Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Трактор бы не накрылся, елки-палки, — бормотал Венька. — Накроется — капут нам, елки-палки…

«Видно, осердился не на шутку, хочет наверстать упущенное, — подумал Никита о морозе. — Пусть жарит, пусть!»

Поглубже нахлобучил шапку-ушанку, уселся поудобнее. Ему зябко не от холода, а от мысли, что рядом находится человек — то ли свой, то ли чужой, — который знает всю его подноготную. И хотя в его короткой биографии в двадцать шесть лет нет ничего предосудительного, он никогда не рассказывал о себе.

Ничего необыкновенного в его жизни не было. Вырос в глухой охотничьей деревушке, воспитывался у тетушки. Все началось с маленького подвесного моторика. Его привез из райцентра тетушкин муж. Детвора ни на шаг не отходила от хозяина, когда тот копался в моторе или запускал его. Однажды мотор забарахлил — не заводится да и только. Бензин идет, искра есть, а работать не хочет. Полдня бились, собрали всех мало-мальски разбирающихся и совсем не разбирающихся в технике. Дело не сдвинулось с места. Наконец Никита глухо сообщил, что на свечке нет медного колечка, оттого-то и не заводится мотор. Не поверили охотники, но все же надели на свечу прокладку, навернули как следует. Дернули раз, другой — и запыхтел мотор. Тут решили старики, что лучше Никите быть не охотником, а «машинным человеком».

В четырнадцать лет он уже знал хорошо устройство всей «техники», бывшей в деревне, начиная с электростанции и кончая киноаппаратурой в клубе. Через год собрал свой первый двигатель из металлолома. Поработал он всего минуты две-три — разлетелся на куски. Но память оставил — рваный шрам на левой щеке.

Потом плавал капитаном-мотористом на местном катеришке, поскольку желающих работать на нем не находилось. Двигатель держался на честном слове: всевозможных пробок и затычек деревянных было больше, нежели металлических. Но Никита не унывал и ладил с этим мотором до той поры, пока не развалился деревянный корпус старого катеришки. Затем сейсмопартия, а позже пришел на буровую помощником дизелиста.

Декабрьский день короток, как первый шаг младенца. В третьем часу пополудни на тайгу надвинулись сумерки. Фары бледными лучами выхватывали стылые сугробы, продрогшие стволы и оледеневшие лапы таежных елей.

Лес мертвел от холода. Ни зверей, ни птиц не слышно.

В потемках переезжали реку по бревенчатому накату, вмороженному в лед еще в ноябре. Когда головной трактор выбрался на другой берег, Венька тронул свою машину. Он чаще обычного переключал скорости, чтобы быстрее миновать опасный участок пути: бело-ледяная река угнетающе действует на человека особенно в жестокий холод, напоминая теплое лето…

Почти у самого берега прицепные сани съехали с обледенелого наката.

— Стой! — зарычал Никита, схватив Веньку за плечо.

Звонко хрустнуло железо — опоздал. Лед затрещал, и сани медленно, как бы нехотя погрузились в реку. Когда Никита выскочил из кабины, все было кончено: из воды торчали цилиндры трех дизелей.

Течение играло свежесколотыми льдинками. Они звучно бились о серебристое железо двигателей.

Полынья выдохнула серое колючее облако.

В чаще гулко, как выстрелы в ночи, лопались от мороза сосновые сучья.

Вдруг стало жарко — Никита распахнул полушубок.

— Гони трактор на берег! — услышал Никита властный голос Татьяны.

Венька вздрогнул, чертыхнулся и бросился к машине.

Татьяна возле трактора осматривала обломки лопнувшего по отверстию прицепа. Зачем-то вытащила штырь, постучала по серьге, будто проверяла на прочность.

— Усталостный излом, — неуверенно выдохнул из кабины Венька.

— А морозный не хочешь? — насмешливо спросила Татьяна. Венька захлопнул дверцу. Они остались вдвоем.

— Застегни шубу, простынешь, — сказала Татьяна таким голосом, словно только вчера расстались. — Пошли на берег!

Никита молча повиновался.

Втроем теперь сидели у костра и пили крутой кипяток. Тепло разморило — слипались глаза.

— Ну что, Венька, хочешь искупаться? — спросила Татьяна. — Давно ты купался?

— Ей-ей, у меня ангина!.. Может, сгонять на буровую, так я мигом!

— Сгоняешь ты мигом по такой дороге! Да и там мало охотников найдется…

— Эх, если бы не ангина да не сердце… — вздохнул Венька.

— У меня тоже, между прочим, имеется сердце. И печенка есть, которая не любит ледяную воду. Как быть?

— Кран бы сюда! — мечтательно протянул Венька.

— А костюм водолазный не хочешь?

— Пригодился бы, не отказался. А еще лучше — спиртику б! Эх, тряхнул бы стариной!

— Тогда бы любой дурак полез, а ты не вспомнил бы про свою ангину и сердце, верно?!

— В тайге дураки тоже на снегу не валяются, ценить их надо… Ей-богу, душа к косточкам пристыла!

— К пяткам, наверно, пристыла, а еще мужик!

Теперь, при свете костра, тьма стала густой и черной, как смоль. Никита покосился в сторону полыньи, и сердце тоскливо защемило, словно уже окунулся в ледяную воду. Дизели ни разу не подводили, и он ни разу не подводил их. Неужели теперь придется бросить?

Железо при жестоких морозах становится хрупким и легко ломается. Человек выдерживает намного больше. Поэтому-то Никита любил сильные морозы: все никчемное погибает или убирается восвояси, легче, свободнее дышится. Теперь он впервые чертыхнулся и на мороз, и на железо прицепа. С чем приедет на Р-19 он, старший дизелист? С неполным комплектом дизелей? Бурить-то ведь невозможно… Черт с ними, рекордами и премиями, — его никогда это не соблазняло. Главное, буровая без дизеля — мертва. По ее стальным жилам нечем гонять живительный раствор, крутой кипяток, сжатый воздух, электрический ток. Нечем поднимать многотонный буровой инструмент. Никому это не под силу, кроме старшего дизелиста со своей стальной упряжкой.

Проклятая река, просто так она не выпустит плененные дизели…

Между тем услышал гневный возглас Татьяны: «Сама полезу…» — и подумал, что все-таки она очень мало изменилась и, пожалуй, вправду полезет. Он хорошо знал ее характер.

Все эти годы Никита тешил себя тем, что встретятся когда-нибудь. Как и при каких обстоятельствах — этого он не представлял. Оттого-то сегодня ночью долго не мог проснуться — думал, что это сон. Только вот почему они разговаривают между собой так, будто его здесь нет? Может быть, уже обращались к нему, а он, занятый своими мыслями, просто не слышал? А они разговаривают как люди близкие, давно знающие друг друга. Неужели все-таки муж?!.

Выросший в тайге, Никита знал, какие могут быть последствия от такого купания. И стоит ли рисковать? Но вскоре его сомнениям пришел конец: он услышал голос дизелей. Они звали его на помощь, звали жалобно, настойчиво. Никита снял рукавицы, заткнул уши: они все звали, звали, уверенные, что он услышит. Никита облегченно вздохнул — теперь не будешь хитрить с самим собой, не будешь искать уловок. Деваться некуда…

Стоя у черной ямы полыньи и обвязывая себя веревкой, Никита взглянул на женщину, жену, которая ушла от него три года назад. От холода она будто накалилась вся, но мороз не исказил черты ее лица, а сделал их резкими, суровыми и… милыми, словно вдруг она слилась с холодными снегами, декабрьским небом, с белой рекой, с чутким простуженным лесом, где отзывается малейший шорох. И, топчась у черной воды, Никите захотелось не ей, а чуткому лесу шепнуть: «Люблю». Лес повторит его слова. Для нее… Никита ни разу не говорил ей «люблю», все не было времени… Да и нежность считал он пустым занятием, стеснялся ее. Он покосился на Веньку — не украдет, не перехватит ли это слово. Но тот с бормотанием носился вокруг полыньи, подтягивал стальной трос и, видимо, был рад, что сыскался «дурак», который добровольно лезет в эту пучину. Ему было не до шепота ночного леса.

Завязывая последний узел, Никита сообразил, что в воде-то ведь плюсовая температура, а наверху под пятьдесят. И он осторожно шагнул в тихо журчащую бездонь реки, внушая себе; что там теплее.

…Когда он выбрался из воды — сразу окутался сизым паром, будто загорелся вдруг. Непослушным, одеревеневшим языком выдавливал:

25
{"b":"833013","o":1}