показалось, что пальцы впились прямо в сердце. Её рванули вверх, поставили на подкашивающиеся ноги.
В лицо заглянул чернобородый потный громила.
— Ну, теперь-то сделаешь, что велено? Бери кнут! Бери, тебе говорят!
Жуткий бородач сунул в руку Рыжей окровавленную плеть. Та покорно взяла. И даже когда её потащили куда-то, не сопротивлялась. Всё тело ещё пребывало в стонущем оцепенении, жутко саднило спину.
Избивавший Рыжую палач ткнул пальцем в заплаканную немолодую женщину, сидевшую на каменном полу. Та жалась к стене, глаза затопил беспредельный страх.
— Бей! Бей, сопляк! Или я тебе снова всыплю!
Настя упрямо затрясла головой.
— Ты совсем дурак, что ль? Высеки её! Или я тебя, говнюка, до смерти забью!
— Я не стану! Не стану! Убивайте! Всё равно — не стану! — надсадно выкрикнула Настя.
Голос дрожал, срывался. Чужой — не её, но и не атамана…
Мальчишеский?
Удар по лицу отбросил к стене. С трудом поднимаясь, Рыжая видела грязные пятки женщины перед своим лицом.
— А ты, старая кляча, такая же упрямая? Или сговорчивее будешь? — насмешливо спросил чернобородый, перекидывая плеть из руки в руку. — Я умею убеждать, поверь!
Визгливый свист разрезал душный воздух подземелья. Романова вздрогнула, но в этот раз удар предназначался не ей.
— Ой, пощадите, ой-ой! — запричитала несчастная женщина. — Не надо! Я всё сделаю, всё сделаю!
— Так вставай!
Настя отрешённо смотрела, как тётка спешно подскочила на ноги. Как чёрный, безжалостный, как гильотина, вложил оплетённую кожей рукоять в её сухие узловатые пальцы, подтолкнул вперёд.
Бледное лицо женщины исказилось и сморщилось, губы дрожали.
— Прости меня! Прости!
Она замахнулась широко, с отчаянной решимостью…
Пронзительно взвизгнула плеть, и острая боль снова вгрызлась в содрогнувшуюся детскую спину.
* * *
Эливерт почувствовал, как рука коснулась его волос. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в прелую солому. От этого свербело в носу, но сил на то, чтобы сесть, не осталось. Шершавые грубые пальцы осторожно скользнули с затылка на оголённую спину.
Он непроизвольно застонал, дёрнулся. И рука снова вернулась к волосам, неуклюже погладила по голове.
— Ты не серчай на меня, слышишь? — хриплый тихий голос, забытый тысячу лет назад, разорвал тишину. — У меня выбора не было. Если бы они меня так отделали, я бы сейчас уже… Прости меня, сынок!
— Не называй меня так! Ты мне не мать! — Эл пытался отодвинуться подальше от скользящей по его волосам руки.
— Да, так и есть, — тихо вздохнула женщина. — Только у тебя нынче больше никого не осталось, кроме меня. Пойми, глупый, я ради нас обоих стараюсь! Разве я тебя так била как этот упырь ненасытный? Нет. Он бы забил тебя. А так, считай, я тебя спасла. И себя спасла. И, если послушаешь мудрую Илангу, так мы с тобой, сынок, ещё свободу увидим, обещаю.
