С детства Микуль лжи не знал и сейчас подумал, что предкам легче было прожить честно, поскольку тогда не знали ни буровых и нефти, ни аварий и разведчиков. Но тут пришла мысль, что они, как Микуль, не учились грамоте, не читали книг, вроде бы спрос небольшой, а тем не менее…

Микуль вышел из балка: все равно не уснуть. Ночь теплая, темная и мягкая. Тихо урчит буровая. Выцветшими от дождей стенами белеет женский балок. Надя, верно, спит, как младенец, улыбается или хмурится во сне. Кажется, впервые помирились тайга и буровая. Помирились ненадолго, до утра, но какая тишина и покой! И со всем этим придется распрощаться. Пожалуй, с позором прогонят с буровой. И Надя будет смотреть насмешливо, со скрытым презрением, как в первый день. Стоит ли рисковать? Кто узнает, что именно он совершил аварию? А Наде ведь не соврешь… И оранжевый колонок не вернется к человеку с нечистой совестью, не вернется.

Мастера Кузьмича он разыскал на мостках и, обреченно вздохнув, выложил все, о чем думал.

— Чудак ты, чудак! — удивился Кузьмич. — Как с открытым элеватором бурильщик поднял свечу? Как бы наращивал ее, а? Свеча вывалилась бы прежде, чем он успел поднять. Думаешь, если мастер, так только перебирает бумажки и орет в радиотелефонную трубку. Я, брат, сам на буровой вырос — от буррабочего до мастера, так что не забыл еще, чем дышит верховой, бурильщик, дизелист. Так-то, друг любезный… А виноват здесь Уханов, спешил, не дал хорошую натяжку — блок с элеватором раскачивался. Палец зацепил крышку элеватора — вот она и раскрылась. Не видел, что ли, согнулся палец-то?..

«А ведь верно, — подумал Микуль, как же я раньше не догадался об этом. А еще верховой! Считал, что все уже узнал!..»

Утром на буровую нагрянули всевозможные комиссии, крупное и мелкое начальство, специалисты по авариям, по технике безопасности, противопожарной системе. Никто из рабочих и не знал толком о них. Буровая словно вот-вот должна взлететь на воздух, и эти специалисты призваны предотвратить катастрофу. Во главе этой армии главный инженер Покровский, круглый маленький крепыш, необыкновенно энергичный и быстрый. Буровики любили его за преданность разведке, за твердый нрав.

Прилетел и выздоровевший Алексей Иванович, спокойный и неторопливый.

— Ну, что, хлопцы, заварили кашу? — спрашивал он, натягивая рабочую спецовку. — Что носы-то повесили? Авось, не полегчает от этого. Кузьмич, наверное, виноват: молодой еще, вот и нагнал тоску. А она, други, плохая помощница разведчику, плохая…

— Теперь полегчает! — уверил Костик, и рот его растянулся в улыбке.

Все смешалось на буровой: в одну смену выходили сразу две вахты, не замечали, когда уходит солнце и приходит белая ночь, когда наступает время ужина и завтрака — «директор» Жора всегда на месте, напрочь забыли про отдых и выходные дни, не искали ни правых, ни виноватых, не замечали ни комаров, ни мошкару — не до того было: надо спасать скважину. Буровая, как один богатырь-разведчик, боролась, по выражению тети Веры, с той «нечистой силой, что свечки уволокла в преисподнюю».

Противники пока были равные — ни та, ни эта сторона не хотели уступать. Борьба становилась все ожесточеннее.

…Микуль отшвырнул каску в угол площадки: сегодня он окончательно убедился, что невозможно в ней работать: голова становится огромной, как надутый шар. Каска задевает все, что есть поблизости, и при этом гулко звенит. Словно это звенит не каска, а голова, которая совершенно пуста. Тут можно и взаправду тронуться.

Снизу прибежал Костик тоже в каске.

— Совещаются! — Костик махнул вниз. — Вот я и смылся на минутку. Этот Покровский знаешь какой он с нас все жилы вытянет! И не уедет, пока аварию не ликвидируем.

На мостках около главного стояли Кузьмич и Алексей Иванович. На Покровском мешковато сидела новая синяя телогрейка. На коротко стриженной макушке круглая черная беретка. Левая рука в кармане, правой инженер энергично жестикулировал, будто рубил фразы. Сверху совсем круглый — чистый колобок из детской сказки.

— Нас заставил надеть проклятые котелки, а сам без каски стоит. Давай спустим ему на голову кусок глины, сразу каску наденет, — предложил Костик. — Пусть узнает, каково в этом котелке! Настоящий буровик надевает каску два раза за смену — когда на смену идет и когда обратно.

— А если череп пробьет? Не надо, где такого главного потом найдешь?

— А пусть не бегает за моей сестрой Зинкой.

— Лучше скажи, что там про аварию говорят — вытащим или нет?

— Обязательно, а если нет, передвинем буровую и рядом новую скважину начнем. Покровский так говорил, но до этого не дойдет, вот увидишь!

Тут Костику помахали, и он умчался вниз. А Микуль вспомнил черный цветок, что несколько мгновений висел над ротором в день аварии. Он знал теперь, что это был след свечи, которая, вращаясь, уходила в скважину и оставляла черные круги. Но ему казалось, что это было видение нефти в образе черного цветка из земных глубин, нефть подала свой знак только ему, верховому. Может быть, новое месторождение? Такое же, как Самотлор?..

А несколько дней спустя длинная металлическая трубка — грунтоноска — принесла из двухтысячеметровой глубины керн — плотно спрессованный кусок песчаника и глины с бьющим в нос ароматно-чистым запахом бензина…

Многопудовые свечи показались послушными и легкими.

…В девять вечера зацепили улетевшие с турбобуром свечи. Начался подъем инструмента. Лебедка не искрила, дизели гудели без надрыва, равномерно. Поднимали с большими предосторожностями; не дай бог, метчик плохо нарезал резьбу и свечи снова отвалятся. Мастер Кузьмич и Покровский не отходили от буровой.

Но все обошлось благополучно.

Уханову объявили выговор. «Поспешил, конечно, — говорил он своей вахте. — До работы я дюже злой, но невезучий, да еще это чертово ускорение подгоняло, поспешил, а не то показал бы, как надо работать — всесоюзный рекорд тут можно поставить! Но я добьюсь своего!» Через неделю он перевелся в другую бригаду. Разведчики сразу же забыли о нем, только изредка вспоминали его анекдоты.

Поутру мастера Кузьмича разбудил отчаянный вопль:

— Вай-вай-вай! Ма-а-ма! Вай-вай!..

Тут вопль перешел в истошный вой, будто кого-то жарили на костре. Кузьмича словно сдуло с постели — в одних подштанниках бросился на помощь. Вылетел из балка и остолбенел: в окно кухни наполовину влез огромный бурый медведь и глотал что-то кроваво-красное. Кузьмич похолодел. Но надрывный стон из кухни отрезвил его — надо спасать повара Жору. Кузьмич крутанулся на месте — чем бы огреть незваного гостя; но под рукой ничего не оказалось, нет даже простой дубинки. «Собаку, Чомбе!» — сообразил тут Кузьмич и кинулся в балок.

Повар Жора, встав минут пять назад, сонно гремел кастрюлями, жмурился и сладко зевал. Повернувшись к окну, окаменел: мохнатая лапа разрывала марлю в окне и тянулась к мясу на столе. Жора выронил нож и попятился к дальнему углу кухни, добрался до электроплиты, вскочил на нее, опрокинул сапожищами кастрюлю с жирным вчерашним борщом, заскользил, потерял равновесие и плюхнулся на горячую плиту. Взвыл, затрепыхался, будто карась на сковородке, и скатился на пол под дружный звон кастрюль и бачков.

Медведь, тихонько рыча, отправлял в пасть кусок за куском…

Кузьмич вытащил на улицу щенка Чомбе и стал науськивать его на зверя. Но щенок задрожал пуще

безоружен — значит, не опасен, он лакомился свежей говядиной, предназначенной на обед.

Когда Кузьмич уже совсем вышел из себя и готов был кинуться на медведя с кулаками, из балка выскочила лаборантка Надя с ковшиком воды. Сообразив, в чем дело, Кузьмич пулей влетел в женский балок, вырвал горячий титан и мигом назад. Тетя Вера, руками прикрыв грудь, смотрела вслед мастеру и шептала бледными губами:

— Спятил, что ли?.. Осподи, осподи, спятил!.. Лает опять!

Но Кузьмич опоздал: медведь с воем мчался к лесу.