Вновь пронзили его ярость, обида, нестерпимая боль, как и в ту минуту, когда девушка, к которой он отнесся столь искренне, которую всей душой полюбил, не зная, богата она или бедна, оскорбительно оттолкнула его. Он был уверен, что она с радостью скажет «да», а девушка, едва услышав, что он из Розковцовых, убежала от него.
Огонь бросал багровый отблеск на лицо матери, но Вилик заметил все же, как она побледнела. Она выпрямилась и пронзила сына взглядом, в котором сквозил испуг.
— Что может быть у нас с теми людьми? — бросила она еще заносчивее, чем говорила обычно.
— Об этом я вас и спрашиваю, — возразил сын не менее твердо. Мать не могла запугать его — ведь в нем текла ее кровь.
— Хотя ты здесь хозяин, а я уже не у дел, все равно тебе бы следовало почтительнее со мной обходиться, — увиливала Розковцова от прямого ответа. — Хорош сын, нечего сказать, ходит к дурным людям, слушает поклепы на собственную мать и потом еще требует от нее объяснений.
— Мать, хотя бы сегодня не отделывайтесь отговорками, — взмолился сын, — посмотрите на меня! Разве похоже, чтобы я от нечего делать пробавлялся сплетнями. Ведь вы видите, что со мной творится. В преисподней не так страшно, как мне было в эти три дня и три ночи. Я бежал от своих мыслей, подобно оленю, которого травят гончие, но все напрасно. Если у вас в груди сердце, а не камень, говорите, заклинаю вас, но только правду! Есть у этих людей основание сетовать на нас? Не обидел ли их отец или вы? Помнится, ребенком я слыхал, будто у вас какие-то счеты с каменоломом, но что там было — убей бог, не помню. У чужих об этом спрашивать не хочу, скажите же сами, не то я, чего доброго, еще больше могу все испортить.
Услыхав, что сын никого не расспрашивал, Розковцова с облегчением вздохнула.
— Сперва скажи, что у тебя с ними? — осведомилась она, насторожившись. — Какое тебе дело до этих ничтожных, полунищих людей, почему ради них ты учиняешь мне допрос?
— Скажу вам прямо, — ответил сын, не без труда выдерживая пристальный взгляд матери, — я встретил на Плани девушку, она мне приглянулась, и я перекинулся с ней парой шуток, как это водится между молодыми людьми. Но стоило ей услыхать, что я из Розковцовых, как приветливость ее обратилась в ненависть, и она замахнулась на меня веретеном, крича, чтобы я не приближался, мол, она дочь каменолома…
— Как она посмела, эта нищенка, — гневно прервала мать рассказ сына, — и ты не рассчитался с ней в ту же минуту за ее дерзость? Ты отпустил ее, и теперь она будет похваляться перед отцом, что унизила моего сына. Я думала, что ко мне в дом вернулся мужчина, который сумеет постоять за честь семьи, но вижу, мне придется кашу варить для сопляка. Убежал от веретена!
— Не доводите меня, мать, до крайности, — заскрежетал зубами парень. — Если я стану доказывать, что в доме у вас действительно появился мужчина, то это может прийтись вам не по вкусу. Сперва мне надо знать, сколь велика вина, чтоб определить наказание. Именно оттого, что я мужчина, я не покарал ее, ослепленный гневом, как сделал бы любой на моем месте. А теперь говорите же наконец!
Розковцова метала на сына злобные взгляды. Как ни плохо знал Вилик свою мать, однако вполне представлял себе, какого она поля ягода. Чем дольше размышлял он о поведении Доротки, тем загадочнее оно ему казалось: он угадывал в нем чье-то таинственное влияние, ставшее причиной ее необъяснимого поступка.
— Не о чем тут рассказывать, — отозвалась мать с явной неохотой. — Когда-то каменолом посватался ко мне; его прельщали мои деньги, но мне претило идти с ним к алтарю, зная, что он женится на моих талерах. Я прямо сказала — этому не бывать. Он затаил лютую злобу. Когда же я вышла замуж за ровню, за человека, который ценил не только мое приданое, то каменолом и вовсе взъелся на меня. Чтоб насолить мне, он женился, но взял в жены беднячку под стать себе. Перебивался с нею, как мог, и по сю пору перебивается, хотя и поднаторел в колдовстве. Он завидует мне и вредит, где только может; и он и весь его род. Пора бы уже их проучить, чтоб неповадно было молоть про нас разную чепуху. Если спустишь этой дерзкой девчонке ее выходку, она всюду будет тебя поносить, как поносил меня ее отец. Не успеешь оглянуться — стыдно будет на улице показаться, и, помяни мое слово, Доведут до того, что в трактир не сунешься, парни мигом дадут от ворот поворот.
— Ну, это мы посмотрим! — вскипел Вилик, краснея от гнева.
— Старику еще простительно изливать на нас желчь, — лицемерно продолжала Розковцова, — говорят, мужчина по гроб не прощает женщине, которая его отвергла. Это для него величайший позор, и он считает своим долгом мстить. Разумеется, тот, кто наделен мужеством и честью, о трусах я не говорю…
Слова Розковцовой попали в цель. Вилик вскинул голову.
— Но когда на нас ополчается и дочь, которой мы пальцем не тронули, это уж слишком. Будь я на твоем месте, Вилик, она бы запомнила меня надолго… Как она мстит тебе за отца, так и тебе следовало бы отомстить ей за мать. Если не из любви ко мне, то хотя бы для того, чтобы защитить нашу честь. Я бы советовала добиться ее привязанности, а когда она потеряет голову и ни о чем другом, кроме тебя, думать не сможет, тут бы я ей и отомстила. Как она прогнала тебя, так и я на твоем месте прогнала бы ее. Долг платежом красен.
У Вилика загорелись глаза.
— Сперва я тоже подумал об этом, но потом верх взяло благоразумие. Вы правы, такая месть заденет за живое. И будет справедливой. Око за око, зуб за зуб, — ответил он, ни о чем больше не размышляя, ликуя при мысли, что Доротка воспылает к нему любовью.
— Но тут есть одна загвоздка, — прибавила Розковцова, насмешливо глянув на сына, — девчонка красива, отцом чародейству обучена. А что, если, обхаживая ее с умыслом отомстить, сам угодишь в силки? Вместо позора честь ей окажешь. По мне, тогда лучше в землю лечь; по мне, лучше в ад угодить, чем видеть, как дочь человека, из-за которого мне пришлось столько вытерпеть, займет здесь мое место. Разумеется, я позабочусь, чтобы при этом она свернула себе шею.
— Не беспокойтесь, — мрачно произнес Вилик, — ваши угрозы ни к чему. Я не прощу ей, даже зная, что она умирает от любви ко мне. Я буду упиваться со слезами, как росой, поиздеваюсь над ней вдоволь. Но как добиться этого? Девчонка тверда, как те скалы, среди которых она выросла.
— Можно подумать, что ты не раз шутил с ней и видишь ее насквозь, — заметила старуха укоризненно и многозначительно, так что кровь прилила к бледным щекам парня, — но пусть она даже бесчувственна, как те скалы, которые дробит, я знаю верное средство, и перед ним ей не устоять. Тут будет бессилен даже старый колдун, ее отец.
— Так скажите мне об этом средстве и не мучайте меня дольше. Я хочу отомстить ей, как вы советуете, даже если это сулит мне погибель.
В глазах Вилика стояли слезы. Странные это были слезы, исторгнутые из сердца отчасти досадой, отчасти любовью.
Розковцова наконец прониклась к нему доверием.
— Сядь ближе, — зашептала она, озираясь, не подслушивает ли их кто из работников, и ероша шерсть большой черной кошки, вскочившей к ней на колени. Глаза у нее и у кошки светились, как горящие уголья.
— Но предупреждаю сразу: если робкая у тебя душа, то не стоит и начинать. Мой совет не для малолетних.
— Говорите, мне все нипочем, — горделиво отозвался парень.
— Тем лучше, ведь ничего, кроме капли смелости, и не надо, утруждать себя особенно не придется. Слушай же и запоминай каждое мое слово. Возьмешь белый платок, совершенно новый, и пойдешь в полночь на кладбище. Как только ночной сторож протрубит двенадцать, мигом перелезешь через забор и с трех могил, где похоронены удавленники, возьмешь по три горсти земли. Землю хорошенько завяжешь в узелок и бегом домой. Ни в коем случае не оглядывайся, что бы там ни было. Узелок с землей будешь три недели носить за пазухой, но чтобы ни одна душа об этом не знала. Девчонка, через которую ты трижды перебросишь эту землю, — твоя, и никакие силы этому не помешают.
