— Только будь осторожна, — предупредил её Павел. — Ночью прошёл сильный дождь, скользко, на дороге лужи...

— Не волнуйся, Паша, — прервала его Люся. — Я всё понимаю...

Люся грустная сидела в кабинете врача и ждала, когда её осмотрят. К ней вошла медсестра — полная седая женщина с серыми большими глазами и шрамом на правой брови. Две недели назад, когда Люся приходила сюда, чтобы сделать укол, она спросила, где её зацепило. Варвара Варфоломеевна — так звали женщину — вздохнула:

— Это меня осколок бомбы пометил. В сорок первом, когда началась война, я работала медсестрой в роддоме под Брестом. Фашисты бомбили посёлок, бомба угодила в роддом. Многие погибли, а я отделалась раной...

Сейчас медсестра спросила:

— Как себя чувствуешь, уколы помогли?

Люся улыбнулась полными губами.

— Очень даже помогли, но вчера у меня снова болел живот, меня вырвало, потому и пришла. А где врач?

— Она в соседнем кабинете осматривает больную, сейчас придёт, — пояснила Варвара Варфоломеевна.

Долго и тщательно врач осматривала Люсю. Послушала сердце и сказала:

— У вас, Люся, аритмия. — И твёрдым голосом добавила: — Это опасно. Придётся вас положить тут на неделю, а дальше видно будет.

— Ложиться я не хочу, — запротестовала Люся.

— И зря, голубушка, у вас может случиться выкидыш — вы этого хотите?

— Боже упаси, — едва не вскрикнула Люся.

— Тогда делайте то, что рекомендует врач. Муж ваш где, в военной академии? Я позвоню ему и растолкую, что вам надо сюда принести. — Врач окликнула медсестру. — Отведите больную в пятую палату. Потом я выпишу ей нужные лекарства. А сейчас сделайте ей укол, у неё высокое давление.

На другой день после обеда Люся отдыхала, когда к ней вошла Варвара Варфоломеевна и сообщила:

— К тебе пришёл мужчина.

— Павел? — встрепенулась она, вставая с постели.

— Да нет, Люся, седой такой мужчина, я сказала ему, что тебе надо лежать, но он так умолял меня, что сдалась я... Приезжий какой-то, издалека. Пока врача нет, можешь в коридор выйти к нему. Больно уж просит...

Люся вышла из палаты и увидела... своего отца. Он сидел на стуле и читал газету.

— Ты? — вырвалось у Люси.

Она поправила халат, сбросила со лба чёлку. На душе потеплело, будто туда упала дождевая капля.

Отец поднялся со стула, подошёл к ней.

— Я, Люсенька... — Какое-то время он смотрел на неё в упор, словно видел впервые, потом в его серых глазах заблестели слёзы, и он обнял её, прошептав: — Как же ты далеко уехала, доченька! Я так по тебе скучаю... Узнал, что ты в роддоме, бросил всё и к тебе.

Они сели рядом, и она спросила:

— Как ты тут оказался?

Отец ответил, что неделю тому назад он приехал в этот город по делам своего завода.

— Один приехал?

— Нет, с Аней. Она во дворе... — Он потупил глаза. — Ты на неё сердита, вот я и оставил её там... Она очень тебя уважает, но в палату я её не повёл...

«Значит, он всё понял...» — подумала Люся, и ей от этой мысли стало легче. А отец продолжал:

— Прости, Люся, если можешь... — Голос отца звучал глухо и напряжённо. — Я тогда не был у мамы. Я соврал тебе... Но я так любил её... — Он перевёл дыхание. — Она не захотела оперироваться раньше, когда ей говорили врачи. Я просил её, уговаривал, но она отказалась. Прошло пять лет, болезнь прогрессировала, её положили в больницу, но поздно... Я так переживал, тайком от тебя плакал, и если бы не Аня, кто знает, чем бы это кончилось. Врачи мне сказали, что наша мама безнадёжна, но от тебя я это скрыл, не хотел, чтобы ты волновалась. Прости... А Аня очень добрая женщина. Ты совсем её не знаешь.

«Мы, женщины, ревнивы, может, оттого я и не люблю твою Аню», — мысленно ответила Люся отцу.

— Ты долго мне не писала, — вздохнул отец, — и я не находил себе места... Я рад за тебя, доченька. Раньше я думал, что Павел парень перекати-поле, незрелый, бросит тебя, но теперь вижу, что ошибся. Кстати, где он сейчас? Всё ещё учится?

— Вчера был у меня. Скоро меня выпишут, и он приедет за мной. — Горло у Люси пересохло, она едва не заплакала. — Мы живём очень хорошо. Мы счастливы, отец! Я скоро рожу тебе внука... А Аню ты проводи сюда. Я хочу с ней поговорить...

Отец поспешил к двери.

В ночь на 6 июля обстановка на Центральном фронте резко обострилась, и это обеспокоило генерала армии Рокоссовского: как бы противник не прорвал нашу оборону на северном фасе Курского выступа. Он выкроил несколько минут, чтобы выпить чаю, и когда сел за стол, мысли о том, какая сейчас ситуация в полосе обороны 13-й армии, не покидали его.

— Разрешите, товарищ командующий?

В комнату вошёл начальник штаба фронта генерал Малинин. Всю прошлую ночь он не отходил от стола, на котором стояли телефонные аппараты, соединяющие штаб со всеми штабами армий, упорно оборонявшихся от танковых атак фашистов. Но на его лице командующий не заметил усталости.

— Только что звонил генерал Пухов, — сообщил Малинин. — Немцы бросают в бой на наши оборонительные позиции всё больше танков. От огня артиллерии враг несёт большие потери в живой силе и технике, но по-прежнему рьяно рвётся вперёд, всё ещё надеясь прорваться к Курску. Армия Пухова в боях уже понесла немалые потери, особенно в танках. Надо бы ему помочь резервами фронта.

— Что ты предлагаешь, Михаил Сергеевич? — в раздумье поднял брови Рокоссовский.

Странно, но сообщение Малинина его ничуть не взяло за живое: он всё ещё надеялся, что генерал Пухов справится с теми задачами, которые ему поставлены. Конечно, потери у него есть и, пожалуй, ещё будут, ибо идёт упорная и кровавая борьба на рубежах армии. И всё же, размышлял командующий фронтом, если начальник штаба предлагает усилить оборону 13-й армии, стало быть, это дело весьма нужное.

— Товарищ командующий, я сейчас пойду к себе и поколдую над картой, потом скажу, чем укрепить Пухова, — предложил начальник штаба.

— Поторопись, Михаил Сергеевич, — согласился с ним Рокоссовский.

Выпив чаю, Константин Константинович подошёл к карте. Он стоял недвижимо, о чём-то размышляя, наконец решил позвонить в Ставку. Но тут же тревожная мысль уколола его: а на месте ли Сталин? Ведь сейчас глубокая ночь!..

«Надо дать о себе знать, Верховный не любит, когда командующие фронтами «забывают» проинформировать его», — рискнул Константин Константинович.

Переживал он зря: Сталин был в своём рабочем кабинете и терпеливо выслушал его доклад об обстановке на Центральном фронте и намеченных Военным советом фронта мерах по отражению ударов противника. «Верховный главнокомандующий сообщил мне, — отмечал Рокоссовский, — что для усиления фронта и его резерва нам передаётся 27-я армия генерал-лейтенанта С. Г. Трофименко. Это сообщение сильно нас обрадовало. Но радость оказалась преждевременной. Утром мы получили второе распоряжение: 27-ю армию, не задерживая, направить в распоряжение Воронежского фронта в связи с угрожающим положением в районе Обояни. И Ставка предупредила, чтобы мы рассчитывали вообще только на свои силы. При этом на нас возлагалась дополнительная задача — оборона Курска, если противник прорвётся с юга, с участка Воронежского фронта.

— Имейте в виду, — сказал Сталин, — положение вашего левого соседа тяжёлое, противник оттуда может нанести удар в тыл ваших войск».

После разговора с Верховным на душе у Рокоссовского похолодело, будто он глотнул ледяной воды. Что-то ему надо делать!

В это время к нему вошёл маршал Жуков. Как представитель Ставки в штабе Центрального фронта, он имел комнату, в которой работал, там же находился и телефон ВЧ для связи со Ставкой.

— Что тебя волнует? — спросил он, глядя на притихшего командующего фронтом.

И Рокоссовский сообщил ему о своём разговоре с Верховным.

— Вот такие у меня дела, — уронил Константин Константинович.

— И что ты решил?

Командующий фронтом сказал, что у него один выход — бросить на угрожаемый участок войска армий, которые находятся на вершине Курского выступа. Ничего другого он не придумал.