Каждый день, уходя с работы, Вера, несмотря на усталость, чувствовала глубокое удовлетворение. Понимала, что ее работа нужна людям, она смогла разобраться в сложных вопросах торговли, увидеть, понять многие закономерности, о которых раньше только читала в учебниках или узнавала на лекциях и семинарах.

Часто Вера задерживалась после работы. Ведь нельзя же оставлять на завтра то, что нужно сделать сегодня! А то один день набежит на другой, и пойдет такая неразбериха…

Со всеми вопросами Вера обращалась к Ивану Петровичу Самокатову, начальнику отдела. Это был высокий седой человек, с лицом, изрезанным глубокими морщинами. Еще до революции он закончил Московское коммерческое училище, был одним из участников подпольной большевистской организации в Замоскворечье, воевал на фронтах гражданской войны, а в 1922 году был направлен на работу в торговлю. Тогда, в период ожесточенной борьбы с нэпманами, это был самый ответственный участок работы.

Влюбленный в свое дело, Иван Петрович с радостью передавал свои знания, опыт вот этой молоденькой упрямой девушке, которой обязательно хочется разобраться во всем.

«Эта девушка станет хорошим экономистом», — думал Иван Петрович, наблюдая за работой Веры. Однако, как и многие старые люди, скрывал свои чувства и был к ней особенно строг. Но Вера быстро поняла, что ворчливый, сердитый начальник планового отдела на самом деле очень добрый человек. Со свойственным ей тактом девушка старалась не показать, что она разгадала слабость Ивана Петровича, и поэтому работала особенно старательно. Зато было очень радостно, сдавая работу, видеть, как из-под сердито нахмуренных бровей начальника одобрительно светились глаза.

Иван Петрович вышел из кабинета и увидел, что в опустевшей комнате, склонившись над столом, сидит эта упрямая девушка. Она что-то старательно стирала резинкой в отчете, а по нахмуренному лицу можно было догадаться: «Опять не сошлось!»

— Разрешите, Иван Петрович, я еще немного поработаю, — просила Вера, видя, что брови начальника недовольно сдвинулись. — У меня что-то никак не сходится одна цифра.

— Не получается, говорите? А ну покажите…

И вот уже две головы склонились над столом. Наконец ошибку нашли, и теперь в отчете все в порядке.

— Идите отдыхать, Вера, и чтобы больше не задерживались на работе. Понятно? Ведь какое чудное лето!

А лето действительно было чудесное. Стояли теплые, солнечные дни. Только к вечеру в синем, бездонном небе появлялись два-три белых облачка. С окрестных полей, где колосилась рожь и цвела гречиха, по вечерам ветер доносил тонкий медовый запах. За городом протекала речка, а чуть дальше начинался лес. Каждое воскресенье Вера и Нина с Валей и Мариной, которые приезжали к ним вечером в субботу, отправлялись на целый день за город. Но сегодня они нарушили свое обычное правило. Вера уговорила подруг сходить вместе в музей Троице-Сергиевской лавры. Сама она уже была там несколько раз.

22 июня. Солнечное, безоблачное утро. Легкий ветерок шелестит в вершинах столетних лип. Навстречу девушкам в одиночку и целыми семьями идут горожане. Ведь так хорошо летний день провести в лесу, на берегу реки!

— Чудная ты, Вера, — с недоумением глядя на подругу, говорит Нина. — Люди за город идут отдыхать, а ты нас тащишь в монастырь.

— А тебе, Нина, давно туда надо, — пошутила Вера.

Когда проходили мимо универмага, Вера вдруг предложила:

— Давайте, девочки, зайдем в магазин. Я там такое платье видела…

Белое шелковое платье, которое примерила Вера, всем понравилось.

— Да ты как невеста в нем, — восхищенно сказала Валя. — Жаль, что до стипендии далеко…

И она вопросительно посмотрела на Нину — кассира.

— Сколько стоит это платье? — спросила Нина у молоденькой продавщицы. — Двести пятьдесят? Хорошо, мы берем его.

— Что ты, Нина, ведь это так дорого! — запротестовала Вера. — Где мы столько денег достанем?

— У нас, Вера Даниловна, — с шутливой серьезностью ответила Нина, — все есть. Не первый год в кассирах ходим.

Не слушая возражений Веры, Нина взяла аккуратно завернутую покупку и торжественно вручила подруге.

— Это тебе от нас всех подарок. Ведь ты же вправду у нас невеста. А насчет денег не беспокойся. Каждый месяц в кассе у нас всегда что-либо остается, и я собираю деньги на подарок каждой. А ты у нас первая.

Стараясь скрыть охватившее ее волнение, Вера пошутила:

— А я, признаться, Нина, думала, что твоей бухгалтерской душе чужды высокие порывы…

— И ты поэтому меня в монастырь решила упрятать, — в тон ей, улыбаясь, ответила Нина.

И вот наконец музей Троице-Сергиевской лавры. Тихо переговариваясь, бродили девушки по залам, восхищаясь удивительными творениями русских мастеров, подолгу останавливались у замечательных работ Андрея Рублева, скульптур Антокольского, рассматривали пожелтевшие от времени книги, памятники далеких столетий.

И в этой торжественной тишине как-то нелепо прозвучало короткое тревожное слово «война». Это крикнул вбежавший в зал сотрудник музея.

Не хотелось верить. До сознания никак не доходил весь страшный смысл этого слова. Ведь только сейчас, лишь несколько мгновений назад, все было спокойно, вокруг царила мирная тишина. «Неужели началось?» — билась тревожная мысль. На мгновение в памяти всплыли кадры иностранной кинохроники: разрушенные фашистскими бомбами кварталы Мадрида, Валенсии, Бильбао, самолеты с черными крестами над Нарвиком, Лондоном, Парижем, пылающие польские города и села, бесконечные потоки беженцев на дорогах Франции…

На улице у больших черных репродукторов стояли хмурые люди. Каждый из них думал и о себе, и о судьбе сотен тысяч людей, о судьбе Родины, и все, что еще вчера, даже сегодня утром, казалось таким важным в их жизни, как-то сразу поблекло, отошло на задний план. Теперь всех волновал лишь один, самый важный вопрос: как там сейчас, на границе?

С первым же поездом подруги уехали в институт. Ведь шла война, и нужно было быть всем вместе!

Как неузнаваемо изменилась Москва за эти несколько часов войны! Словно ветром сдуло с лица города его жизнерадостную улыбку. Он стал строже, суровее, собраннее. На стенах домов, на заборах появились первые военные приказы, плакаты, призывающие население города к спокойствию, организованности, революционной бдительности. Еще не просохла на фасадах домов черная краска, которой были нарисованы стрелы и написаны такие непривычные слова: «бомбоубежище», «газоубежище». На сквере у Большого театра артиллеристы устанавливали зенитные пушки, пулеметы, и вообще в городе появилось очень много военных, словно за эти несколько часов половина москвичей надела военную форму.

А в институте кипела работа. Учебный корпус и общежитие занимал военный госпиталь, а для студентов были отведены две соседние школы. В одной из них оборудовали лаборатории, кабинеты, а в другой — общежитие.

До позднего вечера студенты перевозили имущество, свои нехитрые пожитки и устраивались на новом месте. Но все теперь казалось таким ненадежным. Разве можно думать о лекциях, семинарах, лабораторных занятиях, если на границе идут бои! Каждому хотелось непременно уйти на фронт, на защиту Родины. Но оказалось, что нужно подчиняться строгому военному порядку, требовавшему, чтобы каждый оставался на своем месте. Как и в мирное время, работали фабрики и заводы, строились новые дома, прокладывались тоннели второй очереди метро. А Вера с Ниной снова должны были уехать в Загорск на практику. Этого требовала дисциплина…

На запад один за другим уходили эшелоны с войсками и боевой техникой. В коротких сводках Совинформбюро, которые передавались дважды в день, сообщалось о тяжелых оборонительных боях. Уже прошли на восток первые эшелоны с беженцами, платформы с оборудованием эвакуированных предприятий Минска, Бобруйска, Могилева… Чувствовалось, что с каждым днем война принимает все более ожесточенный характер и она будет не такой короткой, как это раньше казалось. Мужественно и сурово звучали первые песни Отечественной войны. Они звали советских людей на борьбу с врагом. Их пели красноармейцы, уезжавшие на фронт, ополченцы, маршировавшие по улицам города, юноши и девушки, отправлявшиеся на строительство оборонительных сооружений. Вере особенно запала в душу песня, созданная поэтом Лебедевым-Кумачом, которую она услыхала уже на второй день войны: