М-да, могло быть и лучше. Кроме того, что я скорее всего ношу твоего внебрачного и ненужного ребенка, все хорошо и шикарно.

– Все нормально. Так ты хотел кофе?

Алекс смотрит на меня так, словно кофе – это какой-то новый продукт, о котором он никогда не слышал.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты стоишь у стойки кафе, Алекс. Наверное, ты пришел за кофе?

– Ох, точно. Ага. Капучино, спасибо, навынос.

Пока я готовлю напиток, он что-то говорит, но кофемашина жужжит так громко, что я не разбираю слов.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что мне жаль, что все так получилось.

Как получилось? Словно это произошло с нами, двумя автоматами, несвободными в своем выборе. Стоило с самого начала понимать, чем это может закончиться. Я и предвидела, но стыдно сказать, это меня не остановило. Я заочно училась в местном колледже. На курсе креативной фотографии. Он был учителем. Очаровательным, талантливым, женатым. Хотелось бы сказать, что он врал насчет последнего, но нет. Я знала, что, трахнув меня в фотолаборатории, он возвращался к жене и девятилетней дочери. Нелепая попытка оправдаться, но я много пила – неправильное употребление прошедшего времени, учитывая мой завтрак из шардоне и батончика «Марса». Просто это случилось. А подобно камню, катящемуся с горы, ты набираешь скорость и не можешь остановиться. Он скармливал мне обычный бред: говорил, что больше не любит жену, что без ума влюблен в меня, что просто ему было нужно время. Как идиотка я верила ему. Он заставлял меня почувствовать себя особенной, красивой, словно я единственная девушка в мире, ради которой можно все отдать.

Это длилось несколько месяцев. До одной ночи, когда, не поверите, после секса, мы одевались, и даже в темноте я заметила, что его намерения написаны на его лице.

– Слушай, Эм, мне правда…

Я схватила сумку и направилась прямо к двери. Потому что я знала, что он хочет мне сказать, и не хотела это слышать. Все всегда одно и то же. Никто надолго со мной не остается. Тогда мы говорили в последний раз.

Я передаю ему кофе, надеясь, что он достаточно горячий, чтобы обжечься.

– Это было к лучшему.

Он расслабляется, и на лице появляется облегчение. Позади него девочки-подростки подходят к стойке, хихикая и болтая о каком-то парне, с которым они столкнулись. Мне хочется стукнуть их и попросить взять себя в руки.

– Ну, наверное, не буду тебе мешать работать.

Я киваю, и он как-то странно смотрит на меня. Не могу распознать эмоции на его лице, но, судя по всему, это сочувствие. Он собирается уйти, но потом разворачивается.

– Мне, кстати, нравится твоя прическа. Прямо как Шинейд О’Коннор, – он улыбается все той же дерзкой улыбкой, из-за которой я попала под его чары.

Мне явно нужно стукнуть саму себя, и я заставляю себя улыбнуться.

– Ты так выдаешь свой возраст.

Он смеется и думает, что остался безнаказанным. Наверное, так и есть.

Вернувшись в квартиру, я убираю рабочую одежду в шкаф, хватаю джоггеры и толстовку и нахожу упаковку в сумке. Я осторожно читаю инструкции. Здесь сказано, что можно пописать в горшок или прямо на палочку, пытаясь не зайти за голубую линию. Не знаю, как добиться такой меткости без пениса, поэтому выбираю первый вариант и все равно умудряюсь попасть на пальцы, целясь на стекло.

Опустив палочку по крайней мере секунд на пятнадцать, я кладу тест на прикроватную тумбочку, ставлю таймер и сажусь на постель. В такие минуты мне всегда кажется, что лучше всего составить список. Легко заполнить колонку «Почему беременность станет катастрофой». Бесполезный женатый папа. Нет денег. В комнате и для кошки места не хватит. Придется перестать пить. Способность или, вернее, отсутствие способности заботиться о ребенке. Список продолжается. И как только я добавляю один-единственный плюс, который могу придумать, начинает бикать таймер. Сердце застревает в горле, когда я перелезаю через кровать и заставляю себя взглянуть на тест.

Мне нужно всего лишь взглянуть на свой список, похожий на одноногого человека, чтобы понять: это несомненно лучший исход. Но это чувство в моей груди, похожее на тонущий камень, – странная форма облегчения.

Я иду по выцветшему коридору многоквартирного комплекса апартаментов для пожилых людей, где живет моя бабушка. Желтые лампы дневного света, старые ковры и запах пережаренных овощей сразу же вгоняют меня в депрессию (хотя я светилась от радости, когда приехала). Я стучу в дверь, но никто не отвечает, поэтому я захожу.

Бабушка наклоняется вперед, сидя в кресле, и кричит на телевизор. Она возмущена. Видимо, детектив в криминальном сериале, который ее захватил, пропускает важную и очевидную подсказку. Это называется саспенс, бабушка. Они это делают специально.

Я легонько касаюсь ее плеча, чтобы не испугать.

– Привет, бабуля. Я принесла китайскую еду, – я поднимаю пластиковый пакет.

Она выглядит удивленной, как и всегда при виде меня, стоящей здесь, несмотря на то, что я посещаю ее каждую неделю вот уже шесть лет, с тех пор как мы встретились на похоронах папы. Потом она морщит нос, словно заметила особенно отвратительный запах.

– Что ты сделала со своими волосами? Ты выглядишь как одна из «этих».

Я провожу рукой по колючей голове.

– И я рада тебя видеть, бабуля. И их называют гомосексуалами.

– Мне восемьдесят шесть. Буду говорить, что, черт возьми, хочу.

Я решаю не спорить и улыбаюсь.

– Наверное, я хотела перемен.

– Если хочешь перемен, сделай химическую завивку. Покрась волосы. Не нужно выглядеть так, будто у тебя рак.

Я снова улыбаюсь.

– Я просто разберу продукты.

– О, ты же знаешь, что я люблю только сладкое и кислое, да, милая? – на ее лице застыла тревога.

– Знаю, бабуля, – я кладу ладонь на ее руку. – Не волнуйся, это-то я и купила.

– Ты же не принесла тот странный яичный рис?

– Нет, бабуля. Чипсы, как ты любишь. Я положу их для тебя на тарелку.

Я ухожу на крошечную кухню и умудряюсь отыскать две чистые тарелки в шкафу. Там лежит гора немытой уже явно несколько дней посуды, и я мысленно делаю заметку снова поговорить с сотрудниками. Они объясняли, что «не для этого сюда ходят», но тогда для чего? Лентяйничают, пока не наступает время делать дневной обход или какой-нибудь старый бедняга не упадет? Нельзя оставлять бабулю вот так с гниющими объедками на кухне.

Я вытаскиваю китайскую еду, достаю выдвижной столик и ставлю на него тарелку, прежде чем присесть на соседний диван, опустив свою порцию на колени.

– Спасибо, Эм, милая, – бабуля ест курицу, и кисло-сладкий соус стекает по ее подбородку. Мне хочется потянуться и обнять ее.

– Так ты все еще не нашла милого парня, с которым сможешь проводить вечера?

– Вместо ужина с тобой? Ни за что.

– Серьезно, Эм, за такой красивой девушкой, как ты, должны увиваться парни.

– О да, я отбиваюсь от них палкой, – я мысленно улыбаюсь правдивости своих слов.

– Я не удивлена, что ты сидишь со мной, с такими-то волосами. Ты похожа на Гейл Как-ее-там. Она была такой красавицей, пока не избавилась от волос. Ну знаешь, та, что вела «Вершину популярности»?

– Она не избавлялась от них, у нее выпадают волосы.

– Ну, а у тебя какая отмазка?

Я хотела стать невидимой. Помню, как пришла домой из паба, все еще потрясенная произошедшим, и с трудом удерживала ножницы в руке, обрезая мои короткие волосы. А потом в ход пошла бритва. Все это время я смотрела на себя в зеркало, и слезы падали рядом с пучками волос.

– Не знаю. Не рассчитала.

– Ты же хочешь выйти замуж, да, милая? Иметь детей и все такое?

Я пожимаю плечами.

– Наверное. Просто скорее всего еще не нашла своего Сказочного Принца.

Бабуля смотрит на меня так, словно я только что сказала, что жду лотерейный выигрыш в миллион фунтов.

– Не нужно дурачиться, Эм. Сказочных Принцев не существует. Просто найди хотя бы наполовину достойного человека и держись за него изо всех сил, – она кладет чипсину в рот и жует, продолжая разговаривать. – Знаю, что ты не встречала дедушку Джо, но половину времени он был слабым старым придурком. Мы с ним ссорились как кошка с собакой. Но каждый день он ходил на работу. Оплачивал счета. Не бил меня и не изменял. Только этого и можно просить.