Несколько позже санитар роты осмотрел ранения на его солдатах – большинство из них были убиты одной пулей в голову. Засаду организовали снайперы? Откуда они взялись в таком количестве? Местные жители все охотники. Значит, они тоже участвовали в нападении?

Следов было очень мало, но они были от обуви, которую носили его егеря и он сам – Густав Брандт. И это командира роты заинтересовало более всего. Точно такие же следы оставлял тот самый диверсант, который беспрецедентно нагло ходил ночью по посёлку, в котором квартировала его рота, и, видимо, он же убил Фрица Хенке. О незнакомом солдате его роты Брандту позднее рассказали солдаты интендантского взвода. Ведь никому и в голову не могло прийти то, что один из русских, только что среди бела дня похитивших жену генерала и пограничника, захваченных накануне, останется в посёлке, чтобы продолжать диверсии и попытаться убить командира роты.

И точно такие же следы были оставлены на противоположном берегу озера, на островах которого его солдаты настигли беглецов и во второй раз захватили жену русского генерала. Вот только детей генерала унесли диверсанты, обутые в точно такую же обувь, что и его солдаты.

И вот теперь опять появились эти проклятые следы. И эти следы привели его солдат к берегу озера, в воде которого они обнаружили утопленный бронетранспортёр. На такой глубине, что вытащить его не было никакой возможности. Как будто большевик дразнит Брандта. Издевается над ним. Показывает своё превосходство! Смеётся над ним со всей своей бандой! Над ним, Густавом Брандтом, издеваются эти грязные недочеловеки!

И гауптштурмфюрер приказал начать экзекуцию. В конце концов, что-то эти животные знают. Он тоже хочет это знать, но местные жители молчали. Молчали, когда их избивали палками, насиловали, жгли огнём и раскалёнными штыками, издевались над их детьми и убивали их. Недочеловеки кричали, стонали, плакали, умоляли о пощаде, но информация была скудна. Да, были русские солдаты; да, среди них были люди в такой же, как у них, форме; да, они уплыли на рыболовном баркасе вместе с полицейскими, но и всё. Больше они ничего не знали. Иначе рассказали бы обязательно.

Более суток Густав Брандт потерял в этой проклятой деревне, но никаких результатов так и не достиг. Только на следующий день уже ближе к вечеру гауптштурмфюрер получил радиограмму от командира первого взвода унтерштурмфюрера Дирка Тапперта. Его солдаты нашли следы пропавших детей и вышли к лесной избушке, в которой они до недавнего времени укрывались. Вот только самих детей в этой избушке уже не было, но их следы ведут к этому проклятому озеру.

Оставив за собой пылающую деревню с сожженными живьём жителями, гауптштурмфюрер приказал выдвигаться. Он должен выяснить, что произошло с его солдатами. Теперь его никто и ничто не остановит.

– Нет, Шатун, ты никуда не пойдёшь. Ни ты, ни братья, ни Никодимыч, ни Алевтина. Никуда вы не пойдёте. Твоей дочери там тоже делать нечего. Только вы с Алевтиной знаете, где находится скит. Без братьев вы туда не доплывете, а Никодимыча на обратном пути придётся нести – старенький он для таких переходов, да и, ты уж прости, не доверяю я ему. Не верю в его сказки. Врёт он и не краснеет, а раз так, то нет ему моего доверия. Дёрнется, пристрелю не задумываясь. Имей это в виду.

И я никуда не пойду, потому что едва ноги таскаю. Ничего личного, но за детьми пойдёт Степан и те, кого я отобрал. И чтобы ты понимал на будущее, командир в отряде может быть только один, и звание, положение, полномочия и должности здесь не важны. У меня политрук сидит тише воды ниже травы, и ты будешь выполнять мои приказы, а нет – собирайся и уходи отсюда, и наш разговор на этом закончен.

Услышав такие безапелляционные мои слова, Шатун сверкнул глазами из-под кустистых бровей, но промолчал, понимая, что я прав. Буркнув что-то нечленораздельное, он отвалил в сторону.

До противоположного берега мы дошли к рассвету, то есть через несколько часов. Расстояние здесь не слишком большое, всего несколько километров, но у баркаса забарахлил мотор, и я думал уже, что всё, придётся браться за вёсла, но братья всё же со своим допотопным агрегатом справились.

Группу за детьми я отправил большую. Командиром поставил Степана. Проводником отправлял бывшего полицая, Кондратом его зовут. Остальные – Рябой, оба артиллериста, они покрепче телосложением, и рядовой Уздов. Отдохнувший мальчишка прямо рвался в бой, и я счёл возможным его отправить. Пусть прогуляется. Остальные должны были остаться здесь. Впрочем, дел у нас и так было за гланды, и, поворчав для приличия, все взялись за работу.

В устье реки, прямо на противоположном берегу стремительного потока, несущего свои хрустально-чистые воды в Северный Ледовитый океан, какой-то добрый человек, дай бог ему здоровья и долгих лет жизни, поставил небольшую избушку на курьих ножках. Домик находился не на самом берегу, а метрах в шестидесяти от края озера, в невысоком сосновом перелеске, прикрытым от неизбежного в этих краях ветра здоровенными обломками скал так, что пристать на баркасе мы смогли только метрах в ста от нужного нам места.

Избушка была маленькая, максимум на четверых человек, и почти вросшая покрытыми мхом стенами в густую подстилку из мелких сосновых веточек и длинных иголок. Размещать здесь раненых я не стал – слишком близко этот домик до места возможного появления егерей, а вот Алевтину с Настей расположил. В избушке была небольшая печка, сложенная из неизбежного здесь камня, рядом с которой прямо на полу угнездился закопчённый чайник. Пока все занимались мужской работой, женщины могли приготовить всем хотя бы чай.

Политрука и второго пограничника, раненного в плечо, Шатун предложил разместить на недалёком от берега острове, как раз в той стороне, куда нам надо было плыть. Избушки там не было, но была выкопана и обложена камнями небольшая землянка, в которой от непогоды обычно укрывались рыбаки, а между островом и берегом всегда стояли рыболовные баркасы. Там как раз глубина позволяла. Сейчас там тоже встали баркасы и лодки.

Состояние Яковенко было именно такое, какое я предполагал изначально – воспаление раневого канала, высокая температура и постоянно текущая с двух сторон ноги сукровица. До нагноения было недалеко, а я всё не решался делать ему операцию. Хотя тянуть с этим было нельзя – через несколько дней будет поздно.

Второй пограничник, такой же, как и Сашка Малахов сержант, был совсем плох. Пулей ему разворотило весь плечевой сустав, а перевязать и обработать рану вовремя, видимо, было некому. У него уже начиналась гангрена – запах из раны был характерный. Все сопутствующие признаки тоже присутствовали: сильнейший жар, постоянная потеря сознания и горячечный бред. Помочь ему не смог бы уже и Господь Бог.

Степана с группой я отправил ещё на рассвете, а мы недалеко от избушки готовили позицию для пулемётчиков. Я решил поставить здесь два пулемёта и тщательно замаскировать их. Таскать с места на место пятнадцатикилограммовую железку под огнём редко промахивающихся егерей та ещё затея.

Ещё один пулемёт с боеприпасами братья увезли на остров, на котором мы решили расположить раненых. Остальные я решил пока оставить в безмоторном баркасе. Вместе с приличным запасом патронов, продуктами, лишним оружием, сетями, мешками с солью и сушёной рыбой, мукой и далее по списку. Эти рыболовные баркасы длиной метров десять, на двенадцать весел и на несколько тонн. Так что напихали в него всего и много. Моторный баркас был как бы не поболее, но и людей он тащил больше.

Впрочем, большинство людей баркасы уже привезли до конечной точки маршрута. Правда, об этом пока никто кроме меня не знал. Как только братья отвезли на остров раненых и Настю, я отозвал их, Шатуна и его жену в сторону и рассказал им о своей задумке.

– В общем так, Шатун. Вы все, твоя дочь и Степан со всеми пограничниками, детьми и женщинами как можно быстрее уходите к скиту. Все остальные остаются здесь. И это не обсуждается. Заберёте все запасы и всё оружие с боеприпасами. Нам столько не понадобится. На вас – спасение детей. Другой задачи у вас нет. Считайте, что этот крест я на вас переложил. Как на более сильных и опытных людей. А мы пойдём по берегу и потащим егерей за собой.