В 4 часа дня, 27 января, под гром траурного салюта, под гудки фабрик, паровозов, заводов, кораблей, электростанций, рудничных сирен гроб с телом Ленина опустили в приготовленный склеп. А к началу весны временный деревянный Мавзолей уже стоял на площади, и каждые полчаса менялся перед входом почетный караул, как меняется и поныне, сорок восемь раз в сутки.

Архитектура Мавзолея, его внешнее и внутреннее решение, подсказывались тем, что выражение траура должно было сливаться в этом здании с идеей непобедимости, бессмертия ленинского дела. Было решено соединить Мавзолей с правительственной трибуной, как бы в память того, что сам Владимир Ильич обращался к народу на Красной площади и в дни советских праздников всегда встречал здесь демонстрации и шествия, которые стали нашей традицией с первых дней Октября.

— В памятную ночь работы над проектом Мавзолея, когда, собственно, и найдено было решение, я мысленно обратился к опыту всего человечества, — рассказывал Алексей Викторович Щусев, — и перебирал в уме все сооружения, оказавшиеся наиболее долговременными и торжественными. Невольно память подсказала древнеегипетскую поговорку: «Все боится времени, а время боится пирамид». Ступенчатые пирамидальные формы некоторых кремлевских башен углубили эту мысль, заставили карандаш чертить эскиз за эскизом — так пришло окончательное решение…

Оно действительно оказалось жизненным и успешным. Простота и монументальность здания так полюбились народу, что проект постоянного Мавзолея поручили снова А. В. Щусеву. Архитектор устранил при этом некоторую дробность деталей, добился еще большего лаконизма и обобщения. В 1929–1930 годах деревянный Мавзолей уступил место каменному.

Над входом в Мавзолей врезано в могучую каменную глыбу одно слово: «Ленин». Красные гранитные плиты как бы оторочены траурным поясом из черного лабрадора. Величавы красные и черные тона внутренней каменной облицовки траурного зала, где стоит стеклянный саркофаг.

Мавзолей красиво выделен на площади светлым тоном гостевых трибун, создающих выразительный, хорошо подчеркнутый контраст с темным цветом гранита и лабрадора. Темно-зеленая шеренга остроконечных серебристых елей, купол казаковского здания с летящим пламенным флагом, Сенатская башня Кремля, светлый гранит трибун, башенные шатры, увенчанные краснозолотыми звездами, — на таком фоне предстает перед нами ленинский Мавзолей.

Имя автора Мавзолея академика Щусева присвоено Музею архитектуры в Москве.

Алексей Викторович Щусев — один из создателей новой Москвы. Он построил гостиницу «Москва», Казанский вокзал, здание Наркомзема в Орликовом переулке, Москворецкий мост у Красной площади и много жилых домов… Но лучшее произведение талантливого зодчего, бесспорно, Мавзолей Ленина.

Сооружение Мавзолея определило и главные черты планировки самой Красной площади. Щусеву не раз предлагали «открыть» ее с торцов. Автору этих строк довелось быть в тридцатых годах на совещании архитекторов и планировщиков, где теоретически обсуждалась возможность передвинуть храм Василия Блаженного за пределы площади. На другом ее торце предлагался снос здания Исторического музея. К счастью, предложения эти были отвергнуты, иначе Красная площадь превратилась бы в обыкновенный проезд, и это лишило бы ее композиционной законченности. Щусев это ясно понимал и мудро сберег исторически сложившуюся планировку главной в Москве площади, вписав в нее трибуны и величавый Мавзолей.

Когда подходишь к нему близко, кажется, что в полированных гранях черного лабрадора, играя, вспыхивают и гаснут живые искры. Будто сам камень напоминает об искрах ленинской мысли, из которых разгорелось великое пламя…

II

О подвигах, о славе

Девятьсот пятый — окровавленный, геройский, святой год первой русской революции!

Прелюдией к нему были Мукден и Цусима, начался он у Зимнего дворца в Петербурге трагедией 9 января и окончился московским пожаром Пресни, расстрелянной пушками карательного Семеновского полка, прибывшего из Петербурга. В истории освободительного пролетарского движения не было до тех пор таких массовых подвигов самоотречения, поистине революционной страсти, рыцарского благородства, какими поразили тогда весь мир герои пресненских баррикад под кумачовым флагом восстания.

Вслушаемся в слова «Обращения к обществу». Листовки с этим текстом нес москвичам с крыш декабрьский ветер, проникнутый гарью:

«Шайка грабителей еще раз подавила „мятеж“. Но подавила так, что даже для слепых стало ясно, что это — действительно шайка убийц, имеющих главную квартиру в Петербурге… Борьба против пролетариев, которых неудачно хотели оклеветать как „разрушителей“, оказалась самым варварским разрушением… Шайка, за которой, по ее уверениям, стоят массы, окончательно разоблачена; за ней по бессознательности стоит лишь часть армии и прежде всего гвардейские полки, из которых шайка специальной дрессировкой вытравляет все человеческое… И глубокое символическое значение приобретает тот факт, что верные шайке войска, стремясь расстрелять революционеров, расстреливали всякого попадавшегося им обывателя. А на другой стороне — „разрушители“, пролетарии. При всем желании очернить их… даже в черносотенных газетах прорывается невольное признание рыцарства пролетариев, которые не допустили ни одного нарушения личной и имущественной неприкосновенности граждан и настолько сохранили самообладание, что даже врагам не отвечали жестокостью на жестокость. Вот почему даже буржуазные газеты признают, что хотя восстание временно и задушено, но в Москве нет победителя… Да здравствует победоносная революция!

Московский Комитет Российской Социал-Демократической Рабочей Партии».

Да, так боролись в девятьсот пятом дружинники Москвы, ивановские ткачи, матросы Севастополя и Одессы. Какое шествие светлых имен, какое множество высоких, совсем разных жизней, схожих между собою только общностью жертвенной конечной судьбы!

Николай Бауман, соратник Ленина, агент «Искры», убитый из-за угла царским охранником-черносотенцем.

Иван Бабушкин, талантливый вожак рабочих, и машинист с «Казанки» Алексей Ухтомский, создатель боевой дружины на вооруженном поезде. Оба без суда расстреляны карателями — один в Сибири, другой в Люберцах, под Москвой.

Моряк-лейтенант Петр Шмидт и его товарищи-матросы, участники Севастопольского восстания в Черноморском флоте, казненные на Березани.

Фабрикант по рождению, революционер по делам и духу, большевик по партийной принадлежности Николай Шмит, организатор пресненских дружинников, тайком зарезанный в царском застенке…

Вот они, пробившие в царской монархии первую брешь, которая, по словам В. И. Ленина, «медленно, но неуклонно расширялась и ослабляла старый, средневековый порядок».

Теперь мы работаем на заводах, ходим по площадям и мостам, живем на улицах, учимся в институтах, садимся в электропоезда на станциях, носящих имена борцов девятьсот пятого года. Их дела, их призывы, их предсмертные письма стали для нас учебниками жизни, реликвиями музеев, нашим достоянием и всенародной нашей гордостью.

А в искусстве? Что совершено ваятелями и зодчими в честь и память борцов первой русской революции?

Сделано, конечно, немало. Воздвигнуты статуи-памятники и мемориальные бюсты. Заботливо оберегаются дорогие и священные могилы. И все-таки, если мерить сделанное по большому счету (а в искусстве только этот счет и возможен!), то глубокого удовлетворения свершенным еще нет.

Еще нет у нас скульптуры, посвященной герою или событию 1905 года, которая по исполнению, глубине замысла, идейной проникновенности могла бы стать наравне, скажем, с Медным всадником или «Мининым и Пожарским». Не отлилась еще в бронзе горьковская «Песнь о Буревестнике»…