Ты говорил, что дальше вдоль берега озера есть ещё одна река. Небольшая, правда, но быстрая. Вот на противоположном берегу той речки оставишь ещё один пулемёт, автомат и пару винтовок. Ну и боеприпасов немного. Позицию приготовишь и замаскируешь её так, чтобы в десятке шагов этой позиции видно не было. А ещё ты выпустишь там на берег пару мальчишек, чтобы они свои следы на песке оставили, но приставай так, чтобы следов баркаса не оставить, а потом уходи и даже не оглядывайся.

– Ты лишнего не говори, сержант. Мы все останемся. Как мы стреляем, ты видел. Не переберутся на этот берег немцы, – не дав сказать Шатуну ни слова, возразил мне старший брат.

– Хорошо стреляете, никто не спорит, но егеря стреляют не хуже, а ещё у них есть миномёты. Одна мина в баркас попадёт, и действительно все здесь останутся. И кому нужен такой идиотский подвиг? Ты детей потом на горбу потащишь?

Повоевать захотелось? Так что мешает? Придёте на место, обустроитесь, спрячете гражданских – и воюйте, сколько душеньке угодно. Организуете партизанский отряд, народ из местных наберёте, уверен, и пленных сколько-то отобьёте, будете делать то, что лучше всего умеете делать – стрелять из засады. По всему, что шевелится.

Увезёте детей, мы тоже в этом месте долго сидеть не будем. Нас здесь быстро минами закидают. Так что мы пойдём по берегу до следующей речки, переберёмся, из очередной засады обидим эсэсовцев, а потом, пока они ответного огня не открыли, уйдём вдоль неё. Мне надо, чтобы егеря за нами пошли, а там мы по краю болота уйдём. Главное, чтобы они направление вашего движения не засекли, а то все наши усилия насмарку.

Тут меня перебила Алевтина:

– И раненые с тобой вдоль берега пойдут? И ты с ними? Ты же еле ноги таскаешь. Или тебя на закорках понесут?

Ответил сразу. Я это уже продумывал.

– Я пройду, сколько понадобится. Мне только отдохнуть надо. Неделю назад бегом от этих егерей по лесам бегал, и ничего. Жив пока. А вот раненые, Алевтина, здесь останутся. Им уже никто не поможет. У сержанта гангрена начинается, да ещё и в таком месте, что резать бесполезно. Жить ему осталось очень мало, а умирать он будет страшно. Врагу такой смерти не пожелаешь. С политруком та же песня. Если ему в ближайшее время операцию не сделать, то он умрёт так же, как и сержант. Проживёт только чуть дольше. Думал я у немцев в бронетранспортёре медикаментами разжиться, но в нём только перевязочные пакеты и пара склянок с перекисью водорода обнаружились. Нечем делать операцию. Нечем и не с чем. У Яковенко сосуды придётся сшивать, и даже если сошьём, и он не умрёт от боли или потери крови, то то же самое нагноение может начаться опять – у нас ни стерильных материалов, ни лекарств нет. Это как мне пулю из головы вынимать – операцию сделать можно, но при этом меня обязательно похоронят.

Из всех раненых вы возьмёте с собой только старшину. Он вроде на своих ногах ходил, а если нет, то всё равно возьмёте – лучшего заместителя командира отряда вы себе не найдёте. Ему внутренности отбили, зубы выбили, но, может, выживет. В любом случае сколько бы старшина ни прожил, он до последней секунды своей жизни полезен будет.

А тебе, Шатун, хочу сказать следующее: командир отряда должен быть один. Всегда и во всём. Никакой политработник или командир Красной армии не может быть выше командира партизанского отряда. Откуда бы он ни вылез и какие бы документы он тебе ни показывал. Ты можешь с ним посоветоваться или выслушать его мнение, но решение всегда за тобой. Иначе вы и пары месяцев под финнами не протянете. Потому что командир, который пришёл в твой отряд, не сохранив своих бойцов, не командир, а кусок дерьма на двух палочках. Он так же и твоих людей ценить не будет, и под пулемётами их сгубит не за грош. Единственное исключение – это представитель штаба партизанского движения с документом, подтверждающим его полномочия и направленным в твой отряд, но и с ним ты можешь бодаться или выполнять его задания так, как тебе удобно. Остальных можешь посылать далеко и надолго, а можешь закопать по-тихому, чтобы воздух в твоём отряде не портили.

Басню Крылова про лебедя, рака и щуку помнишь? Вот чтобы у тебя такого не было, отряд ты должен держать в кулаке, а всех вновь прибывших предупреждать, что предупреждений больше не будет. Дальше только пуля за неповиновение и невыполнение приказа командира отряда. И оформляй все приказы письменно в присутствии двух-трёх свидетелей. И всегда расстреливай или вешай предателей, но обязательно составляй протоколы. Поверь мне на слово – пригодятся. А как это делать, я тебе покажу, расскажу и дам попробовать – отдам тебе протокол, что в твоей деревне составил.

И ещё. О том, что вы уходите и вас никто из нас больше не увидит, не должна знать ни одна живая душа. Все, кто останутся со мной, должны думать, что вы просто увозите детей и женщин вперёд, чтобы ноги не били, а заодно и позицию для Степана с ребятами оборудуете, чтобы нас отходящих прикрывать сподручнее было. Это на тот случай, если егеря кого раненым прихватят. Эсэсовцы спрашивать умеют – не захочешь, а расскажешь, чтобы больше не мучиться. А так хоть какая гарантия.

Кто-то из нас должен остаться. Иначе всё наше сборное воинство по лесу разбежится, и егеря всех за пару часов переловят. Придержать их может только кинжальный огонь из засады и хорошо оборудованные огневые точки. Да и то очень недолго – обойдут и прихлопнут. Для чего мне у второй реки пулемёт и нужен. Со своими пулемётами мы долго по берегу озера не пробегаем, а так даже с егерями на закорках мне будет чем их встретить.

Сейчас командир отряда я. Поэтому мне и оставаться. Так что будет так, как я сказал, но советы твои, Шатун, по поводу нашего отхода я выслушаю. Все хорошо меня поняли?

Поняли меня хорошо. Своё мнение у всех, конечно же, было, но все поняли, что мне на их мнение наплевать и растереть и всё равно будет так, как я сказал. Потому что командир отряда только один. Это Шатун уже хорошо усвоил. Он будет хорошим командиром партизанского отряда – быстро учится. И сержант с пробитой башкой ему ни в какое место не упёрся. Это мы с ним оба хорошо знаем. Так что будем делать то, что хорошо умеем делать: он – в лесах прятаться, а я – егерям сюрпризы устраивать, а заодно и бегать сколько получится.

Детей Степан с Ристо привели через четырнадцать часов. Я к тому времени уже восемь часов спал, но будить меня не стали. Без меня усталых людей переправили через реку и отвезли на баркасе вдоль берега озера метров на восемьсот от реки – до первого здорового скального обломка, чтобы баркас не было видно с того берега реки. После чего покормили и разместили отдыхать в большой брезентовой палатке, установленной на опушке леса. Откуда она такая нарядная взялась в сарае рыболовной артели, я выяснять не стал. Видимо, командир одной из воинских частей подогнал в качестве шефской помощи. Всем процессом рулили Шатун с Алевтиной, работающие вроде неспешно, но всегда слаженно и обстоятельно.

Проснулся вроде сам, но потом понял, что от чьего-то присутствия. Выспался хорошо, но сквозь уходящий сон услышал металлический лязг. Как будто солдатский котелок рядом поставили. Открыв глаза, я увидел Степана. Он сидел напротив меня и смотрел мне прямо в глаза. В шалаше, который построили вокруг моей лёжки, слепленной мной из немецких плащей и плащ-палатки, было полутемно. Или полусветло? А я даже не слышал, как этот шалаш вокруг меня строили.

Котелок стоял между мной и Степаном. Обычный, немецкий, со снятой крышкой. Это она скрежетнула о небольшой камешек. Запах немецкого горохового концентрата наконец добрался до моего обоняния, и я вдруг понял, что дико голоден. Когда же я ел в последний раз? Нет, не помню. Вчера, наверное. Всё это я думал, берясь за ложку, которую мне протягивал мой друг.

Пока я ел, Степан разглядывал меня, как будто только увидел. Или что-то появилось во мне за те часы, пока он ходил за детьми. Я не спрашивал его, как прошло. Если бы было что-то существенное, он сказал бы, а раз молчит, значит, всё нормально.