— Ты, Барча, иди вперед, а мы пойдем следом, примерно в ста шагах позади тебя. Это на тот случай, если кто-нибудь нас увидит, — пусть не догадается, что мы заодно. Так потихоньку до самого домика доберемся. Схоронимся в чаще, а увидим, что все вокруг спокойно, подойдем ближе. Барча скажет, где лучше всего встать. И как только атаман выйдет из дома, ты, Бартоломей, набросишь на него мою шубу — она шире, чем твоя. Тут подбегу я с веревкой, мы обмотаем его ею поверх шубы, чтобы не мог он и пальцем пошевелить. В таком виде за собой потащим. Можешь не сомневаться — одолеем его! Шуба не позволит ему кричать, свистеть, звать на помощь. Но если он все-таки закричит и старуха попытается что-то сделать, ей Барча помешает. А ты, Барча, придумай что-нибудь, чтобы тебя сегодня не запирали, а лучше всего притворись больной. Сейчас я свой шейный платок и передник на ленты порву, мы их крепко свяжем между собой и сплетем, чтобы прочная веревка получилась; наверно, разбойник станет отчаянно сопротивляться, но вряд ли возьмется за оружие. А если бы и так, то у тебя, Бартоломей, есть складной нож, а у меня нож моего Аполина…
Едва это имя у нее с языка сорвалось, как мы оба в недоумении остановились.
— Вы думаете, что наша затея непременно удастся, ну а если нет? Вдруг этому негодяю кто-нибудь на подмогу придет и он сам проделает над нами то, что мы собрались с ним сделать? Верьте мне: за себя я нисколько не боюсь, кому я нужен? Кто по мне плакать станет? А вы — совсем другое дело, вас будут жалеть, и если погибнете, пан Аполин долго на этом свете не проживет. Лучше всего в покое его оставить — ведь он капли крови вашей не стоит, а не дай бог, поранит вас. А вдруг убьет? Пан Аполин будет над вашим телом горевать. Нет, нельзя допустить до этого! Оставим его в покое, ну хотя бы ради пана Аполина! Ведь разбойник этот не намерен больше людям вредить… Лучше мы пойдем домой не с ним, а с Барчей, — пытался я урезонить ее и, признаюсь вам, куда больше о Барушке думал, чем о пане Аполине.
Мое предложение пришлось Барушке по душе, она живо поднялась с места, но молчала, ожидая решения своей новой хозяйки. Я заметил, как она погрустнела, услышав от меня, что никто по мне плакать не станет.
Франтина глубоко вздохнула и даже веревку из рук на один миг выпустила, которую теперь она плела.
— Ну что ж, Бартоломей, с тобой нельзя не согласиться, — проговорила она раздумчиво. — И в самом деле, ужасно погибнуть именно сегодня, накануне того дня, когда меня огромное счастье ожидает. Правду говоришь, не переживет меня Аполин, умрет он с горя. А он и так уже столько всего перенес, столько перестрадал! Вправо ли я, самый близкий ему человек, заставить его еще страдать, притом, когда он исполнен добра и сладких надежд. Ведь сейчас он, конечно, уже собрался в путь, ждет не дождется, когда мы встретимся. Ему и в голову не приходит, что как раз в эту минуту наша жизнь и счастье на карту поставлены. И верно, не стоит изверг того, чтобы Аполин мучился, и его преданное сердце от тревоги за меня разрывалось. Мы так и сделаем, как ты хочешь: возьмем с собой эту девушку и повернем домой, а разбойник пусть себе идет, куда ему надобно, кто-нибудь другой схватит его и суду предаст. Ах, что же это я сейчас говорю? Благо всех людей куда больше значит, чем благо одного человека, и при виде людских горестей надо забыть о себе. Это я хорошо поняла сегодня на ярмарке, оттого и поднялась на фонтан, поговорила с людьми и предложила им свою помощь. Так и теперь. Пусть я пострадаю, пусть доставлю огорчение жениху моему, я все-таки сделаю, что задумала. Кто поверит разбойнику, если он говорит, что хочет исправиться? Возможно, он станет на время лучше, пока ему еще та женщина нравится, но если она ему надоест, он снова захочет жить по-прежнему Нет, ни одной минуты не должен он быть счастливым, раз сам столько горя людям принес. Конечно, может быть, ему все же удастся избежать наказания, но по крайней мере не сможет он хорошую женщину обмануть, выдавая себя за честного человека. Представь, что за участь ожидает несчастную! Ведь если судить по его словам, она порядочная особа, а по неведению может сделаться женой разбойника!
Что еще мог я сказать? Мне было стыдно; я за девчонку боялся, которую впервые в жизни видел, хоть и не знал еще, такова ли она на самом деле, какой кажется; а хозяйка моя не только на опасное дело шла, но даже о женихе своем забывала, которого она давно и сильно любила, и завтра должна была с ним перед алтарем предстать. Теперь-то я понимал, почему она руку на сердце держала, когда говорила с народом, какую клятву она себе и людям дала. Позором было бы для меня, мужчины, отстать от нее! Ведь я заслужил бы в тысячу раз больше упреков, чем те, которыми я со щедростью все последнее время осыпал ее. Ей-богу, язычница эта могла бы любого христианина пристыдить, так сильно было у нее чувство справедливости, столько было в ней любви к ближнему своему.
Я решил подчиниться ей во всем, и стал вместе с Барушкой разрывать на полосы фартук и платки и вить из них веревку. Потом как следует наточил на камне ножи — свой складной и нож Франтины. А Барча тем временем рассказывала, где и как расположен лесной домик, точно и ясно все объяснила, хоть рисуй! Мы узнали, где дверь, куда выходит окно горницы, где обычно спит хозяйка, и куда выходит окно каморки, в которой живет разбойник. Окно это находилось на чердаке, над входной дверью; других окон не было. Разбойник не выйдет из дома иным путем, и мы не упустим его, если будем караулить за дверью. Перед домом — палисадник, не более чем три шага в ширину, вдоль него высокие пихты, за которыми укрылся дом. Я спросил Барчу: а что, если залезть на одну из пихт и, держась за вершину, перегнуть ее через палисадник, а потом, схватившись за водосточный желоб, посмотреть в чердачное окно? Но она отвечала, что это было бы слишком опасное дело — деревья еще молодые и недостаточно окрепли. И все же она не знала, как можно иначе убедиться, на месте ли атаман. Барча не сомневалась, что хозяйка опять запрет ее на ночь, но твердо рассчитывала выбраться из чулана, как только шум заслышит: стоит посильнее навалиться на дверь, и выломаешь ее, ведь, по словам Барчи, она была сбита из одних тонких досок.
Мы завершили свои приготовления, еще раз обстоятельно все обсудили, снова и снова перебрав в памяти и взвесив все обстоятельства, предусмотрев все неожиданности, чтобы ничто не застигло нас врасплох, и отправились в путь. Барча шла впереди, а шагах в пятидесяти от нее — мы с Франтиной.
Вечерние сумерки скоро сменились полнейшей тьмой. Барча старалась топать как можно громче, а мы ступали очень тихо: никто не должен был догадаться, что лесом идет сразу несколько человек. Хозяйка моя просто летела, не касаясь земли ногами, парила над ней, как тень. Тропинка становилась у́же, и мы оказывались совсем рядом, тогда она брала мою руку и сжимала ее; так дитя радуется, думая, что сказка, которую ему рассказали, не сказка, а быль.
— Вот удивится Аполин, когда такой подарок увидит, — шепнула она мне. — Разбойника я отдам ему. Пускай решает, что с ним делать. Хочет — накажет, а не хочет — властям сдаст.
— Ну, если властям сдаст, тогда мы напрасно затрудняем себя, — проворчал я. — Они с ним так же поступят, как городские советники с вайскуфрами: мы его к ним приведем, а они его сразу же через черный ход выпустят. Нет, пану Аполину придется атамана в Прагу везти.
— Ну что ж, в Прагу так в Прагу, лишь бы другим неповадно было, — согласилась она. В мечтах своих она уже видела, как мы поймали разбойника, связали и к ней на двор привели…
Когда лесной домик был уже совсем близко, Барушка махнула рукой, мы остановились, стали ждать; немного погодя кашель ее услышали — значит, она уже дома. Потом она вечернюю молитву запела — это означало, что в доме все спокойно и ничего особенного не происходит. Потом слышим: на крыльце застучали — значит, старуха уже в постели и ее тоже посылает спать, но она не уйдет, пока это возможно.
Мы прождали еще с четверть часа, а потом стали тихонько пробираться сквозь чащу к дому. Местность была совершенно незнакомой; нам приходилось вести себя осторожно, чтоб сразу не оказаться у дома и не выдать себя шумом. Ничто не напоминало о близости жилья — так надежно было оно укрыто за живой изгородью. И вдруг впереди что-то замерцало, вершины деревьев осветились красным светом; разбойник зажег свет в своей каморке. Этим он нам только задачу облегчил — во мгновение ока мы были у изгороди и стали, тесно прижавшись к стволам пихт.
