Я сажусь на кровать и захожу на свою страницу в интернете. Из ленты новостей я узнаю, что мой лучший друг из университета только что выставил тридцать три фотографии со своей последней поездки в Венесуэлу. Я щелкаю на стрелочку вниз и выбираю опцию «перестать следить за Мартином», ощущая глубокое удовлетворение, когда постановочные снимки, как он пьет Polar с местными, уходят в небытие.

После нескольких новых попыток начать разговор (Что, если монстр заберется по стене и через окно? Разве честно, что учителя получают торт во время игровой паузы, а я получаю только фрукты? Правда ли, что, если задержать дыхание и дотронуться до крапивы, больно не будет?), Элфи наконец засыпает, и я спускаюсь в комнату отдыха. Джемма сидит там, положив ноутбук на колени, иногда поглядывая на телевизор. Ее светлые волосы до плеч убраны с лица лентой, а на лице нет макияжа. Когда вы на занятиях по ИЗО рисуете лицо, вам показывают правильные пропорции – вот это и есть портрет Джеммы. Ее лицо идеально. Все на своем месте. Все правильно. Хотя в последнее время оно омрачено негативными эмоциями по отношению ко мне, ее лицо все равно безоговорочно прекрасно.

Было время, когда наш дом наполняли звуки. Не тот неприятный шум, который стоит здесь в эти дни. Нет: смех, звон бокалов, оживленные разговоры. Сначала вечеринки мне казались претенциозными. Я был скорее из тех парней, которые предпочтут выпить в уютном баре после серфинга. Но со временем я привык. Мне даже начало нравиться. Иногда мне приходилось «отключаться» от разговора, когда какие-то парни с работы Джеммы важно рассказывали о последних сделках или дорогих машинах, которые они бы хотели добавить в свою коллекцию. Но во многом мне нравилось быть частью узкого круга друзей. В школе я не был таким. Не играл ни в футбол, ни в регби. Предпочитал сидеть в углу и читать, а не посещать школьный спортивный зал. Да и с девушками отношения у меня появились позже: я скорее был «другом», чем горячим парнем, чье имя они рисовали в тетрадях несмотря на то, что он обращался с ними как с дерьмом. Поэтому, когда Джемма подошла ко мне в университетском баре, я подумал, что это какой-то розыгрыш. Но оказалось, по какой-то причине, что она искала именно такого, как я.

Но потом родился Элфи, и вечеринки исчезли, а разговоры сводились только к тому, как «починить» сына. А потом, когда мы осознали, что разговоры бесполезны и что все, что мы бы могли сказать друг другу, было неприятным и ничем бы не помогло ситуации, мы просто перестали общаться.

Но я не могу промолчать сейчас.

– Почему ты не сказала мне, что Элфи бранился в школе?

Джемма напряженно смотрит на экран.

– Там не было ничего такого важного.

– Я бы предпочел сам решить, какие действия сына важны, а какие нет, спасибо.

Она смотрит на меня глазами, полными презрения.

– Отстань, Джейк. Ты же не сообщаешь мне о каждом разе, когда учитель хочет с тобой о чем-то поговорить.

Потому что тебе наплевать.

– Все важное я тебе сообщаю, а его проблемы из-за брани – это чертовски важно.

Джемма вскидывает брови.

– Интересно, откуда у него?

– Да пошла ты.

Она ухмыляется, а мне хочется проломить стену кулаком.

– Хочешь знать, почему я не сказала тебе? Потому что не хотела повторения того раза, особенно при учителе.

Не хочу покупаться на провокацию. Правда не хочу. Но она словно бы специально это делает, чтобы сидеть и свысока смотреть на меня: «Говорила же, что ты слишком злой».

– Как ты смеешь? Я заступился за сына. Нашего сына. Ты же помнишь, что он наш сын, да?

– Не будь идиотом, Джейк. То, что ты папа, который сидит дома, не значит, что я люблю его меньше, чем ты, или что он только твой.

Я глубоко вздыхаю. Она не понимает. Дело не в ее решении работать. Это я поддерживаю. Просто ее здесь нет, даже когда она рядом с нами.

– Слушай, можешь просто в следующий раз сказать мне, если в школе что-то произойдет? Для меня это важно.

– Ладно, – Джемма снова начинает печатать, и я понимаю, что это знак: наш разговор окончен.

Нужно столько всего еще сказать, но у меня нет на это сил. По пути в спальню я заглядываю в комнату Элфи. Он скинул одеяло и лежит посреди кровати как морская звезда. Пижамная рубашка задралась, и из-под нее выглядывает выпирающий пупок. Элфи кажется таким маленьким, таким невинным. Невероятно, как сильно можно любить своего ребенка, когда он спит. Я поглаживаю его по волосам, золотистым и прямым, как у мамы, а потом нежно целую в лоб, пытаясь не разбудить.

Каждый день на работе я смотрю на часы, висящие на стене кафе. Они ужасно громко тикают, постоянно крича: «СЕКУНДЫ ВАШЕЙ ЖИЗНИ ПРОХОДЯТ, СЕКУНДЫ ВАШЕЙ ЖИЗНИ ПРОХОДЯТ». Ну, очевидно, что они это не кричат. Не знаю, есть ли на рынке спрос на угнетающие часы с кукушкой, но именно это я весь день слышу в их тиканье.

Сегодня в кафе тихо, а это мне нужно в последнюю очередь, когда мои месячные ушли в самоволку, и я точно не в том положении, чтобы праздновать эти новости покупкой милых пинеточек в Baby Gap. Чтобы отвлечься, я беру последние брауни и достаю мою надежную линейку из сумки. Один из клиентов кидает на меня удивленный взгляд, но нет ничего хуже, чем получить брауни размером меньше, чем у вашего друга.

В углу кафе сидит подросток с покрытым прыщами лицом. У него длинные жирные волосы, окрашенные в черный, закрывающие его лицо подобно щиту. Он то откусывает кусочки панини, то печатает что-то на телефоне. Через несколько столиков от него сидит компания качков. Они периодически поглядывают на него и смеются, а он изо всех сил притворяется, что не замечает их, но это явно не так.

Двое качков шепчутся, и один из них, чей статус идиота подчеркивает надетая задом наперед кепка, комкает обертку от сэндвича и кидает ее в бедного длинноволосого парня, попадая ему прямо в лицо. Остатки салата стекают на его черную футболку с логотипом Slipknot. Друзья стрелка сгибаются пополам от смеха и одобрительно хлопают его по спине.

Я опускаю линейку и иду собирать посуду со столов рядом с ними. Беру наполовину недопитую чашку горячего шоколада, и, не в силах сдержаться, проходя мимо парня в кепке, я наклоняю чашку на него, и жидкость цвета дерьма выливается на его пах с приятным плеском.

– Да черт побери, – он отодвигает стул и начинает оттирать джинсы салфеткой. – Смотри, куда идешь, хорошо?

Я одариваю его полным извинений взглядом и говорю милым голоском королевы красоты:

– Простите, я случайно.

Я не люблю конфронтации, но не могу терпеть несправедливость. В мире слишком много людей, которые считают, что могут спокойно обращаться с другими как с грязью и ничего им за это не будет. Длинноволосый парень смотрит на меня, и на его потрескавшихся губах появляется молчаливая благодарность. Я заговорщически киваю ему, а потом возвращаюсь к стойке.

Наклоняюсь посмотреть, сколько молока осталось в холодильнике, а когда снова встаю, меня ждет клиент. Внезапно мне становится трудно дышать, словно по мне только что прошелся слон. Это Алекс. Вот именно сегодня я должна была наткнуться на него.

Он смотрит на меню, висящее на стене, и пока не замечает меня. Жаль, что он не выглядит дерьмово, ему как раз идут черные джинсы и короткая прямая куртка. Его волосы блестят и подскакивают, словно он только что вышел из чертовой рекламы шампуня. Почему, ну почему я выбрила голову?

Наши взгляды встречаются, и он вздрагивает от удивления.

– Черт, мне так жаль. Я думал, ты все еще работаешь в пабе.

– Нет, не получилось.

– Понятно, мне жаль.

Я вытираю стойку, хотя она и так уже чистая.

– Приятно, однако, узнать, что ты меня избегаешь.

Алекс качает головой.

– Я не это имел в виду. Просто думал, что ты не захочешь меня видеть.

Я и не хочу. И хочу. Это ужасный конфликт желаний.

– Так как у тебя дела? – продолжает он, закрывая глаза на мое молчание. – Все хорошо?