Я же получив паспорт с заветной ленинградской пропиской, с нетерпением ожидал, когда же Яша Коэн с семьей покинет Советский Союз. А они все не уезжали и не уезжали. Лишь в начале октября, когда у нас началась учеба, я переселился в свои новые апартаменты.

Снова началась моя вторая жизнь студента ВУЗа, радовало в ней одно, она была на год короче, чем учеба на медфаке.

— Для получения диплома на сцену вызывается Гребнев Виктор Николаевич, — произнесла ведущая сегодняшнего мероприятия профессор Голубева.

Моя фамилия прозвучала одной из первых. Я, как еще шесть человек с нашего курса окончил учебу на одни пятерки и сейчас получал красный диплом. В принципе, он ничего не значил для будущего, но все равно было приятно, получать из рук декана диплом и ромбик с выгравированной чашей и змеей под дружные аплодисменты своих коллег сидящих в зале.

Пять лет учебы прошли незаметно. Особенно для меня. К сожалению, ускоренное восприятие времени, когда год заканчивается, не успев начаться, характерное для стариков, осталось у меня в молодом теле. И вот уже прошла почти половина 1973 года, как ни странно, в прошлой жизни именно в этом году я окончил медицинский факультет. Так, что могу с полным правом считать, что на настоящий момент имею два высших образования в чем-то связанные между собой.

Поблагодарив в ответном слове преподавателей, я вернулся на свое место и вместе со всеми хлопал очередной девушке получающей свой диплом, незаметно погрузившись в воспоминания.

За прошедшие пять лет много чего произошло. После отъезда младшего Коэна с семьей в Израиль, я перебрался в их квартиру. Как оказалось, на нее у некоторых товарищей тоже имелись планы. И если бы не Давид Гиршевич, неизвестно чем бы закончились их поползновения. Но крыша у Коэна была прочней, несмотря на то, что после отъезда Якова его подвинули с должности заведующего аптекой, и он остался там работать рядовым провизором, поэтому товарищи со своими желаниями обломились. Но заставили меня изрядно понервничать.

В 1971 году, когда я перешел на третий курс старший Коэн вслед за детьми тоже решил перебраться в землю обетованную. После этого я начал переживать, как бы этот переезд не вышел мне боком. И каждый день ждал, что ко мне явится какой-нибудь иностранец с деловыми предложениями, или сотрудники КГБ с различными вопросами.Однако никто ко мне не приходил от Давида Гиршевича и спецслужбы тоже мной не интересовались.

Только через год я узнал, что чета Коэнов была ограблена и убита на пересыльном пункте в Вене. Узнал я эту ужасную новость от Марии Моисеевны, которой на это время исполнилось уже девяносто два года, но она не торопилась покидать белый свет и знала все, что на этом свете происходит. А когда я поинтересовался, не хотела бы она переехать в Израиль, то старая большевичка заявила, что она не для того участвовала в революции, чтобы предать Родину. Коэнов она, конечно, на словах жалела, но, как мне показалось, считала, что те получили по заслугам. Но мне их было искренне жаль. Не знаю, как для других, а для меня они сделали много хорошего. Конечно, Коэн зарабатывал на наших препаратах приличные деньги, но обо мне тоже не забывал.

В Петрозаводске жизнь шла своим чередом. Моя сводная сестра Катерина десять классов так и не окончила, забеременев в шестнадцать лет. И сейчас она вместе со своим мужем сверстником проживают в моей бывшей квартире. Радовало в этом только одно, что произошло это событие через год после того, как я изъял все свои накопления из тайника.

А у моей мамы появилась еще одна головная боль, мало ей своего пятилетнего бутуза, так еще приходится приглядывать за молодой семьей падчерицы.

В прошлом году случилось еще одно знаковое событие. Лена Иванова перестала, наконец, меня преследовать. Она вышла замуж, сменила фамилию на Розенгауз, и насколько я знаю, сейчас чета Розенгаузов собирает документы для отъезда в Израиль.

Так, что на данный момент я выпускник химико-фармацевтического факультета, холостяк, ничем не выдающийся, кроме хорошей учебы, ну еще разве, что своей двухкомнатной квартирой.

И чем ближе мы приближались к выпуску, тем больше внимания уделяли мне однокурсницы. Нет, конечно, не все, далеко не все. Но те, кому не посчастливилось иметь обеспеченных родителей, или кому не очень повезло с внешностью не раз и не два намекали на близкие отношения. Некоторые, особо продвинутые дамы вообще предлагали пожить у меня дома, якобы таким образом облегчить мне холостяцкий быт.

Даже мне, живущему вторую жизнь, иногда сложно было отказать в такой малости девушке и приходилось делать это через не могу. Уверен, что окажись на моем месте сверстник этих девиц, он бы уже давно был окольцован и поставлен в стойло. Тем более что в тратах на себя я не экономил и одевался неплохо, что девушки замечали моментально. Естественно, они злились на меня и к последнему курсу в своем отношении ко мне дошли, чуть ли не до остракизма. На что я поплевывал с высокой колокольни.

С отъездом Коэна поступления финансов у меня закончились, притом я сам настоял на том, чтобы провизор умолчал о моей роли в изготовлении лекарств. Ну, и поскольку за два года меня никто не побеспокоил, свое обещание он выполнил.

Особых страданий из-за прекращения денежного потока я не испытал. В гараже у меня был сделан тайник, в котором хранились мои сбережения в размере четырехсот тысяч рублей. В Советской стране при всем своем желании потратить их было затруднительно. Что бы подумали обо мне, если бы я в один прекрасный день приехал в институт на новой Волге?

Поэтому я и не покупал подобный транспорт. Все мои соседи по гаражу видели, что в боксе стоит двенадцатилетний потрепанный Москвич, а кроме него там пустые полки, да голые кирпичные стены. Привлекать внимание не хотелось больше из-за тайника с деньгами. Но соседи то об этом не знали и дружно жалели студента, периодически приходящего в гараж лишь глянуть на автомобиль и не имеющего возможности прикупить к нему нужные запчасти.

Зато определенную сумму выложить пришлось кое-кому в деканате. Благодаря этому обстоятельству с распределением у меня все сложилось неплохо. Из Ленинграда уезжать не придется.

Хотя на работу придется ездить с пересадками. До станции Удельная, где расположена психиатрическая больница им. Скворцова-Степанова путь неблизкий. Там меня ждет работа провизора — аналитика, занимающегося проверкой лекарств — скучная и мало оплачиваемая работа. Но, как говорили римляне, paulatim summa petuntur — вершины достигают не сразу. Правда, где моя вершина, я пока не определился.

Торжественная часть завершилась, и выпускницы заторопились по домам и в общежитие. Нужно было подготовиться к вечерней части торжества.

Впереди нас ожидал банкет и танцы.

Выйдя на улицу, я остановился в раздумьях. Идти, или не идти на банкет?

Наконец решился и, достав из кошелька пятачок, подкинул монету в воздух, поймав её в кулак, убедился, что выпал орел, то есть судьба советует сходить на выпускной вечер.

Добравшись, домой я первым делом с удовольствием снял с шеи удавку, которую кто-то назвал галстуком, а затем избавился от костюма. В одних трусах прошел в ванную комнату снял последние и встал под душ.

Разглядывая себя в полноростовом зеркале, вделанном в стену и резко выделяющемся на фоне черного кафеля, я в который раз выругал себя за пошлую роскошь, из-за которой все годы учебы старался никого не приглашать к себе домой. Из-за чего прослыл изрядным нелюдимом и домоседом.

Но тут приходилось выбирать из двух зол: либо жить в комфортных условиях и никого не приглашать к себе, чтобы избежать неудобных вопросов, либо жить, как все окружающие и спокойно принимать гостей, зная, что подобная обстановка вопросов ни у кого не вызовет.

И я выбрал комфорт. Импортные румынские гарнитуры в комнатах, польский на кухне. Японский магнитофон, телевизор и прочие агрегаты.

К тому же без гостей я особо не страдал. Маму я бы еще вытерпел, но отчима, каждый приезд сующего нос во все углы и интересующегося на какие шиши у меня все куплено, я видеть здесь не желал. О чем и сообщил маме в первый их совместный приезд. Костя резко обиделся и больше у меня не появлялся.