Ведь я тогда еще совсем молодым парнишкой был, не знал и не ведал, что такое любовь, как, загорается она в людях с первого взгляда и потом через всю их жизнь проходит, не знал я, что великую силу таит она в себе, истинные чудеса творит.
Теперь, конечно, не бывает, чтобы кто-то пошел на богомолье, а через несколько дней воротился домой женатым человеком, не спросившись родных, без венца, но выправив бумагу в ратуше. А в старину так бывало.
Но прежде я расскажу вам, какая была в те времена жизнь, иначе вы не поймете, что за человек была Франтина.
Не было тогда ни в чем ни складу, ни ладу. Все позволялось, нигде никакого порядка. Ни священники, ни чиновные лица — никто не знал, что с ним завтра будет. Поговаривали, будто стоит принцу Иосифу сесть на трон, как он немедленно изгонит из страны всех попов, а другие говорили — чиновников, и народ будет управляться самостоятельно. У нас в медвежьем углу и подавно никто ничего не знал, Оттого-то и закрывали на все глаза священник и писаря наши, если удавалось им лишний крейцар себе в карман положить. Одни только крестьяне голову не ломали, они по опыту знали, что при любой власти им лучше не будет. Однако на сей раз ошиблись: ведь когда вступил на престол император Иосиф, все люди волю получили и при желании каждый мог со временем человеком стать.
А по всей земле шла кровопролитная война[12]. Началась она, когда меня еще и на свете-то не было. Говорили, причина в том, что у нас в Чехии после смерти короля стала править королева. Имя ее было Мария-Терезия. Заволновались другие государи: не могут они, мол, стерпеть, чтобы баба носила корону и на троне сидела, — это лишь мужчинам пристало. Объединили они войска и пошли на нее. Пришлось ей защищать свои владения: ведь Чехию норовили забрать баварцы, а Силезию — пруссаки. Война много лет тянулась — едва утихнет, тотчас опять разгорится. Сколько людей пострадало: кто пал в бою, а кто всего имущества лишился!
А какие козни строили наши высокие господа! Ведь сговор с чужеземными государями — это их рук дело. Говорили, что даже сам архиепископ пражский был с ними заодно и подбивал всех, чтобы свергли ее с престола. Будто бы не кто другой, как он, и пригласил баварца в Прагу и короновал его там всем честным людям на удивление. Тут и знать наша поспешила принести присягу новому королю, подарив ему не одну тысячу золотых дукатов.
Мы всё еще не решались верить слухам, а между тем многое походило на правду, стоило лишь на писарей поглядеть. Было ясно, что истины от них не добьешься; никто не стал их ни о чем спрашивать — решили сами обо всем разузнать и во всем убедиться.
Надумали наши послать в Прагу своего человека, чтобы он там расспросил обо всем: кто же у нас теперь король, и кому мы должны подчиняться. Да никто идти не хотел. Стариков страшили тяготы долгого пути, а молодые боялись, как бы их не схватили и не надели на них солдатский мундир: тогда на всех дорогах за рекрутами охотились.
Наконец взялся идти могильщик; был он уже в летах, но слыл за человека мужественного и бесстрашного, как и полагается людям его ремесла. Все рады были, что идет на разведку именно он; были уверены, если он вернется с новостями, то одну чистую правду обо всем расскажет — лгать он был не охотник.
Но когда могильщик воротился из Праги, крестьяне знали обо всем не больше прежнего, а до сути дела так и не добрались. Посол их совсем забыл про возложенное на него поручение — столько занятных вещей увидел. Одно он твердо помнил: нигде не встречал никаких чужих солдат, Прага при нем не горела, и не видел он ни короля-иностранца, ни самой королевы.
А ведь сбили с толку доброго человека часы, сработанные, как объяснили ему, тем самым слепым юношей, который так хорошо пророчествовал, что все до последнего слова сбывалось. Могильщик наш простоял перед этими часами на Староместской площади целый день, и даже пообедать забыл, но так и не уразумел, что стрелки показывают. В конце концов он решил, что скорее всего, часы эти предназначены для судного дня. Не меньше времени провел он и на том знаменитом мосту, с которого сбросили в реку святого Яна Непомуцкого, а также у его серебряной раки на Градчанах.
Ян Непомуцкий был тогда совсем новым святым; еще не прошло полных тридцати лет, как он был причислен папой к лику святых, хоть, наверное, на небе уже давно был повышен в чине. У нас же в горах о нем еще ничего не знали, — ведь и все-то доходило до нас в самую последнюю очередь, когда уже весь свет об этом заговорит. Но с легкой руки могильщика наши горцы полюбили святого, стали чтить его и каждый год совершали паломничество к его усыпальнице. А прежде у нас молились больше святому Вацлаву, но теперь многие отошли от него, и если где ставили новую статую, то уж обязательно святому Яну.
Мне тоже случалось потом бывать в Праге, и я хорошо все там разглядел, в том числе и часы, сработанные слепым юношей. И, должен вам признаться, рассуждаю о них точно так, как и покойный наш могильщик, а именно: они предназначены для судного дня и возвестят последние часы свету сему.
Поистине дивное было тогда время: всякая ересь сходила людям с рук безнаказанно. Конечно, иные твердо держались веры и в каждом своем поступке следовали учению Христа, но еще больше было таких, по крайней мере здесь у нас, которые никого никогда не слушали и пренебрегали святой верой. Объявят, к примеру, парень и девушка, что они пожениться хотят, построят себе в лесу хижину и живут там в мире и согласии, будто и повенчаны и благословил их не какой-нибудь там простой поп, а сам папский нунций. А другая пара разыщет отшельника — много их здесь по диким местам жило, свяжет он молодым руки веревочкой, и ладно.
Но когда императрица надумала совершить перепись населения и разослала повсюду чиновников, чтобы они установили, много ли у нее в государстве городов, деревень и подданных обоего пола, как и чем они живут, — все эти язвы обнажились. Оказалось, что многие люди не только сами в неосвященном браке состоят, но и детей своих не крестят, не ведают даже, что такое исповедь, причастие. Вместо того чтобы идти в костел, идут ворожить на перекресток, и не молятся пресвятой деве Марии, а вызывают злых духов, и не то чтобы пасть ниц перед святыней, а так и норовят вступить в сношения с заклятым врагом рода человеческого, — короче говоря, и по вере своей и по поступкам все они были язычники. Стали тогда преследовать их за еретичество. Многие были схвачены, брошены в тюрьмы; дошел до нас слух, будто даже сожгли где-то сразу много вероотступников этих. Только они все равно продолжали жить по-прежнему, а у нас в горах и тем паче. Да и кого сыщешь в чаще лесной, в оврагах, в болотах непроходимых? Это теперь повсюду проложены дороги и жандармы того и гляди в любой дом вломятся… Еретики в наших местах не исчезли полностью даже после того, как император Иосиф на них разгневался и повелел солдатам изгнать всех неисправимых богохульников и безбожников за пределы государства на вечные времена.
В первое время я даже не знал, как выглядит наша хозяйка, и, повстречай ее ненароком, не узнал бы. Робел я тогда перед незнакомыми людьми, а перед ней особенно: только подумаю, бывало, о ней, так весь и вспыхну, аж уши загорятся. А сидим за столом — глаз от чашки не подниму; если же заговорит она, у меня в ушах шум такой — ни одного слова не слышу. Оттого и не сумел бы я тогда никому сказать, какова она — хороша собой или дурнушка, умная или так себе.
Зато все домашние с большим вниманием разглядывали хозяйку. И чего только потом не болтали! Работники и служанки наши от злости себя не помнили — ведь пришел конец их легкой жизни! Сговорились, что станут всё ей назло делать, и делали. Один я не вредил ей ничем. Во всех смертных грехах ее обвиняли, иной раз просто не знаешь, куда глаза от стыда девать.
Но пуще всего потешались у нас над тем, что не было у нее даже платья порядочного. Говорили, наш хозяин только тогда сообразил, что она просто-напросто побродяжка, и к тому же прехитрая, когда уже на крючке попался. Иначе разве не объявил бы он нам, чья она и откуда? И впрямь, ведь он еще ни разу не говорил, кто ее родители, да и сама она о том помалкивала.
