В смоленском парке и сейчас видны склоны старого бастиона, прозванного Королевским. Они поросли травой, а один из них включен в овал городского спортивного стадиона.

Рядом — красивое озеро, где школьники катаются на лодках. И бастион, и озеро — следы смоленской обороны 1609–1611 годов. Заняв город, поляки увеличили и перестроили тот земляной вал, что насыпали осажденные перед брешью в стене: валу придали форму пятиугольного бастиона. Сто лет спустя Петр Первый заново укрепил и достроил Королевский бастион. От выемки земли образовался ров, ныне превращенный в озеро.

Немало памятников сохранилось в городе и от наполеоновского нашествия. В 1812 году Смоленску снова выпала важная стратегическая роль: он вынес удар главных неприятельских сил и жестоко пострадал в боях. Памятники Отечественной войны 1812 года, своеобразные по замыслу, украшенные пушками, доспехами и орлами, очень запоминаются в смоленских городских садах и парках.

Один из этих памятников изображает крутую скалу. На вершине — орлиное гнездо, два бронзовых орла яростно защищают его от воинственного галла. В римском шлеме, с обнаженным мечом, тот уже подобрался по выступам скалы к вершине и грозит гнезду. Раненая орлица прикрыла телом птенцов, а орел-отец прижал руку врага к скальному камню, и близок миг, когда чужой воин сорвется с выступа…

Многим обязана страна Смоленской земле. Она дала России первых ее смолокуров, а тысячелетием спустя — первого в мире космонавта. В музыке Глинки нашли отзвук песни смоленских крестьян, а их горькое горе зажгло ненависть к самодержавию в сердцах смолян-декабристов: Пестеля, Каховского, Якушкина. Сейчас на Смоленщине есть колхоз имени Пестеля.

Два крупных русских скульптора — Микешин и Коненков — сыны Смоленщины, и оба они кровно связаны с народным искусством и художественными ремеслами своего края. А многим читателям «Василия Теркина» кажется, что этот русский солдат родом из-под Смоленска. Это почти так и есть, потому что в деревне Загорье Смоленской области родился «отец» Теркина — поэт Александр Трифонович Твардовский.

…Прощаясь с городом, я завернул к памятнику Глинке. Великий смолянин стоит с дирижерской палочкой в руке, прислушиваясь сквозь шорох парковой листвы к незримому оркестру. Памятник окружает черная решетка ажурного литья. В нотных знаках на ней как бы застыли мелодии «Сусанина», «Руслана»… Решетку отлили из чугуна по замыслу критика В. В. Стасова. Автор самой фигуры Глинки — скульптор А. Р. Бок.

За поворотом улицы виднеется одна из уцелевших башен древней крепости, высится зубчатая стена, оборонявшая город от стольких воинов-пришельцев! Теперь среди рядков ее кирпичной кладки белеют мраморные доски с именами офицеров, солдат, партизан. Это замурован в древнюю стену Смоленска прах героев Великой Отечественной войны, отстоявших город от последних пришельцев в его истории.

II

Над Волховом-рекой

В Новгород я не приплыл «великим водным путем из варяг в греки», а приехал в зимний вечер автобусом из Пскова. Администратор гостиницы «Волхов», что на Софийской стороне, заботливо сообщил постояльцам, что метеосводка сулит ночью 25 градусов мороза, а утром — ветер, «от сильного до очень сильного». Прогноз оправдался: к утру ветер действительно обрел ураганный напор.

Новгородский кремль я уже не раз осматривал после восстановления, а знаменитую Спас-Нередицу упрямо берег в памяти такой, какой видел ее до войны, хотя знал, что реставраторы самоотверженно потрудились над ее воскрешением из руин. В этот раз я решил идти прямо к ней. Древний храм находится в трех километрах от городской окраины, и ведет к нему, как и встарь, неприметная проселочная дорога. Но бывал я здесь прежде только летом, а сейчас дорога почти сливалась со снежной целиной.

Ветер дул с Ладоги, взламывая зимний лед на Волхове. Славная река глядела пугающе грозно. Я видел, как ветром погнало льдину вверх по черно-фиолетовой воде, к Ильменю, против сильного течения. Мороз — арктический, безоблачное небо — блеклого голубого цвета, жестокая низовая пурга. Словом, картина довольно обычная, скажем, для Воркуты или Норильска, а в Новгороде — редкая и не очень благоприятная для загородного пешехода.

На полпути я потерял проселок и побрел целиной, по твердому насту, держа направление на земляную насыпь вдали. Высокая и заснеженная, насыпь эта, как и мостовые каменные быки на стрежне Волхова, осталась памятником незавершенного железнодорожного строительства, что велось здесь еще в годы первой мировой войны.

Взбираться на насыпь пришлось по колено в снегу. Ветер просто сдувал, срывал с гребня. Зато опять я увидел, как прежде, Спас-Нередицу, ее неповторимый очерк, без которого новгородские окрестности так же немыслимы, как в Москве Красная площадь без Василия Блаженного.

Рисуется в зимнем небе восстановленная одиночная главка с тяжелым куполом-луковицей, даже великоватым для маленького, бедного храма: будто надел новгородский мальчонка отцовскую шапку. Рисунок этой главки прямо-таки бесподобен! Воскрешено все здание, нет лишь чудесной поэтической колоколенки рядом, ее очень недостает глазу. И по-прежнему это каменное здание, как и многие другие новгородско-псковские памятники, вызывает такое чувство, будто вылеплено оно из сырой глины — так пластичны и вольны его контуры, неровны членения. Не вычерчивал их древний зодчий по византийской линейке, а вдохновенно лепил — от руки!

Даже издали ощущаешь, как непомерно толсты стены, сложенные из кирпича и камня, — не пожалели предки запаса прочности! По этим мощным стенам разбросаны в беспорядке узкие длинные оконца, забранные железными решетками. Неправильность, асимметрия окон очень оживляет стены, придает «человечность» фасадам Нередицы, ничем не украшенным, кроме игры светотени в закомарных дугах.

Безыменные новгородские мастера создали этот храм в 1198 году, почти восемь веков назад. Сейчас его дружески окружает простая жизнь колхозного села. Стоит Нередица на крутой горке, прямо над рукавом Волхова, Волховцом, среди бесхитростных, как сама она, стогов сена, деревенских изб и переживших войну, по-зимнему голых ракит и плакучих ив.

Поставленная «не в ряду» с остальными церквами (отсюда, видимо, ее своеобразное название), Спас-Нередица занимает особое место и в истории новгородской архитектуры. Это последний храм, воздвигнутый в Новгороде на средства князей.

Описание, даже самое точное, бессильно передать невыразимое обаяние этого маленького одноглавого храма, почти квадратного в плане, с обычным трехчастным делением фасадов и тремя абсидами — алтарными выступами округлой формы.

…В толще западной стены узкая лестница ведет на хоры-полати. Они оставляли свободной среднюю часть храма. Войдя в него, можно было сразу охватить взглядом все внутреннее пространство, гладкие стены без пилястр и лопаток, подкупольные столбы. Эту особенность интерьера Нередицы гениально использовали новгородские мастера-живописцы.

Через год после окончания постройки, то есть в 1199 году, храм был расписан изнутри. В качестве красителей для фресок художники использовали местные глины, истолченные цветные камни, окиси металлов. Размешанные на воде краски наносились на сырую штукатурку стены, тщательно подготовленную, многослойную.

Фрески Нередицы мне посчастливилось видеть до войны еще невредимыми. Они представляли собою одно из главных сокровищ новгородского искусства.

Когда вы входили в храм, отовсюду пристально глядели на вас, вызывая невольную робость, черные, горящие глаза святительских ликов. От этих пронзительных, всевидящих глаз некуда было деться, они почти гипнотизировали. Большинству лиц присуща была ярко выраженная крестьянская, народная сила и притом отчетливая местная — новгородская — индивидуальность. Сразу запоминалась и характерная манера самого письма: резкие контрасты, яркие тона, смелые мазки белил, зеленые тени. Все это производило неизгладимое впечатление.