Бродяга наказал крестьянину, чтобы тот, не мешкая, выхватил ключ, и ежели гусар даже рубанет мечом, не отдергивал бы руки — с ним-де ничего не станет. Ключом этим он потом отомкнет тайник с золотом.

Крестьянин поблагодарил за добрый совет и явился в урочный час на дорогу под замком. Бродяга не обманул. Едва пробило двенадцать, в кустах послышался шум, и оттуда выскочил кабан с зажатым в пасти золотым ключом, а за ним — гусар на вороном коне с обнаженным мечом. Когда они поравнялись с крестьянином, тот в мгновение ока выскочил из засады наперерез кабану и хотел было выхватить у него ключ, но в тот же миг гусар полоснул мечом, и крестьянин отдернул руку. Кабан запричитал человеческим голосом, и крестьянин узнал голос того бродяги, а гусар захохотал, как сам дьявол. Крестьянин жалел потом и духа и клад, но было уже поздно.

Гораздо лучше повел себя другой житель Грабов. Хватив малость в трактире, он возвращался домой по меже, где, рассказывали, бродил ночами черный человек без головы с межевым камнем в руках и жалобно вопрошал: «Куда его? Куда его?»

И верно! Крестьянин прошел уже полдороги, как вдруг навстречу ему прет безголовое страшилище с межевым камнем в руках, причитая: «Куда его? Куда его?»

— Где взял, туда и положи! — не долго думая, рявкнул захмелевший крестьянин.

— Спасибо тебе превеликое, — ответил призрак, — сотни лет спрашиваю я об этом сотни людей, но только ты дал мне верный ответ.

То был дух одного селянина, который при жизни передвигал межевые камни в корыстных целях. Как только он по совету крестьянина положил камень на то место, откуда взял, к нему сразу же пришло избавление.

Из всего этого с полной очевидностью следует, что каменолом читал книги не напрасно. Он почерпнул в них множество весьма полезных и любопытных сведений. Люди знали это и издалека приходили к нему. Каменолом охотно давал советы, причем всегда бесплатно, но соглашался способствовать только добрым делам. Стоило ему заподозрить злой умысел, он тотчас давал просителю от ворот поворот. Он никогда не потворствовал мстительности или другому низменному чувству.

Если от него, к примеру, хотели, чтоб он помог приморозить вора, он не шел на это, хотя ему ничего не стоило приморозить его как раз в тот момент, когда вор протягивал руку к чужому добру на поле или в лесу. Каменолом знал на память подходящее к случаю заклинание, которое начиналось со слова «грематон». Хотя старик и считал, что необходимо наказывать тех, кто посягает на труд других, но, по его мнению, наказание не должно быть столь жестоко: ведь едва солнце посветит на замороженного, и тому конец — растает, словно лед.

Первым, кто обладал способностью замораживать людей, был святой Петр. Однажды, когда он скитался с девой Марией и младенцем Иисусом, на них в лесу напали разбойники. И тут с языка его сорвались те самые заговорные слова. Он произнес их, и — о чудо! — все разбойники превратились в ледяные глыбы. Слова эти и по сию пору не утратили своей власти над подобными злодеями.

Тот, кто просил сделать себя невидимым, тоже уходил от каменолома ни с чем.

— Для доброго дела человеку незачем становиться невидимым, — выпроваживал он возмечтавших об этом.

Но и на сей случай у него имелся в запасе надежный и легко исполнимый совет: кто стремится к тому, чтоб другие его не видели, пусть в страстную пятницу, когда в костеле поют о страстях господних, разроет землю под первой лощиной в лесу и выкопает черного жука со светящимися глазами. По глазам сразу видно, тот ли это жук. Жука надо истолочь в ступе и употреблять по щепотке до восхода солнца. На первый взгляд это проще простого, но есть тут одна неприятная загвоздка. Кто умрет, не успев принять всего снадобья, тому спасения нет. Поэтому каменолом никому не рассказывал об этом средстве.

Каждому понятно, что каменолом при желании мог разбогатеть благодаря своей мудрости. Его бы озолотили, и при этом ничего дурного делать бы ему не пришлось. Соседей возмущало упрямство старика.

— Почему бы вам не дать совета, которого от вас ждут люди, — говаривали ему частенько, — какая вам печаль, чем это для людей кончится? Всяк Еремей про себя разумей. Подумайте о старости! Что с вами будет, когда у вас не станет сил? Дряхлый нищий — и только.

Каменолом всегда спокойно выслушивал доброхотов.

— Может, я и стану нищим, — отвечал он обычно на такие слова, а все-таки положение свое никогда не променяю ни на что другое. Справедливость дороже, и ежели она останется при мне, будет у меня то, чего не имеют тысячи людей, и я с легким сердцем пойду по миру с сумой.

Это не было пустым бахвальством. Как бы он ни поступал в жизни, правда всегда была на его стороне. Прежде чем принять какое-либо решение, каменолом всякий раз советовался со своей совестью. И строго следил, чтобы даже в помыслах его не было ничего дурного, ибо, говорил он, дурной помысел — зародыш греха.

— Сперва помысел, затем соблазн, потачка, ну а там и согрешение, — предостерегал он дочь. — К чему склонишь сердце, то и получишь. Никогда не забывай, что бес подстерегает нас на каждом шагу, так и норовя застать врасплох.

Порой, говоря о бесе, каменолом устремлял взгляд на усадьбу в долине, где жила Розковцова, как бы давая понять, что и она из того же бесовского племени, но вслух он этого не высказал ни разу. Он никогда ни словом не перемолвился с Розковцовой и обходил ее усадьбу стороной. Когда та хоронила сына, вся деревня собралась на похороны, не было только каменолома, хотя он каждого провожал в последний путь, почитая это своим священным долгом.

Его отсутствие всем бросилось в глаза, и люди вытащили на свет божий старые сплетни о каменоломе и Розковцовой.

Когда-то и они были молоды. Розковцова была хороша собой, он тоже. Что ж удивительного, что они приглянулись друг другу? Но Розковцова обошлась с каменоломом нечестно. Богачка, она и замуж хотела выйти за богатого, с бедным же парнем заигрывала потехи ради. Каменолом в конце концов понял это и бросил ее, но долго глаза его не глядели ни на одну девушку — уж очень он любил Розковцову.

Вскоре она вышла за богатого, как ей того и хотелось, но не могла простить каменолому, что тот отвернулся от нее.

А тут началась война с французом. Деревня на несколько недель будто вымерла, мужчины прятались по лесам, чтоб избежать солдатчины, одни только бабы в домах оставались. А когда приезжали вербовщики, уходили и они вслед за мужьями. Каждый заботился только о себе, односельчане даже между собой перестали разговаривать — боялись проговориться, ведь в каждой семье хотя бы один да находился в бегах. Тогда-то, говорят, Розковцова и отомстила каменолому, только никто не знал, каким образом она это сделала. Она себя не выдавала, а каменолом жаловаться не стал. Он был слишком удручен. У него тогда как раз жена умерла из-за жестокого обращения с ней в тюрьме, умерла, оставив у него на руках Доротку, которой едва исполнился месяц. Началось же все с того, что каменолома намеревались завербовать, и он скрывался, как и остальные. В отместку схватили его жену и бросили в кутузку.

Каким образом жена каменолома вышла оттуда, почему его самого не взяли, когда он больше уже не скрывался, от какой болезни скончалась бедняжка — об этом никто никогда не узнал. Люди, правда, пытались выведать, но при малейшем упоминании о несчастье у каменолома на лбу вздувалась жила и сжимались кулаки. Так вся эта история и позабылась. Даже самые языкастые и самые любопытные бабы в деревне знали о распре между каменоломом и Розковцовой не больше, чем написано в этих строках.

— Уж не сон ли тебе дурной привиделся, о чем ты все думаешь? — обратился отец к дочери в каменоломне. Он уже дважды заговаривал с ней, но дочь будто не слышала.

Не ответила она и на этот раз, хотя не слышать его не могла, так как отец похлопал ее по плечу. Только когда он повторил свой вопрос, она, помедлив, отозвалась, что дурного сна у нее не было, но тут же, еще нерешительнее, добавила: