Множество других предположений и догадок всю дорогу не давали мне покоя.

Наконец лес кончился, показались дома, хозяйственные постройки совхоза. У первого встречного я спросил, где живет тетя Саша.

В небольшой чисто убранной комнате меня встретила хозяйка, худенькая подвижная старушка. Сдерживая волнение, прошу тетю Сашу рассказать о девушке, которую немцы повесили в совхозе.

Вот что она рассказала.

Когда в октябре 1941 года фашисты заняли совхоз, жители ушли в лес. Здесь они построили шалаши, землянки. Приближалась зима, и с каждым днем становилось все холоднее. Но страшнее холода был голод. В поисках неубранной свеклы, картофеля женщины и дети бродили по полям, раскапывали снег, надеясь что-либо найти в замерзшей земле. Измученные голодом и холодом, они даже пытались проникнуть в совхоз, где у каждой семьи в надежном месте были припрятаны продукты, теплая одежда. Но это было опасно: немцы выслеживали и расстреливали всех, кто появлялся в совхозе.

Однажды — это было в конце ноября — на рассвете женщины и ребятишки по кустарнику пробирались к совхозу. И вдруг на придорожной иве они увидели повешенную девушку. Белокурые коротко подстриженные волосы развевал холодный ветер. Тело, покрытое ссадинами и кровоподтеками, было едва прикрыто изодранным бельем. Плечо прострелено, и на спине, где, очевидно, вышла пуля, запеклась кровь.

Молча постояли они под ивой и вернулись в лес.

Кто же была эта девушка? Она очень походила на Ксению Морозову, молодую работницу совхоза, комсомолку. Ее в первый же день схватили немцы, и больше о ней никто ничего не знал.

«Значит, это Ксения!» — решили женщины и, вернувшись в лес, рассказали обо всем ее матери. Сколько горьких слез выплакала старая женщина! Но позднее оказалось, что Ксения жива, ей удалось бежать из концлагеря под Можайском, и через несколько дней она разыскала в лесу свою мать.

В середине декабря немцы отступили. Вернувшись в совхоз, жители сняли девушку с дерева и похоронили здесь же, под ивой. Позднее ее останки были перенесены в братскую могилу в селе Крюково.

— Так до сих пор, — закончила свой рассказ тетя Саша, — никто не знает, кто эта девушка, как ее зовут. Когда вспоминаем о ней, говорим: «наша партизанка». Так и зовут ее все у нас…

Меня глубоко взволновал рассказ старой женщины. Неужели это Вера? Как жаль, что, отправляясь в путь, я не взял с собой ее фотографии!

— Скажите, пожалуйста, а где сейчас Ксения Морозова? Она жива?

— А что с ней может случиться? Конечно жива. Работает на свиноферме.

— А как бы ее увидеть?

— Это можно. Я пошлю за ней внучку.

Когда на пороге показалась высокая светловолосая женщина с голубыми глазами, я невольно вздрогнул. Она была похожа на Веру Волошину. Это сходство особенно бросилось в глаза, когда Ксения показала свою довоенную фотографию.

…Спустя неделю, в следующее воскресенье, я снова поехал в Головково, захватив фотографии Веры.

В совхозе меня уже ждали. Каждому хотелось узнать имя девушки, которую повесили немцы. Умышленно показываю ту фотографию, на которой Вера снята среди группы подруг-спортсменок, и прошу сказать, есть ли среди этих девушек та, что была повешена в Головково.

Трудно передать волнение, с которым я ждал ответа.

— Вот эта! Ее у нас повесили! — И все указали на Веру…

Нина Зотова, Полина Романцова, Наталья Гаврилова, Анастасия Кудряшова, Иван Хватский, Александра Новикова, Михаил Демидов и многие другие узнали в Вере Волошиной ту самую девушку, которую они между собой называли «наша партизанка»…

— Я об этом догадался еще раньше, — говорит Михаил Демидов, — когда прочитал в «Комсомольской правде» заметку «Она сражалась рядом с Зоей» и увидел фотографию. Меня лишь удивило, что в газете написано, что Вера погибла у Якшино. Ведь я же сам с комсомольцами после освобождения хоронил девушку и хорошо помню ее лицо. Это была она.

Спустя несколько дней в совхозе побывала Наталья Трофимовна Самойлович. Она беседовала с местными жителями, обошла памятные ей места боев.

— Безусловно, это была Вера, — подтвердила она. — Очевидно, раненную, ее захватили в плен и после допроса повесили.

С Натальей Трофимовной мы подошли к иве, этому немому свидетелю смерти смелой разведчицы. Если бы могли заговорить придорожные камни, вот эти молчаливые деревья, тесно окружившие место казни, они бы поведали о мужестве и героизме девушки-сибирячки и передали бы людям ее последние слова, полные ненависти и презрения к врагам и горячей любви к матери-Родине, за которую она отдала свою молодую жизнь!

Но молчат камни, и о чем-то своем, непонятном шепчут вершины деревьев.

Не хотелось верить, что никогда не удастся узнать о последних минутах жизни Веры. Может быть, еще найдутся живые свидетели? Может быть, среди документов, захваченных у врага, удастся найти донесение, рапорт, протокол допроса, которые рассказали бы о последних часах жизни Веры?

Как же погибла Вера?

Об этом часто спрашивают в своих письмах читатели газет, где впервые были опубликованы материалы о Вере Волошиной. Можно было лишь предположить, что Веру, раненную в бою, немцы захватили в плен, подвергли мучительным пыткам и повесили.

Можно было предположить… Ведь никто в совхозе не оставался, когда пришли немцы. Жители скрывались в лесу, и никто не видел, как казнили Веру. Попытки разыскать какие-либо документы об этом в захваченных архивах частей 4-й немецкой армии, действовавших в районах Наро-Фоминска, пока не дали результатов.

Кемеровские школьники на могиле Веры Волошиной в деревне Крюково, Наро-Фоминского района, Московской области.

…Была поздняя осень 1958 года. Работая над повестью о Вере Волошиной, я решил еще раз побывать в Головково, чтобы лучше представить себе осень 1941 года, когда по этим местам шел небольшой отряд разведчиков.

В Головково я узнал, что в поселке Скугорово живет Александра Федоровна Звонцова. Оказывается, она оставалась дома, когда пришли немцы, и знает, как погибла Вера. Вот что рассказала Александра Федоровна:

— Видите ли, тогда, осенью сорок первого года, я ждала ребенка. Не могла же я уйти в лес в таком положении, тем более что я не вставала с постели. Ведь сколько пришлось пережить в те страшные дни!

Мне было все равно, где умирать, — дома или в лесу, и я решила никуда не уходить. Осталась дома и моя мама, которая ухаживала за мной. Она недавно умерла, а тогда ей было лет шестьдесят.

К нам в дом немцы не заходили. Уж очень боялись они тифа или еще какой-либо заразной болезни. Мама всегда была дома, а если и отлучалась, то ненадолго.

Однажды в конце ноября мама куда-то ушла и долго не возвращалась. Я уже начала беспокоиться: не случилось ли с ней что? А немцам ничего не стоило убить человека, хоть малого, хоть старого.

Александра Федоровна задумалась, по лицу ее пробежала тень. Нелегко забыть те далекие, страшные дни. Вздохнув, она продолжала рассказ:

— Часа через два вернулась мать. «Ты где это ходишь? — набросилась я на нее, но, увидев ее заплаканные глаза, с тревогой спросила: — Что случилось, мама?» — «О, дочка, что я видела сейчас! На моих глазах немцы только что повесили молоденькую девушку. Привезли ее, бедную, на машине к виселице, а там и петля болтается на ветру. Кругом немцы собрались, много их было. И наших пленных, что работали за мостом, пригнали.

Девушка лежала в машине. Сначала не видно было ее, но когда опустили боковые стенки, я так и ахнула. Лежит она, бедняжка, в одном исподнем белье, да и то оно порвано, и вся в крови. Два немца, толстые такие, с черными крестами на рукавах, залезли на машину, хотели помочь ей подняться. Но девушка оттолкнула немцев и, цепляясь одной рукой за кабину, поднялась. Вторая рука у нее была, видно, перебита — висела как плеть. А потом она начала говорить. Сначала она говорила что-то, видать, по-немецки, а потом стала по-нашему.