В глубине души я знаю, что в этом дне нет ничего даже отдаленно забавного. Но сейчас я чувствую себя достаточно весело, чтобы не обращать внимания на то, что выгляжу как сумасшедшая, гогочущая под дождем.

В объятиях моего сводного брата.

Эта нелепая мысль вызывает новый приступ хихиканья. Я пытаюсь остановиться, но не могу. Слезы смеха — или это все-таки настоящие слезы? — смешиваются с дождем на моем лице. Пальцы Картера сжимают плоть моих рук, но я этого почти не чувствую. Я плыву вне своего тела, легче воздуха, легче ветра, легче груза сокрушительной ответственности на моих плечах. Так легко, что я улечу, если он отпустит меня — выше, выше, вверх к звездам, где нет таких слов, как право рождения, судьба или преемственность, чтобы столкнуть меня вниз.

— Эй! Эй! — Он слегка встряхивает меня. — Эмилия.

Он впервые произносит мое имя, и оно проходит сквозь меня, как электрический разряд. Мой смех испаряется так же внезапно, как и появился, оставляя после себя пустоту, которая напугала бы меня, если бы я вообще могла что-то чувствовать.

— Эмилия?

— Я в порядке, — шепчу я голосом, который с трудом узнаю, как свой собственный. — Я буду в порядке.

— Боже, твоя кожа как лед. — Он поглаживает мои руки. — Нам нужно отвести тебя внутрь.

— Я не хочу возвращаться, пока.

— Очень жаль. Но это не обсуждается.

— Пожалуйста. — Мой голос дробит на слове. — Не заставляй меня возвращаться туда. Пожалуйста, Картер…

Он резко вдыхает. Его глаза пылают в темноте, мысли, которые я боюсь расшифровать, плавают в их глубине. И я знаю, что это неправильно… но сейчас я чувствую себя настолько слабой, что это не имеет значения. Обхватив руками его спину, я наклоняюсь вперед и впитываю его.

Его тепло.

Его силу.

Он напрягается, но я только крепче прижимаюсь к нему — цепляюсь, словно он мой спасательный круг в бурных водах, как будто он — единственное, что удерживает мою голову над волнами истощения, обрушивающимися на мой организм.

Через мгновение я чувствую, как его подбородок опускается вниз и ложится на мою макушку. Еще через мгновение его руки осторожно скользят по моей спине. Он держит меня так, будто не имеет практики — как будто простой акт объятий настолько далек от его обычной сферы, что он не уверен, как действовать дальше. Я бы на самом деле пожалела бы его, если бы у меня осталась хоть капля эмоций, которые я могла бы потратить на кого-то другого.

Как бы абсурдно это ни казалось, мы долго стоим под проливным дождем, обхватив друг друга руками. Обнимая друг друга. И в этом нет напряжения, как в нашем предыдущем общении. В этом нет ничего даже отдаленно эротического. Просто один человек протягивает руку, отчаянно нуждаясь в утешении, а другой хватает ее и свободно предлагает.

Или, может быть, это только то, что я говорю себе.

Я стараюсь не думать о запахе его кожи… о звуке его дыхания под стук дождя… о контуре мышц его груди под моей щекой… о том, что, если я повернусь к нему лицом, наши рты будут находиться всего в нескольких сантиметрах друг от друга…

Отпусти.

Отступи.

Отойди.

Я слишком легко игнорирую свои собственные советы. Резко вдохнув, я наклоняю голову назад, чтобы посмотреть на него. Его глаза мгновенно встречаются с моими — голубые, голубые и полные вопросов, на которые я не могу ответить. С такого расстояния я могу различить тонкие кольца темно-синего цвета по краю каждой радужки.

— Спасибо, — шепчу я, желая, чтобы мой голос не дрожал.

Он не отвечает — вообще никак не реагирует, только поднимает одну руку и медленно убирает с моих глаз слипшуюся прядь волос. Дождь продолжает падать непрерывным потоком, забрызгивая оба наших лица. Я смотрю на капли, прилипшие к его ресницам, наблюдаю, как он смахнул их, будто слезы, и игнорирую ту часть меня, которая жаждет попробовать их на вкус, пока они мчатся по его щекам.

— Картер, я… я…

Низкий звук хрипит в его горле, когда он наклоняется, закрывая крошечную часть пространства, между нами. На одно мгновение мне кажется, что он собирается сделать что-то совершенно безрассудное…

Вместо этого он опускает руки и отстраняется.

— Мы должны идти, — говорит он категорично, засунув руки в карманы и глядя куда угодно, только не на меня. — Они будут искать нас.

— Верно. Конечно. — Я крепко сжимаю свои замерзшие пальцы, поворачиваюсь к нему спиной и направляюсь по тропинке, ведущей к дому, так быстро, как только могут нести меня мои ноги.

Десять минут назад я бы предпочла остаться здесь на всю ночь, чем снова переступить порог этого поместья. Теперь поместье Локвудов выглядит чертовски хорошо, по сравнению с перспективой провести еще одну минуту, общаясь с моим новым старшим братом.

В ЭТОМ ДОМЕ ВОДЯТСЯ ПРИВИДЕНИЯ.

Если не настоящие мертвые духи, то призрачные охранники и обслуживающий персонал, которые бесшумно передвигаются по многочисленным коридорам, лишь неясный скрип половиц выдает их присутствие. Может быть, я параноик, но я не могу избавиться от ощущения, что в любой момент за мной наблюдают.

Смотрят.

Выжидают.

Пока мы стоим в полутемном коридоре наверху, я беспокойно переминаюсь с ноги на ногу, пока Картер роется в бельевом шкафу в поисках полотенец. Мои ноги, все еще болевшие после нашего подъема по бесконечной парадной лестнице, постоянно затекают, пока на твердом дереве под ногами не образуется небольшая лужица.

— Вот.

Он впервые заговорил со мной после нашей прогулки из садов. В жутко тихом доме это может показаться криком. Я вздрагиваю и оглядываюсь по сторонам. Здесь слишком много комнат с запертыми дверями, слишком много крадущихся теней, слишком много незнакомцев, скрывающихся прямо из виду.

— Вот, — нетерпеливо повторяет Картер, покачивая полотенцем в своей руке.

Я хватаю его и оборачиваю теплую ткань вокруг моего залитого водой топа и юбки, которые теперь прижимаются к моим изгибам достаточно плотно, чтобы заставить двухдолларовую шлюху испытать секундное смущение. Картер достает полотенце для себя, прежде чем закрыть шкаф для белья. Стук дверцы о раму заставляет меня подпрыгнуть на фут в воздух.

— Расслабься, — бормочет он, приглушая голос полотенцем, когда вытирает лицо насухо. — К этому времени Октавия уже едет на снотворном-экспрессе, и, хотя Лайнус может быть и король, но этот человек может проспать чертову революцию. Он бы не проснулся, пока его не привязали бы к гильотине, а его голову не отправили бы в корзину.

— Должно быть, это пригодилось тебе в подростковом возрасте, когда ты прокрадывался по ночам, — пробормотала я, вытирая воду с волос.

Его брови поднимаются.

— Никогда не приходилось прокрадываться. Ланкастеры не совсем сторонники практического воспитания, как ты скоро узнаешь.

— О? — Мои онемевшие пальцы покалывает, когда кровообращение возвращается. — Ты предполагаешь, что я останусь.

— А разве нет?

— С чего бы это?

Он просто смотрит на меня.

— Я не могу просто щелкнуть пальцами и стать… королевской особой. — Я вздрогнула от этого слова. — Я ни черта не понимаю в этой жизни.

— Поверь тому, кто вырос в этой жизни — в основном это скучные государственные ужины и случайное перерезание ленточки или благотворительное мероприятие. Улыбайся. Помаши рукой. Держи рот на замке. — Он пожимает плечами. — Мне кажется, они не ищут в тебе лидера. Им нужен кто-то, кого они могли бы выдвинуть в качестве доказательства того, что род Ланкастеров жив и здоров, кто-то, кого они могли бы использовать, чтобы убедить общественность в том, что они не сломлены потерей короля Леопольда и королевы Эбигейл. — Его глаза сужаются на мои. — С Генрихом в больнице… сейчас ты практически единственный человек на планете, который может войти в эту роль. Я не вижу, чтобы они позволили тебе уйти от этого. Нравится тебе это или нет… ты — важная пешка в этой конкретной шахматной партии.