Но возможен ли был переход к новым основаниям в военной организации при тогдашнем уровне технологий и состояния османской военной теории и практики? Очевидно, что нет. Конечно, теоретически такой шанс существовал, и в начале XVII в., после подавления Джелялийской смуты, возможность его реализации была как никогда высока. Смута до основания потрясла здание Османской империи, нанесла серьезнейшие удары старой военной организации, поколебала устои турецкого общества, породила сомнения в идеальности порядков, сложившихся в предыдущую эпоху.

Однако коренные преобразования османской военной машины, несмотря на достаточно благоприятный момент, не были осуществлены. Почему? Ответ надо искать, очевидно, в самой сущности Османского государства, которое оказалось неспособно и далее столь же гибко приспосабливаться к изменившимся условиям, как на первых этапах своего существования. По этому поводу М.С. Мейер указывал, что «…приспособление к тому уровню развития производительных сил, который был достигнут к XIV–XV вв. на территории Малой Азии, Балкан, Закавказья (кстати говоря, этот регион к тому времени явно не находился в числе лидеров социально-экономического, культурного и политического развития. – П.В.), позволило создателям новой империи воспринять не только действовавшие там аграрно-правовые нормы, но и многие технологические достижения той эпохи, в частности огнестрельное оружие. Однако, сумев в «сжатые сроки» адаптироваться к уровню производственных отношений у завоеванных народов, османо-турецкая народность в дальнейшем уже не испытывала действия подобных ускоряющих стимулов. Более того, государство стало все больше ощущать влияние внешних и внутренних факторов, которые тормозили его поступательное движение (постоянные военные экспедиции, исламский фанатизм и др.). Отсюда и явное замедление темпов общественного развития…»⁵⁴⁴. И в самом деле, если все развивается прекрасно, одна победа следует за другой, государство растет, казна полнится сокровищами, тимариоты довольны, райаты тоже, купцам и ремесленникам на руку расширение империи и установление определенной стабильности и порядка. Наступил «золотой век», и стимулов к дальнейшему развитию нет – от добра добра не ищут!

Очевидно, что пресловутое замедление темпов развития было связано с определенной архаичностью и отсталостью политических, социальных и экономических структур Османского государства и общества, не говоря уже о присущей ему ментальности. Касаясь последней, В.И. Павлов отмечал, что «…сословная незрелость восточнодеспотического общества сказалась также в попытках образовать регулярную армию абсолютистского образца. Если рядовые пехотинцы и даже артиллерийская прислуга усваивали европейские приемы боевой подготовки, то командующий состав оставался в профессиональном и, тем более, мировоззренческом и политическом отношениях на уровне вождей феодально-племенных ополчений. На Востоке не оказалось социальной среды (типа европейского дворянства) для формирования офицерского корпуса, сплоченного духом сословного и национального единства (к слову сказать, в Японии такая среда имелась – самурайство. – П.В.)…». И, завершая свою мысль, исследователь писал, что «…данной военной системе (абсолютистской, т. е. той, которая и возникла в Европе в результате военной революции. – П.В.) должны соответствовать новый индивид, новая социальная психология, новые мотивации и принципы государственной иерархии…»⁵⁴⁵. Интересное замечание относительно природы наметившейся тенденции к отставанию Османской империи от западноевропейских государств сделал Д.Е. Еремеев, указавший на асинхронность развития европейского и турецкого обществ. Тюрки в Малой Азии, писал он, фактически дважды начинали все сначала – сперва сельджуки в XI в., а потом османы спустя два с лишним столетия⁵⁴⁶.

Между тем переворот в военном деле в Западной Европе оказался теснейшим образом связан с переходом, используя терминологию Э. Тоффлера, от цивилизации первой волны к цивилизации волны второй, от общества аграрного к обществу промышленному. Отнюдь не случайно прообраз новой, характерной для второго этапа военной революции линейной тактики родился не где-нибудь, а в Голландии, технически и экономически наиболее развитой страны Западной Европы. Оттоманская же империя и османское общество оказались не готовы к этому переходу ни морально, ни экономически, ни политически. Кардинальные реформы в Турции безнадежно запоздали, и не в последнюю очередь потому, что османы оказались заложниками той системы, основы которой были заложены при первых султанах и которая обеспечила империи почти полтора века процветания.

Сложившиеся в годы подъема имперского могущества военные структуры к концу XVI в. стали, пожалуй, главным тормозом на пути серьезных перемен, воспрепятствовав их проведению в начале XVII в. Не случайно предпринятая в конце XVI в. попытка привести в порядок основные структуры тимарной системы, вызванная ее глубоким кризисом, способствовала тому, что лишенные средств к существованию тимариоты стали одной из главных действующих сил Джелялийской смуты. Неудачное начало войны с Римской империей обусловило решение правительства султана Мурада III (1595–1603 гг.) провести большой смотр сипахов (йоклама) в 1596 г. В результате этого смотра более 30 тыс. ленников были лишены своих тимаров. Лишенные средств к существованию, тимариоты стали одной из движущих сил турецкой смуты.

Позднее, в 1621 г., после поражения от поляков под Хотином, султан Осман II (1617, 1618–1622 гг.) вознамерился осуществить военную реформу, распустить корпус капыкулу и создать новое войско, укомплектованное набранными из числа анатолийских, сирийских мусульман, ранее служивших в отрядах секбанов, и египетских мамлюков рекрутами. Это намерение стоило султану трона и жизни – мусульманское духовенство и янычары единым фронтом выступили против него и свергли его с трона. Последующие султаны и их везиры, памятуя о печальной судьбе Османа II, не пытались трогать капыкулу, и поскольку тимариотское ополчение окончательно пришло в упадок, попытались найти опору в отрядах наемников (капы халкы) провинциальных пашей, что только усилило хаос и еще более ослабило империю. Ориентация на количественные, а не качественные показатели в военном деле, наметившаяся во 2-й половине XVI в., сохранилась. И не случайно европейцы, давая оценку османской армии 2-й половины XVII – начала XVIII вв., отмечали, что турки «…всю свою силу и надежду ставят в великом числе и свирепстве людей…», тогда как «…християнская регулярная армия уповает на храбрость и добрый порядок войск своих»⁵⁴⁷.

Таким образом, аскери, и в особенности «сейфие», «люди меча», сыграли значительную роль в замедлении темпов развития османской военной машины. Как отмечал Е.И. Зеленев, сложившиеся в годы формирования империи «…традиционно организованные восточные армии… сравнительно долгое время удовлетворяли потребностям авторитарного государства и соответствовали возможностям многоукладного восточного общества с сильными элементами местного самоуправления. Кроме того, зависимость армии от политики и экономики, науки и культуры, идеологии и морально-психологического состояния населения всегда уравновешивалась очень сильным ее собственным влиянием на все сферы общественной жизни, защищая удобные ей формы политической и социальной организации общества (выделено нами. – П.В.)…В Османской империи в целом… армия на протяжении всего периода XVI – начала XIX в. играла ключевую роль в политической жизни, часто выступая субъектом по отношению к государству и всему гражданскому обществу»⁵⁴⁸.

Нельзя не согласиться с мнением, высказанным С.Ф. Орешковой, которая писала, что «…имперская государственная структура восточного типа и ислам, выступавшие главными социально образующими факторами, способствовали на первых порах прогрессу тюрко-мусульманского общества. Впоследствии же именно они вели к замедлению темпов общественного развития, не позволяя совершенствованию того, что было приобретено этим обществом в период завоеваний и становления государства… Сохранение раннеклассовых черт в османской государственной структуре, выразившееся в длительном использовании института капыкулу и все нараставшем отрыве государственного управления от общества и общественного развития, и исламский контроль за деяниями султана…. порождали застойность и ощущение кризиса, который османским обществом начинает осознаваться уже с конца XVI в.»⁵⁴⁹.