Всю буровую обшарили, нигде его не было.

— Сбежал наш охотник — куда человеку лесному железо! — ораторствовал Березовский, а потом повару Жоре сказал: — Шапка — тю-тю!.. Зна-аю, зачем ты вокруг него ходил…

Только одна Надя, словно знала какую-то тайну нового помбура, уверенно сказала:

— Никуда он не сбежал, придет!

Микуль явился на третий день со связкой огромных золотых карасей, сдал их обрадованному Жоре, вышел на работу. Вахта держалась с ним так же просто, как и раньше, будто ничего не случилось. Только Березовский с какой-то ехидной усмешкой поглядывал на него, но этого помазка другим никто не представлял — всегда такой. А Надя будто избегает его, Микуля, ни разу с глазу на глаз не оставалась, и от нее веет если уж не зимним, то наверняка осенним холодом. Микуль все ждал главного разговора, а его нет и нет. Молчит бурильщик Алексей Иванович, молчит мастер Кузьмич. Что у них на уме?! Может быть, ждут вместо него нового помбура? И как только тот приедет, его сразу же выгонят? Тогда почему же ему не говорят об этом? В Ингу-Ягуне если человек что-то сделал не так, ему это сразу же скажут в лицо, ничего таить не будут. Ведь надо же было, не выдержал! И словами-то все не объяснишь, как это получилось. Сманила тайга, сманила Белая Ночь! Но они же и вернули. Вернули и новую таежную силу ему вдохнули. Силу, настоянную на горьковатом запахе дыма, на терпком аромате листьев и трав, на свежести утренней росы и вечнозеленой хвои. Да разве все объяснишь словами?.. А может быть… мастер Кузьмич и Алексей Иванович понимают его, Микуля, так же, как он понимает тайгу и Белую Ночь?! Ведь человека лишь тогда ни о чем не спрашивают, когда чувствуют его душу и знают его мысли. Зачем напрасно спрашивать человека, если заранее известно, что он скажет? Только не каждому это дано, ох, далеко не каждому. Может быть, одному из тысячи… Теперь Микуль ждал: если с ним заведут главный разговор, значит, он ошибся. Но прошел день, другой, третий, и он совсем успокоился. А однажды на вышке он сам напомнил Алексею Ивановичу о карасях, но тот отмахнулся, мол, работы много, как-нибудь позже потолкуем. Теперь он убедился, что Алексей Иванович — тот, единственный из тысячи. И мастер Кузьмич, видно, тоже. Не во всем еще разобрался Микуль, многого еще не знал. Не знал и о том, что в день его возвращения в балке мастера Надя настаивала немедленно созвать открытое комсомольское собрание и обсудить проступок комсомольца Сигильетова. Кузьмич молча выслушал ее и вопросительно глянул на Алексея Ивановича, который был на буровой секретарем партийной группы. Его мнение оказалось противоположным: никаких собраний не устраивать, ведь Микуль, по всей вероятности, хотел уйти, а раз вернулся, значит, много думал и сделал правильный вывод, а собрание может все испортить, лучше побеседовать с ним попозже, когда все забудется, все перемелется. Кузьмич согласно кивнул: так, пожалуй, будет лучше, — и ребят надо предупредить, чтобы не лезли ему в душу. Улыбнулся он Наде, пояснил: это не прогул у Сигильетова, понимаешь, комиссар?! Тут все гораздо сложнее, подумай, каково ему принять и переварить такую махину, как наша буровая? Не каждому это под силу, не каждый выдерживает здесь, а ему, шагнувшему к нам с охотничьей тропы, наверное, вдвойне-втройне труднее, а наша с тобой задача — помочь ему, понимаешь, комиссар? Надя все понимала, но она считала, что открытое комсомольское собрание лучше бы подействовало и на него, и на других разведчиков…

Всего этого не знал молодой помбур Микуль Сигильетов, не знал, что здесь, на буровой, его судьба многих тревожила, о нем думали и беспокоились не меньше, чем в его родном селении, потому что тут работали люди, которые видели немного больше и смотрели вперед немного дальше, чем жители Ингу-Ягуна. Многое еще не знал вчерашний охотник Микуль, многое ему еще предстояло узнать, многое открыть.

Через каждые девять суток вахте полагается трехдневный отдых на базе. С буровой вахта Алексея Ивановича вылетела в час дня. Ребята приоделись — все в чистеньких куртках и шляпах. Костик всю дорогу не умолкал: подсаживался в вертолете то к одному, то к другому, сиял весь, как хорошо отполированная шарошка. Даже мрачный Ракович будто посветлел. Доволен был и Микуль, ждал встречу с Ингу-Ягуном, нетерпеливо поглядывал в иллюминатор. Возле его ног прикорнул рыженький щенок — заманили в вертолет последних бродячих псов буровой, теперь выводки зверей и птиц обретут тишину и покой.

Кашлянул Алексей Иванович, мечтательно проговорил:

— Первым делом мы с тобой, Гриша, в баньку сходим — ну и попаримся, а!

— Ошибся, Алексей Иванович, — сказал Гриша. — Сегодня не придется, мужская-то баня завтра, в пятницу!

— Ах, черт, ведь верно! — огорчился Алексей Иванович. — Придется потерпеть, вечно у хозяйственников какие-то фокусы!

— Первый день буду спать, — сказал Костик. — Второй — в кино, третий — танцы и кино!

— Я займусь фотографией! — сообщил Березовский. — Поможешь, Ракович?

— Я домой поеду, — вставил Микуль. — Пожалуй, на рыбалку схожу.

За разговором не заметили, как и прилетели.

На базе, поселке нефтяников, в центре двухэтажные дома из бруса. На окраине, на высоком берегу таежной реки, ютились дощатые, вросшие наполовину в землю балки. Пыльные, короткие улицы, строящиеся дома, гул тракторов, гудки катеров на причале. И знойный раскаленный воздух.

В общежитии комендантша открыла комнату, по углам четыре кровати, застеленные свежим бельем. Стол, стулья. Чисто и уютно.

Стол поставили на середину комнаты, придвинули две кровати — стульев не хватало. Костик извлек откуда-то две бутылки коньяка — когда успел, одному богу ведомо. Разлил Гриша в разнокалиберную посуду, чокнулись.

— Ну, хлопцы, — провозгласил Алексей Иванович. — Поработали, значит, теперь и отдыхать треба. А на работу вы молодцы, грех жаловаться на вас. Давайте!

Гриша принес гитару, пели до хрипоты, даже не пели, а орали все песни, какие знали. А пустые бутылки катились под кровать. И там, ударяясь друг о друга, жалобно звякали.

Первым засобирался Алексей Иванович:

— Пойду до хаты, а завтра жду в гости, как договорились, обновим фатеру.

— Алеше Ивановичу квартиру дали в новом доме, — сообщил Костик Микулю. — Если приедет жена… если приедет — справит новоселье, все честь честью.

— Уж тебе, Петушок, на новоселье не бывать! — ухмыльнулся Березовский.

— Как это не бывать! — огрызнулся Костик. — Как же без меня-то, я обязательно там буду!

— А вот и нет! — тянул свое Березовский. — Я по Березову знаю его жену — стр-рогая!

— Ну и что?

— Стр-рогая! Если приедет, лично я сомневаюсь, чтобы приехала. Если приедет, такого шалопая, как ты, по башке мешалкой и вон!

— Эй, кочеты кубанские… — начал Гриша.

— Я сибирский! — сердито перебил Костик.

— А, все одно, — отмахнулся Гриша. — Кончай петушиться — к Маруськам пойдем!

Предложение понравилось всем — загалдели все разом и начали собираться.

— Гитару, гитару не забудь, Гриша — кричал Березовский.

— У них там есть музыка, — пробасил Гриша, влезая в куртку.

— Пригодится, про запас!

— Ладно, закуску не забудь!

— К черту закуску, где вино?

Шли шумной толпой по леску довольно долго, натыкаясь в светлых сумерках на деревья. Говорили все сразу, не слушая друг друга. Потом снова запели. Перелазили через какие-то изгороди.

Наконец прошли в низкие двери и очутились в комнате, где были три девушки. Микулю они показались одинаково симпатичными и милыми.

Подсели к столу.

— Хлопцы, за разведчика! — отрезвевшим голосом провозгласил Гриша. — Маруси, вы тоже… за разведчика нефтяного, взяли!

— За нефтяных королей!

— За бурилу!

— За женщин, за женщин!..

Высокая блондинка обняла Костю за шею и что-то говорила ему. Время от времени встряхивала его за плечи, отчего голова парня моталась во все стороны. Он обмяк и чудом держался на ногах, будто спиртное расплавило ему кости.